«ЦА к настоящему времени представляет собой просто набор из пяти государств, которые между собой связаны крайне слабо, в том числе и в сфере безопасности», - сказал в интервью IPP Рустам Бурнашев, профессор Казахстанско-Немецкого университета (Казахстан, Алматы).
IPP: Какие факторы влияют на безопасность в Центральной Азии?
Рустам Бурнашев: На этот вопрос ответить крайне сложно, поскольку вы говорите о Центральной Азии, как о некотором единстве, а с моей точки зрения, как такового единства просто-напросто нет.
Центральная Азия к настоящему времени представляет собой просто набор из пяти государств, которые между собой связаны крайне слабо, в том числе и в сфере безопасности. В связи с этим, к сожалению, общие угрозы для всех пяти стран обозначить крайне сложно или, с моей точки зрения, практически невозможно, да и более того даже бессмысленно.
Если говорить о каждой стране в отдельности, то, безусловно, есть определенные вопросы, которые могут рассматриваться, как угрозы или вызовы в сфере безопасности.
Во многом они определяются типом государственности, к которому относятся страны нашего «региона». Все они - это так называемые слабые государства, находящиеся на периферии системы современных международных отношений. Для таких государств защита от таких традиционных в сфере безопасности угроз, как угроза территориальной целостности, военная безопасность и некоторых других гарантированы системой современных международных отношений.
В этом плане о внешних угрозах со стороны соседних или других государств говорить крайне сложно. Если, например, рассматривать события 2010 года в Кыргызстане, то можно провести определенную аналогию с тем, что сейчас происходит вокруг Украины. Тем не менее, Узбекистан в эти события в Кыргызстане вообще не вмешивался, он лишь принимал беженцев, а затем сделал все для того, чтобы они вернулись обратно.
При рассмотрении угроз со стороны так называемых великих держав можно использовать геополитический подход, однако и в этом случае говорить в целом о безопасности «региона» достаточно сложно. Если говорить исходя из того, как великие державы могут повлиять на общее состояние безопасности, то я уже обозначил, что мы находимся на периферии и интерес к нам крайне мал. Зачастую интерес ситуативен, к примеру, в 2001 году к нам было привлечено значительное внимание в силу исключительно географических факторов - мы находимся рядом с Афганистаном. Сейчас этот интерес практически сводится на нет.
Если брать такое направление, как безопасность в политическом секторе, то здесь интерес мы ни для кого не представляем.
В силу определенных обстоятельств экономического развития в области экономической безопасности наши страны, безусловно, связаны с внешними игроками и это очевидно - Россия и Китай. К примеру, Казахстан является членом Таможенного союза. Безусловно, в Таможенном союзе есть значительная часть вопросов, касающихся безопасности именно в экономическом, финансовом плане. Россия в этом отношении на Казахстан оказывает очень серьезное влияние. Также существует связь Казахстана и Туркменистана в области экономической безопасности со странами Западной Европы, я говорю о поставках углеводородного сырья в эти страны. Такая же связь имеется с Китаем. Более того, в экономическом плане мы связаны с Китаем, который рассматривает Казахстан и страны Средней Азии, как перспективный рынок для развития Синьцзян-Уйгурского автономного района (СУАР).
В остальных аспектах, как я уже говорил, наша взаимосвязь с внешними игроками, с так называемыми великими державами, достаточно ограничена. Это подтверждается и степенью представительства великих держав в наших странах и степенью интереса этих стран к проблемам, которые возникают у нас. Показательно, например, какова была глубина интереса стран Западной Европы к гражданской войне в Таджикистане и даже интерес России к этому конфликту был крайне ограниченным вплоть до боя на 12-й пограничной заставе Московского погранотряда Группы Пограничных войск Российской Федерации в Республике Таджикистан, произошедшего в июле 1993 года.
Было такое же очень ограниченное внимание стран Запада к конфликту в Кыргызстане в 2010 году.
Поэтому я бы не стал преувеличивать роль внешних игроков и великих держав в сфере безопасности.
Для наших стран основное значение имеют внутренние угрозы. Те события, которые происходят внутри границ наших государств связаны как с политической, так с социальной и экономической структурой. Понятно, что все угрозы обозначить сложно, для анализа экономических угроз надо быть профессиональным экономистом.
Поскольку я являюсь специалистом только в определенных секторах безопасности, то я могу указать на угрозы, которые связаны, прежде всего, с так называемыми «социетальными процессами», затрагивающими вопросы фрагментации общества, социума в наших странах.
Я думаю, что ни для кого не является секретом, что в таких странах, как Казахстан, в значительной степени в Кыргызстане, отчасти в Таджикистане и Узбекистане, достаточно сильно выражена этническая фрагментация, причем она не просто существует, она целенаправленно поддерживается теми или иными силами. То же можно сказать о религиозной фрагментации общества. Естественно, поскольку возникают такие столкновения идентичности, то значительное число граждан в странах, которые я перечислил, не принимают государство, государственный аппарат, как легитимный орган и тем или иным образом выражают недовольство относительно государственной политики, зачастую даже готовы выступать с насильственными действиями.
Существует фрагментация политических элит, когда элиты готовы отстаивать прежде всего свои групповые интересы, а не национальные. Причем эта ситуация характерна для всех стран Центральной Азии в той или иной степени. Это еще один разрез внутренних угроз.
Безусловно, в данном случае относительно ряда стран мы можем говорить и об отделенности от государства силовых структур. Это очень четко прослеживалось во время событий 2005 и 2010 годов в Кыргызстане. Дистанцированность силовых структур от государства присутствует в наших странах, что тоже формирует определенные угрозы во внутренней политике.
Естественно, есть некий набор внутренних традиционных проблемных точек, как например коррупция, которые постоянно указываются и, безусловно, создают системный негативный фон для обеспечения безопасности стран пространства Центральной Азии.
Теоретически, безусловно, радикальный ислам, как какая-то политическая доктрина, идеология является достаточно серьезным вызовом для наших стран, особенно в силу идеологических провалов, которые образовались в странах Центральной Азии. Например, с позиции исламизма очень эффективно можно критиковать ту же самую коррупционную составляющую, присутствующую во всех наших государствах, тот же самый непотизм, семейственность и прочие вещи. В связи с этим, безусловно, исламизм имеет достаточно выигрышную позицию.
Более того, раздувание этнической религиозности, которое у нас происходило в 80-90-х годах, заложило очень хорошую основу для того, чтобы люди воспринимали какие-то религиозные идеи, как заданные догмы. Строится, например, такой ряд «я – казах, значит я мусульманин, я принимаю исламские догматы, как аксиомы». Сюда еще добавляется фактор очень низкой религиозной грамотности населения и, как ни странно, мусульманских религиозных деятелей. Все это приводит к тому, что население начинает принимать ислам в его самой упрощенной, фундаменталистской, форме.
С другой стороны, надо иметь в виду, что эта угроза в настоящий момент является отдаленной. Если мы, так сказать, рассмотрим «среднюю температуру» по региону, то сможем заметить, что реальные акции исламистов, которые выбрали не просто идеологическую форму борьбы, а насильственную, крайне ограничены по своему масштабу и количеству.
Если говорить, например, о ситуации в Казахстане, то за весь период независимости к реальным террористическим актам, связанным с исламизмом мы можем отнести только неудавшиеся взрывы в Атырау в 2011 году. Некая фантомная группировка «Джунд аль-Халифат» взяла на себя ответственность за эти акции. Во всех остальных акциях, по большому счету, религиозная составляющая отсутствует. Просто мы создали эту составляющую в нашем дискурсе.
Мне сложно судить о Кыргызстане в этом плане, но у меня складывается впечатление, что картина приблизительно такая же, то есть в основаниях тех или иных акций лежат совершенно другие причины, но в силу имеющихся определенных стереотипов и скудности восприятия эти акции относят к религиозным.
В меньшей степени это относится к Узбекистану и Таджикистану, но, тем не менее, даже в этих странах в последние годы какие-то действия насильственного характера в меньшей степени связаны с религиозной составляющей, а в больше степени с политической или межэлитной. Этот вызов существует, но мы должны воспринимать его именно, как вызов, но до состояния угрозы он еще, так сказать, «не дорос».
Безусловно, угрозы странам Центральной Азии сходны по звучанию, более того, зачастую они сходны по структуре, но они абсолютно не связаны между собой. Очевидно, что идентификационные фрагментации в Кыргызстане никоим образом не связаны с такими же проблемами в Казахстане. Более того, практически нет возможности представить какие-то совместные действия Казахстана и Кыргызстана по работе с идентификационной раздробленностью, потому что это исключительно внутренние процессы, при работе с которыми невозможно взаимодействовать с внешними игроками.
Любое взаимодействие с каким-то иным государством по разрешению этих вопросов будет восприниматься, причем совершенно справедливо, как вмешательство во внутренние дела. То же самое касается борьбы с коррупцией - как Казахстан может помочь Кыргызстану или Узбекистану в борьбе с коррупцией внутри страны? Это невозможно себе представить. Эти проблемы не предполагают никаких форм сотрудничества. Это первое.
Второе. Когда мы ссылаемся на некую историческую, культурную общность, то здесь есть как минимум два момента неадекватности. Во-первых, прошлое не всегда действует в настоящем. Это мне кажется совершенно очевидным. Во-вторых, на примере России и Украины мы видим, что прошлое не уберегает от военного противостояния. Хотя понятно, что присоединение территории одного государства к другому - это, по сути, основание для объявления войны. Да, этого не было сделано в настоящее время, но, тем не менее, мы видим катаклизм и никто не вспоминает о каком-то прошлом, и это прошлое не мешает такому развитию событий. В связи с этим хотелось бы отметить, что ссылка на историю это очень относительный аргумент.
Третье. Это, на мой взгляд, ключевой момент: рассмотрение стран региона, как какой-то общности мешает решению проблем в сфере безопасности.
Мы принимаем некое состояние, которое на самом деле отсутствует, как реальность и начинаем из этой реальности исходить. Мы начинаем предполагать, что у нас есть общее историческое прошлое, некие общие культурные корни, поэтому сотрудничество нам гарантировано по определению, и нам не надо ничего делать для того, чтобы оно развивалось. По большому счету мы в таком состоянии находимся более 20 лет. Мы ссылаемся на какие-то совершенно мифологизированные, объединяющие нас, влияющие на нас, факторы, но реальных действий для того, чтобы эти факторы работали, никто из нас не предпринимает.
Доходит до смешного, мне сложно сказать, какая ситуация в Бишкеке, но, например, в Алматы не транслируются каналы сопредельных стран. У нас в телевизионном пакете предлагают где-то сотым пунктом туркменистанский канал, а по остальным каналам прямого информационного обмена у нас просто нет. И таких примеров можно привести множество.
Если бы у нас действительно имелась концепция общей цели, то в наших странах массово реализовывались бы исследовательские проекты по согласованию восприятия определенных исторических событий, по созданию совместных научных разработок, учебников по общей истории. Но этого нет. Каждое государство представляет свою интерпретацию какого-то исторического процесса. Существует несколько идей восприятия Центральной Азии, как некой целостности. В 1993 году мы договорились, что эта зона будет называться Центральной Азией, и потом ее стали называть регионом. Опыт привел к тому, что регион так и не сформировался.
IPP: Как отразится на безопасности центральноазиатского региона вывод войск НАТО из Афганистана?
Рустам Бурнашев: По сути вывода войск НАТО из Афганистана не произойдет. Уже очевидно, что США и их партнеры, скорее всего, останутся в Афганистане, произойдет трансформирование юридической базы их присутствия и некоторые изменения в количественных показателях.
Безусловно, даже эта трансформация может определенным образом повлиять на наш регион, и на самом деле уже влияет. Каким образом будет в дальнейшем происходить развитие инфраструктурных каналов связи наших стран с Афганистаном? Нынешние силы, присутствующие в Афганистане, прежде всего США и их западные партнеры поддерживают усиление инфраструктурных связей наших стран с Афганистаном.
Усиливается взаимодействие стран Центральной Азии с НАТО и США, которые хотели бы иметь достаточно устойчивый контроль над Северным транзитным маршрутом. Эта связь будет усиливаться за счет того, что нашим странам будут предлагаться определенные бонусы, это могут быть денежные инвестиционные вливания, это может быть передача военной техники, что, безусловно, может нарушить баланс сил в нашем регионе.
Соответственно, можно говорить, наверное, в большей степени о косвенном влиянии, которое на нас оказывает трансформация военного присутствия стран НАТО в Афганистане.
Касательно движения «Талибан» также существует несколько нюансов. Во-первых, у нас понятие “движение «Талибан»” в настоящий момент, к сожалению, является некой идиомой. Под это движение, по крайней мере, внешние наблюдатели готовы подвести любую силу, которая выступает в настоящий момент против режима Хамида Карзая. На самом деле оппоненты Хамида Карзая это не некий монолит. Движение «Талибан» среди этих оппонентов занимают лишь небольшой сегмент. Собственно движение «Талибан» является только одной из оппозиционных сил и более того, в настоящий момент даже не доминирующей. Не надо преувеличивать силу данного движения.
Во-вторых, и движение «Талибан», и другие силы, выбравшие насильственную форму борьбы за власть, носят в лучшем случае афгано-пакистанский характер, в худшем случае для алармистов они носят исключительно афганский характер.
Иначе говоря, интересы этих сил никогда не выходили за рамки Афганистана. Если мы рассмотрим период присутствия в Афганистане движения «Талибан», как доминирующей силы (1996-2001 гг.), то практически существует всего один факт, когда вооруженные силы этого движения «вышли» за границы Афганистана, обстреляв территорию Узбекистана. Оказалось, что это случайность, были принесены извинения, и представители движения объяснили, что люди не разобрались, где закончился Афганистан, и началась другая страна. Больше ни в какой сфере движение «Талибан» за границы Афганистана не выходило.
Иногда приводится аргумент о том, что есть, например Исламское движение Узбекистана (ИДУ), которое тесно связано с движением «Талибан» и совершает террористические акты на территории государств Центральной Азии. На самом деле этому аргументу не хватает реального фактажа. Дело в том, что существует несколько этапов развития ИДУ, и этап, когда это движение оказывало серьезное влияние на Центральную Азию в первую очередь на Узбекистан приходится исключительно на 1999-2000 годы. В этот период ИДУ не было связано с Афганистаном. Когда же ИДУ стало связанным с Афганистаном, то в большей степени это движение стало заниматься именно афганской проблематикой.
Здесь мы можем вернуться к уже высказанному мной тезису о том, что все основные проблемы находятся внутри наших стран и исламский терроризм имеет, прежде всего, внутреннюю основу. Внешнее влияние здесь присутствует, но оно крайне ограничено.
В связи с этим я не стал бы говорить, что трансформация военного присутствия в Афганистане приведет к тому, что некое мифическое движение «Талибан» активизируется и начнет совершать какие-то действия в странах Центральной Азии. Ничего подобного, по моим оценкам не произойдет. Даже активизация этого движения в самом Афганистане стоит под большим вопросом. Здесь большее влияние будет оказывать не движение «Талибан», а то признают ли афганские элиты результаты выборов или нет. Если они признают выборы, то афганские элиты будут более консолидированы, если не признают, то начнется что-то похожее на гражданскую войну, но опять-таки она будет происходить исключительно в границах Афганистана.
Таким образом, мы вновь имеем вызов, но не угрозу, то есть это не то состояние, когда нам нужно предпринимать какие-то действия. Нам необходимо отслеживать ситуацию, проводить устойчивый мониторинг, но не надо говорить, что все рухнуло и мы стоим перед неоспоримой угрозой.
IPP: Какова роль таких организаций как ОДКБ, ШОС в обеспечении безопасности?
Рустам Бурнашев: Я думаю, что для стран-участниц эти организации, безусловно, имеют значение, даже в плане того, что обе эти структуры обеспечивают диалоговую площадку и это уже большой плюс. Более того, эти организации, как диалоговые площадки позволяют нашим странам иметь более прозрачные представления о позиции Китая и России, что тоже очень важно. Но в тоже время, к сожалению, из-за аморфности нашего пространства, которое мы обозначаем как регион, и из-за того, что эти организации не предполагают союзнических отношений, глубина взаимодействия в этих организациях недостаточно сильна.
Это становится очевидным, когда мы рассматриваем реальные события. При всех юридических особенностях ситуации 2010 года в Кыргызстане дистанцирование ОДКБ, естественно, не может рассматриваться, как приемлемое. То же самое касается и Шанхайской организации сотрудничества. Эти организации, к сожалению, в настоящий момент больше работают в диалоговом поле, нежели в сфере realpolitik - составляющей реальных действий.
В действительности ОДКБ имеет структурные противоречия, потому что она, по сути, объединяет в себе страны, относящиеся к трем, условно говоря, различным векторам. Белоруссия и Россия – это один вектор; Россия и Армения – это второй вектор; и третий вектор – это Россия и тот набор стран Центральной Азии, которые в эту организацию входят – Казахстан, Кыргызстан и Таджикистан. Эти три вектора с точки зрения именно военной безопасности не связаны. Белоруссия, например, никоим образом не связана по вопросам военной безопасности с Центральной Азией. Также, как наши страны крайне далеки от вопросов безопасности, которые стоят перед Белоруссией. Это ключевое противоречие.
Также необходимо отметить незавершенность строительства ОДКБ. Была поставлена задача по созданию неких коллективных сил, обозначены подразделения, которые в них будут включены, но система совместного управления этими силами не выработана. Такая незавершенность процесса сотрудничества вряд ли может представлять для нас какую-то угрозу, но, безусловно, ограничивает возможности наших стран в определенных ситуациях.
Правила комментирования
comments powered by Disqus