В региональных столицах по-прежнему ждут прорывных проектов и запредельных инвестиций.
Realpolitik и публичная политика в современных международных отношениях чаще оказываются прямо противоположны друг другу, чем хотя бы частично совпадают. В ходе недавнего турне по Центральной Азии госсекретарь США Джон Керри неоднократно озвучил тезис: «То, что мы хотим видеть сегодня, – это не борьба между Китаем, Россией и Соединенными Штатами, не игра, в которой обязательно будут выигравшие и проигравшие». Эффект – прямо противоположный желаемому спичрайтерам госсекретаря. Да и просто попытка «перезагрузки» американской региональной политики, осуществленная в ходе визита Керри в Астану, Ашхабад, Бишкек, Душанбе и Ташкент и встречи в Самарканде в формате С5+1, всеми основными признаками напоминает о другом сравнительно недавнем американском проекте.
Концепция «Большой Центральной Азии», озвученная профессором американского Университета Хопкинса Фредериком Старром в 2005 году, вызвав немалый и преимущественно критический резонанс, быстро потерпела неудачу. Одной из причин краха этого проектирования был отрыв от реальности: как писал когда-то выдающийся российский геополитик и востоковед Андрей Снесарев: «История подчас опровергает географию и потому должна быть выслушана…» Современную политику нельзя представить без географии, а заодно и без учета текущей истории. В концепции Старра одним из ключевых понятий была «интеграция» постсоветского региона с Афганистаном и Пакистаном, да еще и с созданием регионального центра в Кабуле. Именно этот эпизод и стал, пожалуй, главной причиной фиаско тогдашнего прожектерства Госдепа. Единство нынешнего Центральноазиатского региона в истории всегда осуществлялось только под некой внешней эгидой – монгольской, российской, советской, – иного регион не знал никогда. Да и после полутора столетий российской и советской истории ни в одной из региональных столиц не возникло желания поменять свои культурно-цивилизационные, да и политэкономические ориентиры.
Уже тогда было понятно: реализация стратегических установок США в виде любых проектов из области политической географии в Центральной и Южной Азии просто призвана обеспечить долговременный характер американского военно-политического присутствия здесь. Нейтрализация России и Китая, превращение Ирана в непосредственный объект американской политики, учет определенных интересов союзников: Пакистана, Саудовской Аравии, Турции, вовлечение в этот круг Индии – таковы основные компоненты предполагаемого регионального устройства. Основная суть американской геостратегии для Центральноазиатского региона была сформулирована Збигневом Бжезинским: США должны быть способны контролировать процесс возможного усиления других региональных держав, с тем чтобы он шел в направлении, не угрожающем главенствующей роли Вашингтона в мире.
Именно под этим углом нужно рассматривать как оставшийся в прошлом проект «Большая Центральная Азия», так и нынешний предлагаемый Керри формат С5+1… Оба являются продолжением известной англосаксонской традиции «The Great Game», когда-то введенной в массовый оборот романтическим популяризатором британского колониализма Редьярдом Киплингом…
Новизна новейшего американского геополитического проектирования – в отказе от доминировавшего в проекте профессора Старра «афганского» вектора и от апелляций к единству региона на основе надуманной общей истории и культуры. Как и вся вековая англосаксонская политика в центре Азии, нынешний этап не является локальным или самостоятельным явлением. Новый этап американского внимания к региону – это часть большого процесса, связанного с переделом влияния во всей Центральной Евразии и за ее пределами, включая и Азиатско-Тихоокеанский регион. Это в первую очередь политика обуздания Китая, в рамках которой необходимо ограничить и вектор его развития в направлении Центральной Азии, Среднего и Ближнего Востока. Принципиальное отличие нынешних инициатив США для стран региона – в минимуме пафоса и акцентах на сугубо прагматические интересы. При минимальных затратах для самих США. И для «обуздания Китая» в интересах США и в их собственных вполне очевидно используются союзники. Индия и Япония, каждая по-своему, заинтересованные в ограничении китайского влияния, годятся на эту роль в первую очередь. А потому еще летом свой собственный тур по региону провел премьер-министр Индии Нарендра Моди. Забегая вперед, можно отметить, что из всего обилия его обещаний и продекларированных намерений к действительно реализуемым относится лишь соглашение о покупке урана в Казахстане.
Если визит Моди носил характер скорее зондажа и изучения ситуации на месте, то совсем иным выглядит визит в страны региона премьер-министра Японии Синдзо Абэ.
В ходе визита 23 октября в Ашхабад Абэ были подписаны двусторонние соглашения по реализации проектов на общую сумму свыше 18 млрд долл., в том числе – по освоению месторождения «Галкыныш». До настоящего времени основной объем газа с «Галкыныша» шел на экспорт в Китай, существовали межправительственные соглашения о наращивании объемов добычи и экспорта в КНР именно с этого месторождения. Прежний успех в строительстве трех магистральных китайских трубопроводов был обусловлен решением Туркменистана предоставить китайским компаниям беспрецедентный доступ. Теперь новые объемы добычи газа на «Галкыныше» предполагаются для газопровода ТАПИ, что резко меняет весь характер туркменско-китайского газового сотрудничества и всю геополитику самой Туркмении. Помимо иного, решение о строительстве ТАПИ и неизвестные пока гарантии США по безопасности и для газопровода, и для самой Туркмении только подтверждают выводы о том, что военная активность талибских группировок на туркменской границе в течение 2014–2015 годов была организована для давления на руководство Туркменистана с целью сокращения поставок газа в Китай и окончательной переориентации Туркменистана на США в военном отношении. Церемония закладки газопровода ТАПИ запланирована на 13 декабря 2015 года.
В Узбекистане японский премьер подписал множество соглашений на сумму в 8,5 млрд долл.: к уже имеющимся совместным проектам в урановой сфере, горном деле, автомобилестроении, телекоммуникациях, электронике, текстильной промышленности добавилась готовность японских компаний инвестировать разработку новых газовых месторождений, затрагивая как интересы получающего узбекский газ Китая, так и активно работающего в этой сфере российского Лукойла.
В Астане Синдзо Абэ подтвердил намерение Японии участвовать в строительстве первой АЭС в Казахстане, оказавшись, таким образом, в положении прямого конкурента Росатома.
Значительно скромнее выглядят визиты американских союзников в Душанбе и Бишкек. В Бишкеке, кстати, и визит Джона Керри носил несколько театральный характер: если индийский премьер открыл в киргизской столице памятник Махатме Ганди, то американский госсекретарь поучаствовал в открытии нового здания Американского университета в Центральной Азии и нового здания собственного посольства. Визиты Синдзо Абэ в Киргизию и Таджикистан были более прагматичны и конкретны, но чрезвычайно скромны на фоне обещанного соседям. В Бишкеке поговорили об инвестициях в инфраструктурные проекты местного значения. В Душанбе важна актуализация проекта переброски пока не существующей в природе таджикской и киргизской электроэнергии в Пакистан и Индию – проект CASA-1000. Примечательно, что американцы в декабре 2013 года выделили на него 15 млн долл. – сумму ничтожно малую, достаточную лишь для создания в головах коррумпированных местных элит очередного мифа.
Впрочем, большая часть договоренностей по итогам турне японского премьер-министра в Ашхабад, Ташкент и Астану тоже пока носит рамочный характер. Подобного рода визитов и договоренностей за свою постсоветсвую историю регион видел немало. В отличие от вполне реальных китайских инвестиций и стремительно реализуемых проектов. Не случайно, наверное, в Ташкенте и Астане в ответ на все свои предложения госсекретарь США многократно услышал ключевые для собеседников слова: инвестиции и технологии. Чего он предложить не мог.
Собственно, его и интересовало иное. После закрытия американской авиабазы в киргизском «Манасе» в США на экспертном уровне постоянно обсуждается необходимость создания ключевой военной базы в Центральной Азии. Актуальным в этом плане является вопрос о вероятности создания таковой в туркменском Мары (см. «НГ» от 20.10.15). Ценность военной базы в Туркмении для США резко возрастает после начала военной операции России в Сирии и использования Каспийской военной флотилии, а аэродром в Мары использовался американскими ВВС с 2001 года как транзитный и временный. Существует межправительственное соглашение о его использовании, которое сейчас может быть изменено под новые условия.
Впрочем, Ашхабаду вряд ли стоит торопиться, если еще есть пути к отступлению. Не все американские энергетические компании заинтересованы в ТАПИ, существуют и прямые его конкуренты, способные создать серьезные препятствия этому проекту на территории Афганистана: Катар и в меньшей степени Турция. И ТАПИ, как и CASA-1000, пока выглядят больше мифами, нежели реальностью. Отдавая свой пресловутый нейтралитет в обмен на американские гарантии безопасности, Ашхабад рискует оказаться во вполне враждебном окружении. Оказавшись в роли простого инструмента противодействия Китаю. И, вероятно, заодно – инструментов в попытке ответа России на ее нынешнее противостояние как в новой «большой игре», так и в более общем измерении.
Правила комментирования
comments powered by Disqus