«Мы всей семьей голосуем за Каримова, – говорит владелец магазинчика на ташкентском Лабзаке, круглолицый, гладкий, чисто выбритый. – Другой двадцать лет будет думать только о себе. А он о себе не думает, только о народе».
Торговец что-то поправляет на прилавке, на всякий случай суёт сотовый телефон в карман.
«У нас в махалле в каждом доме по две машины, во дворах даже ставить места нет, на улицах оставляют. И никто не украдет. Потому что боятся».
Обход ташкентских избирательных участков мгновенно опровергает стереотипы о безразличии узбеков к политике. Поток людей не иссякает несмотря на студёный ветер и неожиданную снежную крупу, обрушившиеся на Ташкент.
Люди идут, и не только завсегда активные пенсионеры. Идут молодые, пожилые, семьями, даже с маленькими детьми. Отмечаются у одного из столов со списками, предъявляют паспорта, получают бюллетени и идут за занавесочки кабинок, где напротив одной из четырех фамилий надо поставить плюс. Или крест – как кому видней.
Но осторожный (иначе – сдадут повсеместным сегодня людям в штатском или милиционерам в зеленом) опрос прохожих и проезжих показывает другую картину. Не все знают, что выборы проходят именно сегодня. Кто-то удивлен тому, что Каримову они нужны вообще. Большинство отказывается говорить или тут же опасливо убеждает, что лучше него никого нет.
Но по глазам видно – боятся.
Ключевое понятие сегодняшних выборов – страх. Страх перед известным, а еще больше – перед неизвестным. Нынешнюю власть боятся все, и страх врос в людей, сделался коллективным стокгольмским синдромом. А те, кто отваживаются сказать что-то, вторят друг другу.
«Другой нас заживо съест, – рассуждает дородная дама, идущая домой с базара Чор-Су с полными сумками покупок. – А этот уже наелся. Мы знаем, что от него ожидать. Как жить под ним, научились».
Фразу про меньшее из зол и людоедские метафоры повторяют еще несколько человек. При этом они могут взахлеб рассуждать о том, как хорошо их знакомые устроились в Москве, Алма-Ате, Сеуле или Нью-Йорке. Но родину не выбирают. А ее главу – тем более.
Страх перед неизвестным больше. Сильнее. Мрачнее. Ужаснее. И дело не в теоретической возможности прихода к власти карикатурного Кетмонова. Дело в том, что новое в нынешнем мире – далеко не всегда лучшее.
Многие помнят об Афганистане, о вылазках ИДУ в Узбекистан в конце девяностых. Об ужасах таджикской гражданской. Кто-то сделал выводы о последствиях украинского Майдана или арабской весны, за которыми последовали хаос, упадок, война. Они понимают, что с известным, привычным злом можно ужиться, договориться. В конце концов, от его представителей можно откупиться.
А представители излучают безразличие. Усталое, деловитое, искреннее. Им надо сыграть небольшую роль, от которой не требуется драматической выкладки или преображения по Станиславскому.
За эту роль – бдительного милиционера, шныря в штатском, перечисляющего количество иностранных наблюдателей чиновника в телевизоре, за исполнение Кетмоновым самого себя – полагается доля благ. Возможность наехать, отжать, получить взятку или откат, делать бизнес на стороне без проверок и головной боли – и открыто выставить вторую машину у ворот в хороший, новый дом.
Вот на этих трех китах – страхе и безразличии в обмен на нечистоплотность – и держится власть Ислама Абдуганиевича Каримова. И продержится еще, потому что пирамида общества сложилась и окаменела. И будет Каримов президентом, покуда хватит здоровья и хватки, потому что падение таких вот многолетних отцов нации обычно бывает посмертным.
А после него будут не выборы, а схватка бульдогов под пыльным ковром, и возможность выбирать будет только у Москвы, Пекина и Вашингтона.
Которые тоже помнят про Афганистан, арабскую весну и таджикскую гражданскую.
Правила комментирования
comments powered by Disqus