Не стало первого президента Узбекистана Ислама Каримова. Каким он был, как поднялся после разговора в «ЛГ» на высокий пост.

Летом 1989 года я работал в Москве, в редакции «Литгазеты», имея здесь репутацию эксперта по делам Узбекистана. Экспертом, собственно, и был, поскольку в Москву, в «аппарат», был переведён из Ташкента с должности собственного корреспондента «ЛГ». Естественно, сохранял связь с республикой, не говоря уж, что в ней родился и прожил сорок лет.

В один из дней того лета Юрий Изюмов, первый зам главного, пригласил к себе и сказал, что со Старой площади поступила просьба помочь с выбором кандидатуры на первого секретаря ЦК компартии Узбекистана. Действующего первого, Рафика Нишанова, переводят в Москву, председателем Совета нацио­нальностей в Верховный Совет СССР, нужна достойная замена. Общий отдел подобрал несколько товарищей, подходящих по опыту партийной работы и прочим качествам, но их характеристики настолько схожи, что отдел затрудняется с выбором. Есть мнение привлечь «ЛГ» к решению вопроса в качестве третейского судьи. Пусть журналист, компетентный в делах республики, побеседует с каждым из претендентов и даст своё заключение.

С одной стороны, можно судить по этой просьбе, чем была в Советском Союзе тем летом «Литературная газета», с её тиражом в шесть с половиною миллионов двадцатикопеечных экземпляров и статьями, после которых перетряхивали союзные министерства. С другой же стороны – чем стал уже тогда, при Болдине, могущественный Общий отдел ЦК КПСС, ещё недавно вершивший судьбы не одного Союза, но всех стран Варшавского договора и сателлитов его. Общий отдел – и третейский судья? Третейский судья – журналист?

Как бы то ни было, этим журналистом оказался я. И, разумеется, в помощи Старой площади не отказал.

Сейчас не вспомню точно, четверо или пятеро секретарей обкомов из Узбекистана побывали на следующей неделе в моём кабинете в редакции, в Костянском переулке. Они появлялись по одному в день, чтобы не слишком отвлекать журналиста уважаемой газеты от важной работы. Всегда по предварительному звонку, в назначенное время, свободное от планёрок и прочих редакционных дел. Но помню, что последним в этом ряду был Ислам Каримов. Запомнилось потому, что он резко выделялся из этого ряда.

Предыдущие были похожи друг на друга даже внешне – осанистые красавцы комсомольской выделки, с внушительными шевелюрами и животами, вдвигаемыми ими с почтительностью после тихого стука в минимально открываемую дверь, с улыбками, исполненными любви к «Литературной газете» и ко мне лично, с рассказами в первую очередь о неоценимой пользе, которую я принёс узбекскому народу смелыми публикациями о дефолиантах и гибнущем Арале. Всех их было одинаково трудно сдвинуть с этой темы. Когда же удавалось, наконец, то рассказывали они о себе ровно столько и практически в тех же выражениях, что я мог прочесть раньше на нескольких страницах «объективки», подшитых в папочке горохового цвета на моём столе. Они знали, откуда здесь эта папочка. И всю беседу периодически косились на неё, словно ждали, что оттуда выглянет товарищ Болдин лично.

Беседы наши заканчивались, когда я спрашивал о том, как они намерены строить работу по руководству республикой в случае назначения. Все одинаково суровели в этот момент, сдвигали, сидя, пятки вместе – носки врозь, и твёрдо чеканили – в соответствии с указаниями товарища Горбачёва Михаила Сергеевича.

Каримов не стучался, просто вошёл, поскольку явился в назначенное время. Невысокий, поджарый, круглоголовый, с побитым оспой и шрамами некомсомольским лицом. Сел и заговорил без приглашения, заявив первым делом, что у него в Москве ещё масса дел, в том числе детям надо кое-что подкупить, поскольку с товарами детского ассортимента в Ташкенте совсем нехорошо. Но он готов ответить на все мои вопросы. Любые. Только недолго, пожалуйста.

Мы просидели с ним часа два, может больше. Потому, что оказалось интересно друг с другом. Уже минут через десять стало ясно, что я говорю с инженером, не с комсомольским деятелем. Чистая и ясная русская речь, сложные обороты, общие знакомые на Ташкентском авиазаводе, где он строил самолёты в те годы жизни, что предыдущие собеседники строили свои карьеры в райкомах. Конечно, и его втянула партийная карьера, иначе бы мы не встретились в Костянском переулке, но это произошло лишь тогда, когда авиазаводу понадобилось, по разнарядке нацкадров, пополнить квоту из ИТР в заводском парткоме. Узбеков-инженеров на заводе, да чтобы ещё молодых, было тогда не то что по пальцам пересчитать – один Каримов и нашёлся.

Едва ли не один такой он оказался и позже, когда Госплан республики по тем же разнарядкам советского времени подбирал нацкадры из инженеров, непременно с опытом партийной работы. Началась его карьера в госаппарате.

Когда же пришлось заниматься не самолётами, а экономикой, он не стал, в отличие от многих земляков, выезжать на «нацкадре», а поступил в Нархоз и получил второй диплом, экономиста. Втянувшись в учёбу, просто не сбавляя темпа, написал диссертацию, сделался кандидатом экономических наук.

Я мёд пил от этого разговора с земляком и инженером, сделавшим себя собственным умом и трудом тем, кто он есть, а сейчас разрывавшимся между Болдиным и «Детским миром». Я ведь знал тогда, что ему, секретарю Кашкадарьинского обкома КП УзССР, пальтишки для дочерей местные торгаши принесут завёрнутыми в претолстую золотую фольгу и что он это знает лучше меня; тем не менее торопится успеть купить сам. И что это «сам» ему важнее гороховой папочки на моём столе, на которую он глянул лишь вначале и мельком. Тем не менее я не мог не задать ему последнего вопроса, насчёт работы после назначения, если таковое случится.

Помню, как он посмотрел на часы и махнул рукой – чёрт с ними, с магазинами. И начал рассказывать. Не о том, что он сделает, если. А о том, что давно уже нужно сделать в Узбекистане. Вначале для того, чтобы не полыхнуло, что тлеет в последние месяцы в Ферганской долине. Затем – чтобы жизнь в республике стала выносима для тех, кто её населяет. Затем – чтобы все смогли надеяться получить работу и жизнь, достойную хотя бы по местным скудным меркам. Действовать нужно в этой последовательности, не забегая вперёд. И действовать быстро, потому что у каждого человека только одна жизнь.

Когда за ним закрылась дверь, я позвонил Изюмову: «Только Каримов, про остальных можно забыть». И сел писать докладную записку...

Не знаю этого точно, но думаю, что заключение влиятельной «Литературной газеты» сыграло роль в назначении Ислама Каримова на высшую должность в Узбекской тогда ССР. С которой он естественно шагнул в президенты.

Зато знаю точно, что ни «Литературной газете», ни мне этой роли никогда не приходилось стыдиться. Каких бы собак в борьбе за власть ни вешали на Каримова.

Спасибо вам за это, Ислам Абдуганиевич, – инженер, экономист, первый президент Узбекистана. Мир вашему праху и вашей могучей душе.

Следите за нашими новостями на Facebook, Twitter и Telegram