Экономист Айдархан Кусаинов считает, что в Казахстане упустили момент для формирования новой экономической политики, а время старой политики в условиях новой реальности уже на исходе.
В Казахстане пересматривают трехлетний бюджет, планируют провести ревизию госпрограмм, чтобы высвободить средства и перенаправить их на кредитование бизнеса. Правительство докладывает о скромных успехах: по данным Миннацэкономики, в первом полугодии 2016 года рост ВВП Казахстана составил 0,1%. Азиатский банк развития, который прогнозировал, что в 2016 году этот показатель составит 0,7%, на 2017 год дает прогноз в 1%.
На расширенном заседании правительства 9 сентября президент Казахстана отметил, что «в условиях новой реальности мы должны определить дальнейшие шаги по развитию».
Об этой новой реальности и политике государства корреспондент ИА REGNUM побеседовал с экономистом Айдарханом Кусаиновым, автором книги «Экономика Казахстана: мифы и реальность. Новая экономическая политика».
Казахское кейнсианство
ИА REGNUM : Айдархан, давайте начнем с того, что надо знать о казахстанской экономике. Например, с соотношения государственного и негосударственного сектора, чтобы понимать, насколько оно определяется рынком или политикой государства.
Сегодня экономика Казахстана представляет собой практически госкапитализм в своих крайних проявлениях. Доля государственного и квазигосударственного сектора составляет по активам 60% ВВП, практически половина крупных предприятий аффилирована с государством. Кроме того, основным покупателем на рынке является тоже государство, которое активно участвует в экономике через закупки, создает значительную часть спроса. Та же ГПФИИР (государственная программа форсированного индустриально-инновационного развития — ИА REGNUM) ориентирована на строительство объектов, мощностей и т.д., то есть через нее государство создает спрос на оборудование, строительные работы.
В кризисных условиях это больше плюс или минус?
Когда произошел кризис 2008 года, все эти меры господдержки, широкое присутствие государства были временным решением — стандартная кейнсианская вещь: нарастить государственные расходы для преодоления кризиса. Но при этом у нас соблюдалась неправильная валютная политика — держали сильный тенге. При том валютном курсе, который был, экономика самостоятельно развиваться в принципе не могла. В итоге временные меры, которые должны были поддержать экономику в кризис, преодолеть временный спад, превратились в постоянную подпорку экономики через растущее финансирование из Национального фонда, из бюджета. По сути, последние семь лет наша экономика держалась на искусственном освоении бюджетных средств и средств Нацфонда.
Возможно, это субъективное впечатление, но кризис 2008 года, по ощущениям, имел более четкие временные границы. Текущий кризис ощущается как нечто размазанное по времени. И насколько все плохо? Наши негативные рейтинги отражают реальную ситуацию?
Кризис 2008 года был понятный и ощутимый, потому что закончился приток иностранных инвестиций. Это был наш внутренний кризис, основой которого стал пузырь рынка недвижимости. Когда иностранные инвестиции кончились, государство думало и приняло пакет антикризисных мер, по сути, заменив иностранные инвестиции государственными. Не были изменены макроэкономические параметры и экономическая политика — произошла просто замена источника финансирования.
В 2008 году инвестиции прекратились резко — инвесторам стало очевидно, что они неэффективны, и их остановили. Сейчас мы пришли к порогу, когда неэффективность госинвестиций тоже очевидна, но по политическим мотивам это невозможно признать, а тем более их прекратить. Ситуация патовая. Деньги льются все больше и больше, а эффекта все меньше и меньше, но остановить этот поток нельзя. Теперь мы входим во второй кризис, и он такой размазанный, потому что давление на государственные финансы выросло, а дальнейшее расширение госрасходов уже невозможно. Если раньше в 2010—2011 годах госбюджет на 20−30% состоял из трансфертов из Национального фонда, то проект бюджета 2016 года — уже на 60%.
Мы к этому еще вернемся. Если говорить по отраслям, видно, что проблемы испытывают практически все, но интересно узнать про финансовый, банковский сектор. Он получает поддержку государства, его называют системообразующим, так ли это и насколько это себя оправдывает?
Финансовый сектор является системообразующим и важным, когда есть свободный переток капитала, когда инвесторы финансируют какие-то проекты, есть база фондирования и рынок проектов для инвестиций. Последние семь лет у нас был один большой инвестор — государство, и, по сути, оно же было единственным генератором проектов через ГПФИИР. О каком рынке капитала может идти речь? Естественно, финансовый сектор перестал быть системообразующим.
База фондирования для финансового сектора — это либо депозиты населения, которые короткие, и поэтому наш финсектор ничего толком кредитовать не может. Либо государственные деньги, а по ним нормативы, правила и т.д. устанавливают не банки, а государство, которое кредитует в рамках собственных госпрограмм.
Кроме того, на кредитование таких отраслей, как сельское хозяйство, государство направляет деньги через другие институты.
Да, напрямую. И в этой системе государственного капитализма наш финансовый сектор перестал играть какую-нибудь значимую роль. При этом его пытаются сохранять, потому что он все-таки как-то привлекает депозиты. В наших условиях финансовый рынок не развивается, а базовая его основа — это банковская система, все остальное — это усложненные надстройки. Населению, чтобы приумножить деньги, деньги нести больше некуда, кроме как в банки. И у нас сложилась такая парадоксальная ситуация — убрать банки нельзя, потому что тогда населению непонятно, где сберегать, а развиваться банки сами не могут, потому что нет ресурсов, нет рынка капитала, есть только госденьги под госпрограммы.
Еще про финансы. В связи с кризисом 2008 года вы говорили, что надо ослаблять тенге. Сейчас он достаточно слабый?
Сейчас да. Ситуация изменилась меньше года назад, в ноябре 2015 года, когда тенге наконец-то ослаб. Но надо понимать некоторые моменты. Во-первых, тенге ослаб только потому, что кончились деньги на поддержание курса — это была вынужденная мера. Когда ресурсы из Нацфонда были значительно потрачены на удержание сильного тенге, и когда стало понятно, что дальше удерживать невозможно, в тот момент произошло ослабление. Получилось, что деньги тратились на удержание курса тенге, что было вредно, при том курсе экономика развиваться не могла. А вот теперь, когда тенге ослаб и экономика может дышать, уже нет денег, чтобы ее подтолкнуть.
Если я верно помню, вы говорили, что эффекта от ослабления тенге хватит только до конца года?
Да. Сейчас мы видим короткий, эфемерный рост в основном на том, что ушло давление от валютного диспаритета — это момент передышки, а дальше будет падение. Тенге сейчас на нормальном равновесном уровне. А экономика будет падать, потому что будет перестраиваться. После восьми, даже десяти лет сильного тенге экономика будет перестраиваться 2−3-4 года. Если были бы деньги, этот вопрос можно было бы простимулировать, ускорить, подтолкнуть и сделать за год-два.
В чем конкретно будет выражаться падение экономики?
Сейчас для казахстанских компаний появилось конкурентное преимущество — при слабом тенге стало действительно выгодно развивать производство. Но это небыстрый процесс, нужен год-полтора, чтобы осознать и понять возможности, договориться с поставщиками, найти рынки и т.д., и еще год-полтора надо раскачивать продукт — маркетинговые усилия, пробные поставки, вход в сети, раскрутка бренда, наработка доверия потребителей. Это все не быстро — 2−3-4 года.
При этом импортеры будут сворачиваться, их бизнес будет падать очень быстро. Будет продаваться меньше айфонов, меньше тяжелой техники и т.д. То, что будет покупаться меньше импортных товаров, — очевидно, это уже происходит здесь и сейчас. После девальвации падение продаж происходит быстро, это вопрос месяцев: складские запасы распродаются, а новые товары заходят по новому курсу. То есть внутренний торговый бизнес будет падать быстро, а экспортные продажи, производство будут расти медленно. И в этот момент будет падать экономика.
«Российские движения — не всегда бардак»
Очевидно, что для вас ситуация понятна и прогнозируема. Для государства, наверное, тоже. Но есть внешняя, мировая ситуация и процессы, есть политика государства, есть собственная стратегия каждого бизнеса. Насколько, даже при наличии желания, на ситуацию можно влиять?
Ситуация управляемая. Как я говорил, последние 8−10 лет у нас проводилась определенная политика, она была импортозамещающей. Сейчас у нас новая реальность, которая означает: первое — другой курс тенге, второе — предстоящее падение добычи нефти в Казахстане. Это новая реальность, и в ней нужна новая экономическая политика. К сожалению, мы продолжаем в том или ином виде нашу старую политику. Нет понимания, что для новой реальности нужны новые рычаги. На самом деле в феврале 2016 года министр национальной экономики Досаев сказал, что мы выработаем новую экономическую стратегию и к середине года представим.
На расширенном заседании правительства президент сказал об этом теми же словами — что в новой реальности нужны новые шаги.
Да, но упомянутая новая стратегия так и не появилась, упоминания о ней исчезли, и это печалит. Тогда, в феврале, у меня были надежды, что пришло осознание, что будет действительно новая экономическая политика и стратегия. Но вот проходит сентябрь, об этом все забыли, никто про новую стратегию не говорил, все заявляли о продолжении антикризисной стратегии. Более того, сказали, что прошли дно кризиса.
Но задачу по выработке этой новой политики никто не снимал?
Судя по тому, что президент об этом на расширенном заседании не вспомнил и никто этот вопрос не поднимает, видимо, ее по умолчанию сняли.
И фраза президента — просто фраза и ничего более?
Видимо, да. Все, что мы знаем: в феврале было заявление, что к середине года будет новая политика, в сентябре — расширенное заседание правительства с участием президента, где даже термина «новая экономическая политика» нет. Там были фразы вроде «антикризисные меры принесли успех, нужно продолжить» — все.
Читала высказывание в социальной сети известного финансиста Айдана Карибжанова, который ездил в Россию, общался с представителями российских предприятий. Он писал, что кризис где-то пошел на пользу российской экономике, предприятия подтянулись, мобилизовались. А нам диета не очень на пользу?
Здесь есть разница. Российская экономика в результате всех санкций перестроила свою экономическую политику. Как вы помните, никто в России не упирался в удержание курса рубля. Ввели санкции — рубль ослаб. Это первый момент. Второй — Россия готовилась к введению свободно плавающего курса рубля. По программе развития банковской системы РФ он был запланирован на 2015 год еще в 2010-м. В результате санкций эта политика была начата на месяц раньше. Да, это было вынужденно, были трудности, но если вы 4 года готовитесь, а стартуете на месяц раньше плана, это всяко легче, чем если вы меняете политику ни с того ни с сего. Третий момент — Россия системно перестроила экономическую политику. Контрсанкции, которые ввела Россия, это же не просто политический шаг. Это больше экономика, чем политика, и это дало стимул к развитию внутреннего производства. При этом, как заявил Путин, власти пошли на это, понимая, что будет инфляция. В той новой экономической политике для Казахстана, которую я предлагаю, тоже надо и придется пойти на более высокий уровень инфляции. Это часть экономической политики: защита внутреннего рынка, удорожание импорта, повышение таможенных пошлин. Резюмируя: Россия в этом внешнем для себя кризисе системно и осознанно перестроила экономическую и монетарную политики, сделала ряд экономически очень четких шагов, которые даже не планируются у нас.
У России экономика тоже падала, она перестраивалась, но, грубо говоря, все это проходило в рамках целенаправленной политики. И даже негативы в виде санкций они обратили на пользу себе, закрыв собственный рынок — в рамках ВТО им такого бы никто не позволил бы. Поэтому преодоление пошло быстро и на пользу.
Не могу не отметить, что при этом в поле казахстанского общественного мнения есть такое представление, что в России бардак, а у нас президент управляет ситуацией «легким шевелением пальцев».
Я бы так сказал, что когда возникает мобилизация и какое-то движение, внешне кажется, что бардак. Другая ситуация, когда все сидят, не понимают, что тонут, а выглядит как спокойствие. Так что российские движения — это не всегда бардак.
Турбулентный 2017-й
Вторым компонентом новой реальности вы обозначили падение добычи нефти. Большие надежды связаны с Кашаганом, который должны запустить в октябре. Если не получится, что это будет значить?
Запуск Кашагана — это большой вопрос, но его экономическое влияние сильно переоценено. Даже если он заработает, то объективное экономическое воздействие будет не столь большим. Но психологическое, имиджево-показательное воздействие будет огромным, что даст еще пару лет форы до момента, когда придет понимание реальности.
Про действия государства мы уже частично поговорили. Есть программы и решения, которым не один год. ГПФИИР, Программа трансформации «Самрук-Казына», ограничения по объемам трансфертов из Нацфонда, вливания в инфраструктурные и сельхозпроекты. Что еще может сделать государство, и должно ли оно продолжать играть основную роль?
Государство должно играть основную роль, и от этого никуда не денешься в сегодняшних реалиях. Но те подходы и принципы, на основе которых государство участвует в экономике, неэффективны. Необходим пересмотр системы государственного участия в экономике. Надо перестать делать это через национальные компании, прекратить финансировать избранных предпринимателей, которые попали в ту или иную программу. В целом, пересмотреть принципы государственного финансирования и участия.
Вы перечислили то, что не надо делать. А что нужно?
Надо сосредоточиться на инфраструктуре — мелиорация, ЖКХ, то есть на уровне базовых потребностей бизнеса и людей. Мелиорация в сельском хозяйстве — это создание нормальных плодородных почв. Грубо говоря, не надо искать крестьянские хозяйства по всей стране и давать им льготные кредиты. Лучше подведите воду к участкам, и те хозяйства, которые есть, смогут лучше работать.
Надо финансировать из средств государства инфраструктуру ЖКХ: вода, свет, газ, тепло, — в идеале понижая тарифы или хотя бы не давая им расти. Это не с точки зрения социального эффекта, хотя он тут есть, и большой. Развитая и дешевая инфраструктура дает мощный стимул развития малому и среднему бизнесу: парикмахерские, мелкие ателье и т.д. Не надо поддерживать МСБ, раздавая льготные кредиты 2% участников рынка, нужно создать хорошие базовые условия для всех. Тогда придут и частные инвестиции — человек снимет деньги с депозита и вложит в частное дело, если будет видеть, что это прибыльно. А это может быть прибыльно, потому что есть дешевая рабочая сила после девальвации, если будет еще дешевая инфраструктура и еще какая-то покупательская способность у населения, у которого высвободится спрос из-за сокращения их трат на коммунальные расходы, здравоохранение и образование.
Нужно нормальное финансирование образования и здравоохранения. Это в итоге отражается на стоимости и качестве жизни в Казахстане. И это высвободит спрос со стороны населения, сегодня люди платят за частные садики, частным докторам не потому, что очень хотят и готовы это делать, а потому что государственные школы, детские сады, поликлиники переполнены. Это ведь тоже траты, и за счет этого люди приобретают меньше товаров.
Вернемся к экономической политике. Вы сказали, что уже не ждете ее от правительства, но вопрос ведь не закрыт.
Я бы сказал, что новая экономическая политика неизбежна. Тут ситуация такая же, как с девальвацией. Ее оттягивали, но она произошла. Это не зависело от чьего-то желания, прогнозов и предложений: деньги кончились — девальвация случилась. С экономической политикой будет то же самое. Она будет, когда деньги в Нацфонде кончатся.
А есть прогноз по времени, когда?
Думаю, девальвационный эффект кончится к концу 2016 года, и показатели уже первого полугодия 2017 года покажут падение экономики. К середине 2017 года начнутся недоборы по бюджету, который тоже не очень правильно спланирован — слишком оптимистично, начнется обращение в Нацфонд об увеличении трансферта, больше его вряд ли дадут, урежутся расходы на тот же ГПФИИР и т.д. Деньги закончатся, и тогда правительство все равно сядет за пересмотр бюджета и политики.
Но так же, как с девальвацией — если бы начали раньше, не получили бы имеющиеся проблемы. Если бы сделали новую политику хотя бы в середине, а лучше в начале этого года, то у нас 2017 год прошел бы хорошо. А теперь в 2017 году НЭП все равно начнется в том или ином виде, но уже не будет денег сделать ее нормально. Придется делать, как получится.
В одном из интервью вы сказали: «Можно делать больно экономике, если есть политика, которая компенсирует это». Политолог Марат Шибутов отметил взаимосвязь ухудшения экономической ситуации и повышения миграционных потоков из страны. Так вот, позволяет ли состояние населения делать экономике больно?
Позволяет. Если при этом нормально выстраивать информационную работу. Надо работать, создавать нормальное информационное поле, разговаривать с обществом, менять общественный договор. Запас прочности у населения есть. Проблема в том, что у нас, к сожалению, создали такие патерналистские отношения между государством и обществом, что население ждет и требует поблажек. Можно и дальше ослаблять тенге, но при этом надо разговаривать и решать социальные вопросы, как-то компенсировать чем-то. Например, да, мы сделали девальвацию, но при этом мы заморозили тарифы на коммунальные услуги, экономика перестраивается и все не очень хорошо, но мы не «кошмарим» бизнес, мы поддерживаем вас. Протестовать выходят не богатые люди, а те, для кого оплата комуслуг — четверть зарплаты. Надо объяснять.
Ну, тут есть еще вопрос доверия.
Что касается запаса доверия, к сожалению, мы находимся в критической ситуации. Если просто купировать и дальше бояться, бегать от ситуации, то тогда она просто будет нарастать внутри и может непредсказуемо выплеснуться. Сегодня важно начать открытый и честный диалог: да, будет плохо, но это для таких-то конкретных целей. Это нормальный, партнерский диалог. Сейчас населению делают плохо без обоснования. То есть жили-жили, потом вдруг раз, и населению говорят, что оно немного обеднело. Естественно, у людей вопрос: «А как так?» Но ему отвечают, что «вот как-то так, а мы продолжим проводимую политику». Это, конечно, вызывает протест. А нормальный ответ должен быть такой, что «вы обеднели, мы понимаем, что нужно что-то поменять в экономическом курсе, и мы его пересматриваем, разворачиваемся».
«Казахстану не нужны новые производства»
Перейдем к более частным вопросам. У нас реализуется программа переноса производств из Китая в Казахстан. Вы следите за этим процессом?
Специально не отслеживаю, но вижу, что непонятно, какие это будут производства.
Я отметила по заявлениям наших госорганов, что особенностью этой программы будет экспорт совместных предприятий в Китай. При этом мы сами много чего импортируем. Нельзя ли совместить нужды партнеров с нашими потребностями?
Я вообще считаю эту программу не особенно полезной и нужной. И дело не в экспорте. У нас в программе «Производительность-2020» была поставлена цель: к 2015 году довести загрузку производственных мощностей участников программы до 70%, к 2020 году — до 80%. Представляете? Цель госпрограммы загрузить участников программы (а это априори хорошие предприятия) на 80% к 2020. Зачем при этом сюда переносить производства?
У нас огромное количество простаивающих мощностей, зачем сейчас еще тащить сюда какие-то производства?
Видимо, заказа нет, раз простаивают мощности.
Его не было, когда был сильный тенге. Теперь он слабый, и теперь государству нужно, возвращаемся к началу нашего разговора, помочь выйти на рынки не в течение трех лет, за которые производство может не продержаться и погибнуть, а раньше. Но мы продолжаем что-то строить, когда имеющееся простаивает — это бесполезно и бессмысленно. Не надо тратить деньги на новое, надо загрузить старое производство. То есть вложить деньги в маркетинг наших имеющихся производственных мощностей, увеличивать число торговых миссий, межправительственных комиссий, где надо сидеть и обсуждать практические вопросы. Надо активизировать работу Евразийской экономической комиссии. Надо включаться, лоббировать и бороться. Включать, в том числе, политические рычаги.
«ЕАЭС — не братская касса взаимопомощи»
Рахим Ошакбаев недавно заявил, что ЕАЭС не оправдывает ожиданий, но Казахстан сам виноват, потому что надо было вступать в союз более подготовленным. Вы же говорили, что ЕАЭС может оказаться «счастливой семьей» — в привязке к брекзиту. Так что с ЕАЭС — это наш проигрыш или выигрыш?
Это наш выигрыш, которым мы не можем воспользоваться, потому что мы над этим не работаем. С этой точки зрения я поддерживаю Рахима Ошакбаева. Да, ЕАЭС сегодня не оправдывает наших ожиданий, но в этом абсолютно точно наша вина. Нельзя относиться к ЕАЭС как к счастливому билету или волшебной палочке: мы вступили и этим решили все вопросы. Если есть сильный тенге, слабая переговорная позиция, импортозамещающая политика, не включаются различные политические рычаги — кто виноват? Вот яркий пример — Лукашенко. Он ругается, обзывается, перед подписанием документов хлопает дверями. Где-то это выглядит, как клоунада, но он совершенно жестко отстаивает свои позиции. ЕАЭС — это не братская касса взаимопомощи, это не билет в счастливое будущее. Это огромная мощная возможность, которой нужно пользоваться. И надо жестко торговаться. Евразийский союз — это шанс и не только для нас, а для всех участников, поэтому надо быть более собранным и жестким, настойчивым, последовательным и системным в отстаивании своих интересов.
Вы отмечали, что пара тенге-рубль важнее пары тенге-доллар и что тенге повторяет движения рубля. Это и на будущее такой маркер?
Тенге в последнее время не сильно копирует поведение рубля. Было сильное следование до уровня 5 тенге за рубль, потому что у тенге не было люфта. Меньше 5 тенге за рубль нельзя было, а мы болтались у нижнего порога. Поэтому я в своей книге написал, что если мы зайдем в курс 6−7 тенге за рубль, появится больший люфт к самостоятельной монетарной политике.
Это реалистично?
Да, если при этом проводить соответствующую экономическую политику и делать все это в течение 2−3-4 лет, ослабляя тенге к доллару по мере улучшения конкурентоспособности наших производств, включения нашего экспорта.
Вы ведь гендиректор консалтинговой компании — часто обращаются за консультациями? Есть ведь выражение, что в кризис мозги становятся более востребованными.
В кризис мозги становятся менее востребованными. Более важными, чем мозги, становятся навыки действий. Потому что в кризис прикладные навыки имеют больше значения, а инвестирование знаний — некая далекая абстрактная вещь.
Разве нет попыток у бизнеса в условиях кризиса как-то скорректироваться?
Дело в том, что наша компания занимается стратегическим и управленческим консалтингом. К сожалению, в условиях госкапитализма эти вопросы не столь значимы — гораздо важнее степень аффилированности и техники тендеров.
Правила комментирования
comments powered by Disqus