Четыре дня занял путь до форта и всё это время Мак-Гахан провёл в невыносимом беспокойстве.
“Если генерал Кауфман действительно уже так далеко продвинулся, придется сильно поспешить, чтобы нагнать его до вступления войск в Хиву, а я тут тащусь черепашьим шагом по почтовой дороге и даже не знаю позволят ли мне ехать дальше”, - стучали тревожные мысли в голове американца.
Ночью въехали в ворота Перовского, и найдя единственную гостиницу застали ее целиком занятую семейством какого-то русского офицера. Комнату путешественникам всё же нашли. Маленькую, грязную и без всякой мебели. Но делать нечего, расстелив свои матрасы путники, утомлённые долгой дорогой, моментально уснули.
Утром следующего дня Мак-Гахан послал своего переводчика Акмаматова - сопровождавшего американца с самого начала путешествия - на поиски проводника и лошадей. Сам журналист вместе со своим товарищем Юджином Скайлером весь день провёл, осматривая город. Перовский мало чем отличался от Казалинска, те же маленькие, лепящиеся друг к другу лавки и базар, те же яркие костюмы на местных жителях, такая же миниатюрная крепость с выглядывающими из-за стен орудиями и та же широкая река.
До того как стать Перовским город назывался Ак-Мечеть. Именно здесь состоялось первое серьёзное сражение русских с кокандцами. Городом в то время правил, уроженец Пскента, отважный и искусный воин Якуб-Бек. Однако после нескольких дней осады крепость была взята отрядом под командованием военного губернатора Оренбурга В. А. Перовского. Якуб-бек бежал, и впоследствии стал правителем Кашгара.
Тем временем был найден проводник. Им оказался весьма толковый и знающий каракалпак по фамилии Мустров. Осталось добыть разрешение местного начальства. Скрепя сердце и с тревогой в душе Мак-Гахан отправился к коменданту города полковнику Родионову. Волнения оказались напрасны, Родионов, в отличие от Верещагина, не только не воспротивился отъезду американца, но немедленно выдал проводнику паспорт, дал разрешение на выезд и оказал всю необходимую помощь.
В Перовском пути американцев разошлись. Скайлер отправился в Бухару. Мак-Гахан, купив шесть лошадей и наняв ещё одного местного жителя-киргиза для ухода за ними, погрузив необходимый багаж, ясным апрельским днём поднялся на паром, чтобы переправиться на другую сторону.
Постепенно берег с крепостью и маленьким городком стал медленно отступать, подергиваясь туманом. Впереди лежала неизвестность, но единственным стремлением журналиста было как можно скорее выбраться из окрестностей города - вдруг полковник Родионов передумает и пошлет за ним погоню. После переправы Мак-Гахан предполагал идти берегом Яны-Дарьи - маленькой речки, вытекающей из Сыр-Дарьи и извивающейся по пескам в юго-западном направлении - до ключей Иркибая. Там, как стало известно Януарию, Великим Князем Николаем Константиновичем была заложена крепость. Оттуда Мак-Гахан намеревался идти по следам русского отряда пока его не настигнет. Весь день путешественники шли по песчаной долине, покрытой жесткой высокой травой.
Иногда встречались конные киргизы (так тогда называли казахов) вооружённые старыми фитильными ружьями, перекинутыми через плечо. Они с любопытством осматривали необычно одетого американца. Акмаматов и Мустров при каждой такой встрече не упускали случая, чтобы остановиться поболтать и дать каждому проезжему полный отчет: откуда приехал этот странный человек и по какому делу направляется.
К вечеру въехали в густую чащу терновника. Проложенная здесь тропинка вывела путешественников на лужайку, покрытую густым ковром зеленой травы. С трех сторон окружённая густой чащей, на четвертой она спускалась к берегу широкой реки, оказавшейся к величайшему изумлению американца опять Сыр-Дарьей, делавшей в этом месте широкий поворот. Посреди лужайки стоял небольшой киргизский аул, состоящий из пяти кибиток. Киргизы были кочевниками и аулы постоянно меняли своё расположение.
Путешественники подъехали к самой большой кибитке из которой тотчас вышел хозяин, приветствуя гостей неизменным “Салам”. Как оказалось, он был старым знакомым Мустрова, с которым дружески поздоровался. Порасспросив проводника киргиз знаком показал американцу слезть с лошади и пригласил в своё жилище. Пол кибитки был устлан коврами и кипой ярких одеял и Мак-Гахан, по приглашению хозяина, с удовольствие устроился на них со всем комфортом.
Расположился, впрочем, он с некоторой опаской, поскольку впервые с начала путешествия очутился один среди киргизов, без охраны и покровительства русских властей.
Как рассказывали Януарию, народ этот имел репутацию разбойников и грабителей, а при американце было достаточно денег и вещей чтобы представлять собой богатую добычу. У Мак-Гахана, как он позднее вспоминал, было две линии поведения: или с боем пробивать себе путь, или же положиться на великодушие и гостеприимство киргизов. Американец выбрал второе.
Войдя в палатку, он снял свою винтовку и вручил ее хозяину вместе с поясом и револьвером, а сам разлегся на мягких одеялах, оценив после треволнений последних дней настоящей покой. Посредине кибитки горел костёр и дым синими клубами поднимался и уходил через отверстие наверху. Хозяин, убрав оружие гостя вышел посмотреть как управились с лошадьми путников, оставив гостя на попечении двух широкоскулых женщин, бросающих на Мак-Гахана любопытные взгляды.
Вскоре в палатку вошёл Акмаматов и предложил Януарию отправиться на ближайший пруд, куда спустилась стая диких уток. Поспешно схватив ружье, американец выбежал за ним и действительно застал огромное количество дичи. Охота была удачной и через некоторое время на поясе Мак-Гахана висело пять подстреленных уток.
Добыча американца произвела большое впечатление. Фитильные ружья киргизов точностью не отличались. Редко когда удавалось подстрелить одну утку, а пять за один раз показалось им почти богатырским подвигом. Уток зажарили, и Мак-Гахан пригласил хозяина и его соплеменников принять участие в ужине.
Едва на следующее утро поднялось солнце как путешественники были уже в седле, продолжив путь на юго-запад. Дороги как таковой не было и приходилось идти прямо вперед то высокими тростниками, то пологими песчаными холмами, поросшими терновником, затем опять голой степью, где лишь изредка попадалась жесткая, колючая трава.
Около десяти часов подъехали к аулу, состоящему из четырех кибиток, где и остановились чтобы позавтракать. Аул стоял в маленькой терновой чаще, огораживающей его со всех сторон и оказался очень бедным. Войлок, покрывавший кибитки, был старый и весь изодранный, внутри не было ни ярких ковров, ни мягких одеял.
Позавтракав отправились дальше, и через полчаса подъехали к Яны-Дарье. Дальнейший путь лежал вдоль этой небольшой речки
К вечеру подъехали к киргизскому кладбищу, состоящему из нескольких глиняных гробниц и высокой пустой башни с лестницей внутри. Возле неё находился колодец, вода которого была тёплой и пахла гнилой соломой. Однако, делать было нечего: утолили жажду, напоили лошадей и отправились дальше.
Так пробираясь от аула к аулу, а иногда ночуя в чистом поле, путешественники постепенно приближались к своей цели.
В один из дней приметили в двух километрах какого-то всадника. Мустров галопом направился в его сторону, рассчитывая найти там колодец. Перебросившись несколькими словами с этим человеком, он подал знак остальным. Достигнув места Мак-Гахан увидел уже не одного, а четверых наездников, которые приняли путешественников весьма радушно, предложив только что заваренный чай. Как выяснилось это были своего рода квартирьеры, выбирающие место привала для шедшего следом аула.
Как узнал Мак-Гахан все работы при уходе с кочевья: разборка кибиток, погрузка их со всею домашней утварью на верблюдов, гонка скота и тому подобное, всегда возлагаются на женщин и детей, тогда как мужчины садятся на коней и скачут вперед на поиски места нового привала. Эта территория была ими выбрана из-за находившегося недалеко маленького озера и травы, растущей по его берегам.
Вскоре показался и весь аул. Длинной нитью растянулись верблюды с женщинами и детьми, за ними шли стада овец. Верблюдов заставили стать на колена, потянув веревки, обвязанные вокруг их морд; женщины сошли на землю и немедленно принялись за установку кибиток и разборку домашней утвари.
Киргизский (казахский) кочевой аул. Фото 19 века
Старейшина аула, узнав о чужеземном путешественнике приказал поставить маленькую кибитку для Мак-Гахана, и после её установки со всей восточной вежливостью отвёл туда гостя. Януарий пригласил радушного хозяина разделить с ним трапезу, на что тот с радостью согласился. Откинувшись на мягких одеялах и подушках, американец приказал своим людям зажарить фазана, которого он подстрелил утром, а сам стал поджидать старейшину. Какого же было удивление Януария, когда через короткое время тот явился с настоящим русским самоваром, который кипел и пыхтел самым аппетитным образом.
Позже Мак-Гахан запишет: “Все это, вместе с отведенною мне прекрасно убранною кибиткой, приютом от палящих лучей полуденного солнца - все это, говорю я, было проявлением такого искреннего гостеприимства и доброты которые трудно и встретить где бы то ни было кроме пустыни”.
Со своей стороны, Мак-Гахан выставил все что имелось у него съестного: мясной экстракт Либиха (бульонные кубики), страсбургский пирог, который чрезвычайно понравился сотрапезнику, и множество сухих фруктов – персиков, абрикосов и изюма. Шоколад настолько восхитил старейшину, что он послал по куску своей жене и дочерям. В конце обеда Януарий вскипятил молока и накрошил туда сухарей. Это незатейливое блюдо понравилось киргизу более всего.
Затем американец предложил старейшине сигар. Тот вначале отказался, очевидно, не поняв, что это такое, но увидев, что гость закурил одну из них, тотчас передумал и последовал примеру американца с большим наслаждением. При этом он показал свои папиросы и трубку, сказав, что курить научился у русских.
Завязалась беседа, во время которой журналист узнал чрезвычайно много полезного для своих будущих репортажей. В частности, что зовут старейшину Довлат, и он управляет под властью русских двумя тысячами кибиток. Каждая из них обязана платить ежегодный налог в три рубля. На вопрос американца довольны ли они русским управлением, тот отвечал, что довольны; но затем погрустнел, сказав, что очень часто приходится платить также подати и хану Хивинскому, считающего всех киргизов, кочующих между Аму-Дарьей и Сыр-Дарьей своими подданными. Мак-Гахан, постарался утешить хозяина, заметив, что когда русские покорят хана, то положат конец такому положению дел. Но старейшина только покачал головой, словно не особенно радуясь такому исходу. Вероятно, ему не очень была приятна перспектива, что последняя твердыня его веры будет покорена христианской властью.
На следующий день, проснувшись, Януарий нашёл лошадей уже оседланными и готовыми к отъезду. Наскоро выпив стакан чая, путешественники вскочили на лошадей и продолжили свой путь. В качестве подарка Мак-Гахан оставил Довлату с полдюжины сигар и несколько плиток шоколада.
В следующем ауле куда добрались путники, журналист услышал историю достойную пера Шекспира.
В большой кибитке куда провели американского гостя, к нему по знаку хозяина подошли две молоденькие девушки, как оказалось его сёстры. Они приблизились к Януарию с потупленными глазами и приветствовали его, каждая по очереди, взяв руку гостя в свои и приложив с “тихою скромностью, которая была положительно очаровательна” к своему сердцу. Сделано это было с такою простой, природной грацией, сопровождалось таким застенчивым взглядом темных глаз, что американцу показалось в эту минуту что лиц, красивее и интереснее он еще не встречал.
Как после отметил Мак-Гахан, киргизские женщины таким образом приветствуют своих мужей, братьев, отцов, возлюбленных, а также и гостей. Одеты девушки были в красные шелковые халаты с пестрым шитьём по швам и на рукавах, со множеством больших серебряных, тонких как пластинки, пуговиц. Из-под халата, застегнутого у шеи коралловой брошью, виднелась светлая шелковая рубашка, доходящая до колен. Белые шаровары из такого же шелка и красные сапожки дополняли этот несложный, но весьма нарядный костюм.
Киргизские (казахские) девушки. Фото 19 века
Вручив хозяину свою винтовку и револьвер, Януарий расположился на разостланных перед костром одеялах. Тем временем над огнём поставили чугунный котел с водой в который стали забрасывать большие куски баранины. После часовой варки похлёбка была вылита в большой деревянный таз. Расположившись вокруг него приступили к трапезе. Предоставим слово самому Мак-Гахану: “Мне также дали деревянную ложку и пригласили подсесть к еде вместе с другими. Кушанье это, весьма вкусное, оказалось чем-то в роде супа из баранины, заправленного пшеничною мукой. Мы все ели из одной чашки самым приятельским образом, но к несчастию супа не достало, а мне как нарочно в этот день не попадалось ни уток, ни фазанов. Молока, зато, оказалось вдоволь; я приказал его накипятить и накрошил туда сухарей. Друзья мои киргизы вероятно никогда еще до тех пор не отведывали подобного блюда, потому что оно их привело в положительный восторг, а к концу ужина, заключенного шоколадом и кишмишем, все мы были в самом веселом и общительном расположении духа, вполне забывая об окружающей нас пустыни. Девушки все время держались в стороне, и мне стоило больших трудов добиться чтоб они подсели есть с нами”.
После обеда Мак-Гахан услышал рассказ, из которого вынес суждение, что природа человеческая везде одинакова, и что любовь также самовластно царит в Туркестанских степях, как и во всём цивилизованном мире.
Юноша Пулат был сговорен с самой красивой девушкой Туглукского аула по имени Муна Аим. Отцу невесты был уплачен калым и назначен день свадьбы. Но за несколько дней до неё Пулат умер, и девушка стала опять свободна. Тут появляется Сулук, брат покойного, и требует Муну Аим себе в жены (существовал такой обычай среди некоторых народов Средней Азии). Таким способом он хотел получить обратно собственность брата, которая была дана в приданое. Отец Муна Аим согласился отдать дочь за Сулука, но сама она наотрез отказалась. Рассердившись отец выгнал дочь и она, взяв своего верблюда, овец, коз и всё имущество ушла от него. Девушка купила себе маленькую кибитку и поселилась в ней одна.
Когда аул трогался с места, она шла со всеми и ставила свою кибитку неподалеку от других. Тогда все старухи на нее ополчились: „Что это делается с Муна Аим?" говорили они. „Она не хочет идти к своему мужу, и живет одна, как бродяга. Пойдемте, уговорим ее". Они отправились к ней, исцарапали ей лицо, драли ее за волосы; но она только плакала, ломала руки, но к Сулуку не шла. Каждый день старухи приходили к её кибитке и ругались. Но всё было тщетно: ничто не могло сломить девушку. Потеряв терпение Сулук, с тремя товарищами ночью ворвался в кибитку Муны Аим чтобы забрать её силой. Но девушка защищалась так, что четверо мужчин не могли с нею сладить. Она схватилась за дверной косяк и держалась так крепко, что они были вынуждены перебить ей пальцы, чтобы оторвать от двери. Когда разъяренные мужчины выволокли, наконец, непокорную из кибитки, на девушке почти не осталось одежды и все тело было окровавлено, но она кусалась и царапалась как дикая кошка. Сулук, вскочив на лошадь, схватил её за волосы и стал волочить за собой пока девушка не потеряла сознание, тогда он ускакал, оставив её на земле, в разодранной одежде и едва живой.
– Да отчего же она не хотела за него выйти? - спросил американец.
– Потому что любила Азима.
– А где же он был?
– Он принадлежал к другому аулу. Она, видите ли, никогда не любила своего нареченного жениха, а
выходила за него единственно по приказанию отца.
– Чем же всё кончилось?
– А услыхал об этом Ярым Падишах (так называли К. П. фон Кауфмана), прислал казаков, которые и
захватили Сулука.
– Что же с ним сделали?
– Не знаю. Говорят, угнали так далеко что ему никогда назад не вернуться.
– А девушка умерла?
– Нет, выздоровела; а как вернулась на зимнюю стоянку, то свиделась со старым своим возлюбленным
и вышла за него замуж.
– А старухи уже не вмешивались?
– Нет, боялись Ярым Падишаха.
Мак-Гахан позже поинтересовался у генерала Кауфмана было ли это на самом деле. И Константин Петрович подтвердил, добавив, что Сулук был сослан в Сибирь.
На следующее утро не без сожаления Януарий распрощался с хозяином и его хорошенькими сёстрами, оставив в подарок брату карманный нож, а девушкам по паре серег.
Здесь мы вновь дадим слово американскому путешественнику: “Я не могу здесь не заметить, что все время моего пребывания с киргизами оставило по себе самое приятное воспоминание. Они все, без исключения, были добры ко мне, гостеприимны и честны. Я провел среди них целый месяц, путешествовал с ними, ел с ними и спал в их кибитках; со мной все это время были деньги, лошади, оружие и вещи, которые могли прельщать их как богатая добыча. А между тем, я от них ничего кроме хорошего не видал; не только не пропало у меня во все время ни малейшей безделицы, но не раз случалось, что за мной скакал киргиз пять-шесть верст в вдогонку, чтобы возвратить что-нибудь мною забытое”.
Через некоторое время, наполненная скудной жизнью степь, осталась за спиной. Начинался самый тяжёлый участок пути – безжизненные пески Кызыл-Кумов.
Автор В. Фетисов
Правила комментирования
comments powered by Disqus