Отношение к Китаю в странах Центральной Азии примерно одинаковое: несмотря на страх перед китайской экспансией, взаимодействие с Поднебесной расширяется
Для Китая Центральная Азия — регион не самый приоритетный. Взгляд Пекина обращен к Азиатско-Тихоокеанскому региону, куда перемещается центр современной капиталистической мироэкономики. Конфигурацию отношений КНР и ЦА сегодня можно сравнить, пожалуй что, с Латинской Америкой и США в конце XIX — начале XX века, где Китай выполняет роль центра, а ЦА — периферии. «Задний двор» — группа стран, от которых мало что зависит, ведь равными союзниками они быть не могут, но и дестабилизации в них допускать нельзя, поскольку это создает риски для своей страны.
При этом китайский нарратив в отношении ЦА подчеркнуто уважительный: Пекин всячески подчеркивает, что в своей внешней политике будет уважать интересы и суверенитет стран ЦА и не будет вмешиваться в их внутренние дела. В рамках Инициативы пояса и пути (BRI) Поднебесная предлагает странам региона совместно развивать их экономики — в особенности энергетическую и транспортно-логистическую сферы.
Официальная риторика руководителей стран Центральной Азии по отношению к Китаю отчетливо позитивная: его называют «добрым другом» и «надежным и проверенным партнером». При этом любая активность в отношениях с Поднебесной неизменно встречает критику общественности.
Мероприятие, проведенное в Алматы казахстанским Институтом мировой экономики и политики (круглый стол «Центральная Азия — Китай: перспективы стратегического партнерства»), в очередной раз показало: несмотря на доминирующее как среди обывателей центральноазиатских стран, так и среди их элит настороженное отношение к Китаю, контакты с ним будут только усиливаться.
Сопрягая стратегии
Таджикистан — один из наиболее близких партнеров КНР в регионе. Страны связывает не только растущее торгово-инвестиционное сотрудничество — по данным Министерства финансов РТ, по состоянию на июль этого года доля КНР во внешнем долге страны достигает 48% (примерно 1,4 млрд долларов), но и активное военное сотрудничество. Например, с 2016 года китайская сторона за свои же деньги построила для Душанбе на таджикско-афганской границе три комендатуры, пять погранзастав, пять погранпостов и один учебный центр. Интерес Пекина понятен: он заинтересован в том, чтобы пути исламских экстремистов из Афганистана в китайский Синьцзян-Уйгурский автономный район (СУАР) были плотно закрыты.
«Современный уровень взаимодействия стран региона и КНР находится на самом пике — они достигли стратегического партнерства, — считает Парвиз Мухаммадзода, заместитель директора Центра стратегических исследований при президенте РТ. По его словам, развитию отношений Китая и ЦА благоприятствуют глобальные тренды. «Особенно заметно это стало после проведенного в Китае второго международного форума “Один пояс — один путь”, в котором приняли участие лидеры стран ЦА. Ожидается усиление инвестиций в экономики государств региона. Дальнейшие геоэкономические цели Пекина будут направлены на дальнейшую практическую реализацию крупных проектов, озвученных на форуме, с целью вовлечения наших государств в свою орбиту для обеспечения успеха этого геостратегического проекта», — прогнозирует он.
Четыре стратегические цели Таджикистана из Национальной стратегии до 2030 года — энергобезопасность, выход из коммуникационного тупика и расширение транзитного потенциала, достижение продбезопасности и расширение продуктивной занятости — согласуются с целями Китая в BRI. Поэтому в августе 2017‑го две стратегии были сопряжены.
«На мой взгляд, BRI, соединяющая наши страны единым мостом, может способствовать осуществлению ряда стратегических задач, в частности, расширению нашего транзитного потенциала. Кроме того, китайская инициатива может обеспечить нашей стране, не имеющей выхода к морю, доступ на мировые рынки. Сопрягая наши стратегические цели, мы продолжаем расширять и углублять региональное сотрудничество, — объясняет эксперт.
— Экономический фактор остается ведущим при анализе присутствия Китая в регионе, данная тенденция будет сохранена. Пекин продолжит делать ставку на усиление своего влияния на экономическую жизнь региона. Нас экономические реалии подталкивают к постоянному поиску инвестиций для решения насущных социально-экономических проблем. Очевидно, что сейчас китайские инвестиции приобрели своего рода стратегический характер».
Почему так произошло? Г-н Мухаммадзода находит ответ в следующем. Китайские деньги доступны — по ним относительно низкие ставки и длинные сроки. Интерес Китая в том, чтобы, развивая соседние государства, сохранять там социально-экономическую и политическую стабильность, а также развивать и приграничные ЦА свои западные территории. «Наконец, инвестиции позволяют Китаю уверенно чувствовать себя в регионе», — заключил эксперт.
По его мнению, страны региона далеки от попадания в долговую зависимость от КНР: экономика региона развивается, и это вселяет надежду, что страны смогут рассчитаться с Китаем, кроме того, китайские инвестиции — важный, но не единственный источник финансирования экономических проектов в регионе. Обсуждая проблему роста китайского влияния, г-н Мухаммадзода предложил ответить на несколько вопросов. Во-первых, какие инвестиции (внешние и внутренние) готовы потенциально восполнить китайские? Во-вторых, какие политические риски несет отказ от китайских инвестиций? «В идеале нужен геополитический баланс, — подытожил он. — Но это в идеале».
Китай как рынок и дорога
В отношениях с Китаем Узбекистан традиционно занимал сдержанную позицию: Ташкент приветствовал китайские инвестиции, стремился развивать экспорт в Поднебесную (в 2008–2018‑х он вырос в 8 раз, тогда как китайский импорт — в 3 раза). Узбекистан — страна ЦА, наиболее активно осваивающая сегодня китайский рынок.
«Узбекистан с самого начала поддержал инициативу Пекина. Вовлечение страны важно с точки зрения обеспечения приоритетных задач по достижению целей устойчивого экономического развития. Позиция Ташкента идет в унисон с основными приоритетами нашей страны по дальнейшему углублению всестороннего стратегического сотрудничества с Пекином», — рассказал руководитель отдела Института стратегических и межрегиональных исследований при президенте РУз Бахромжон Сотиболдиев.
Эксперт привел данные: по итогам 2018 года товарооборот между странами достиг 6,2 млрд долларов, показав рост на 35%. На территории РУз действуют 1125 предприятий с участием китайских инвестиций, только в прошлом году создано 344 предприятия. Общий объем китайских инвестиций — свыше 8 млрд долларов.
Ташкент заинтересован в раскрытии транспортного потенциала ЦА и формировании экономического коридора из Китая через ЦА в Западную Азию. Узбекскую сторону привлекает проект железной дороги Мазари-Шариф — Кабул — Пешавар — южные порты Пакистана. Чтобы подкрепить этот и другие проекты дополнительными (к китайским) вливаниями, Ташкент инициировал т.н. финансовый диалог стран ЦА и Афганистана, куда надеется привлечь деньги частных фондов и международных институтов развития.
Надеется Ташкент и на китайские технологии в аграрной сфере (узбеки планируют создать совместный с китайцами центр агроинноваций), «умное сельское хозяйство». В списке желаний — создание совместных лабораторий и технопарков. Интересуют узбекскую сторону и китайские туристы: 60 стран «Пояса и пути» — активные поставщики международных туристов. По данным Всемирной туристской организации, только на долю Китая приходится около 20% средств, потраченных всеми туристами в мире (около 250 млрд долларов в 2017‑м).
К востоку от запада
Кыргызстан традиционно считается самым слабым звеном ЦА во взаимодействии с Китаем. Высокая доля китайского Эксимбанка во внешнем долге (45% — 1,7 млрд долларов), самый большой в абсолютном выражении дефицит торгового баланса с Китаем среди стран региона (по данным Главного таможенного управления КНР — 5,5 млрд долларов; для сравнения у РК — 2,8 млрд).
Кубанычбек Токторбаев, старший научный сотрудник Национального института стратегических исследований КР, выразил мнение, что возросшая экономическая активность Китая в регионе связана с его общим экономическим состоянием — если в конце 1990‑х Пекин мог позволить себе лишь уделять внимание развитию западных провинций, то позже у него появились ресурсы для проникновения на рынки ЦА. Эксперт напомнил о стратегии «Большого Запада», которая предполагала использование ресурсов стран ЦА для ускоренной индустриализации СУАР. С этих пор экономический трек стал приоритетным перед другими темами — темами безопасности и гуманитарного взаимодействия.
«Китай сделал ставку на кардинальное укрепление позиций в экономиках ЦА за счет увеличения объемов торговли и интенсификации инвестиционной и финансовой деятельности. Особенно в кредитовании значимых для КНР отраслей экономики. Пекин прилагает большие усилия для продвижения на рынки региона своей продукции, в особенности машин и оборудования, а также услуг», — подчеркнул он.
Еще один инструмент продвижения — целевые кредиты для поддержки экспорта китайских товаров и услуг. «Кредитованием занимается Эксимбанк, а осваивают деньги китайские же компании», — подчеркнул г-н Токторбаев. По его данным, объем финансовых ресурсов КНР в ЦА оценивается в 25 млрд долларов. Китайская активность в той или иной степени затронула все страны региона, но преимущественно деньги шли в нефтегазовый сектор, транспорт и телекоммуникации, строительство и сельское хозяйство.
Работать с Китаем он призвал через площадку Шанхайской организации сотрудничества (ШОС) в многостороннем режиме. «Учитывая большие масштабы китайской экономики и динамичное развитие практически всех его отраслей промышленности, главным локомотивом развития сотрудничества остается КНР, поэтому именно от Китая зависит, превратится ли ШОС в мощную организацию, один из мировых экономических центров мира», — подытожил кыргызский эксперт.
Денег меньше, опасений больше
Казахстан с его крупнейшей в регионе и открытой к инвестициям экономикой, а также проактивной международной позицией (мы поддерживаем все без исключения интеграционные форматы в Евразии) традиционно остается партнером Китая в ЦА № 1. В отличие от Узбекистана, Таджикистана и Туркменистана фазу бума торгово-инвестиционных отношений с КНР Казахстан прошел в конце 2000‑х — начале 2010‑х.
К 2019 году китайские компании зашли во все наиболее крупные сектора казахстанской экономики: от нефтянки и химпрома до сельского хозяйства и финансов. Именно с Астаной Пекин в 2015 году вышел на уровень заключения межправсоглашений о реализации полусотни совместных проектов. Не случайно Астана была избрана площадкой, с которой председатель КНР Си Цзиньпин выдвинул идею Экономического пояса Шелкового пути, который впоследствии превратился в BRI.
«За период, прошедший с момента объявления BRI, товарооборот Казахстана и Китая значительно снизился, — подсчитал Вячеслав Додонов, главный научный сотрудник Казахстанского института стратегических исследований при президенте РК. — Здесь же нужно сделать оговорку: реализация инициативы началась не с 2013‑го, а с 2015 года, кроме того, наш торговый оборот и инвестиционное сотрудничество в значительной степени зависимы от цен на нефть, которая в этот период упала.
Также мы видим снижение доли КНР как торгового партнера Казахстана, которая сократилась с 21 до 16 процентов за пять лет». С 2013 года доля КНР в валовом притоке прямых иностранных инвестиций в РК упала более чем в 2 раза, затем произошло некоторое восстановление, тем не менее даже показатель 2018 года значительно ниже результатов 2013–2014 годов, то есть за период реализации BRI и валовый приток, и накопленный объем инвестиций снижались, указал эксперт КИСИ.
Вместе со снижением общего объема прямых инвестиций сокращался и долг Казахстана перед Китаем — с 15,8 млрд до 10,6 млрд долларов, хотя китайские инвестиции в страны, расположенные вдоль «Пояса и пути», выросли почти на 9% по итогам 2018 года. Иными словами, угроза попадания в китайскую долговую кабалу для РК не актуальна. Снижение объема долга перед КНР — это, скорее, тревожный сигнал, указывающий на то, что за последние годы возникли какие-то барьеры, раз китайский капитал сюда не торопится.
Акимжан Арупов, директор Института мировой экономики и международных отношений, напомнил, что целью Китая в BRI является распространение экономического и политического влияния вдоль транспортного коридора. «Особенность этого процесса в отсутствии конкретики со стороны Китая: мы не знаем, какие проекты у нас реализуются.
Поэтому мы не можем просчитать, каким будет эффект от этих проектов, что должно нас настораживать», — заявил г-н Арупов. Он напомнил о проекте «Жемчужной цепи» («Жемчужное ожерелье» — американское название китайского проекта строительства морских баз в Юго-Восточной, Южной и Западной Азии. — EK), который якобы предполагает расширение стратегических границ государства за пределы географических.
«Большая часть инвестиций носит связанный характер: китайцы дают деньги, но при этом должен быть использован потенциал китайских компаний, их рабочая сила и так далее. Фактически идет развитие экономики за пределами госграниц Китая», — подчеркнул он, назвав отношения Китая и его заемщиков «инвестиционным колониализмом». К совместным с КНР проектам он также настроен скептично: «Я как экономист не скажу, что мы видим какие-то явные проекты нового поколения». И списывает китайскую активность на проблему перепроизводства. В выступлении г-на Арупова содержался набор основных антикитайских аргументов, которые чаще всего предъявляют на дискуссиях такого уровня.
Наедине с драконом?
Развитие отношений стран ЦА с Китаем с полным на то основанием можно назвать разноскоростным. Если сгруппировать все виды взаимодействия в три сферы — военно-политическую, торгово-инвестиционную и гуманитарную, заметно, что, например, Таджикистан далеко продвинулся в первых двух, Кыргызстан и Туркменистан в основном — во второй, а Казахстан стремится к балансу с приоритетом инвестиционного сотрудничества.
Угроза китайской экономической экспансии, внезапно оказавшаяся на повестке дня в Казахстане, ощущается и у наших соседей. Совокупный товарооборот ЦА с КНР (по китайским данным) за 2008–2018 годы вырос в 1,4 раза (на пике, в 2013 году к 2008‑му — в 1,6 раза), отдельные страны нарастили экспорт в Китай в 7–8 раз, а их долг перед китайской стороной — это почти половина всего внешнего долга. Увеличение экономического веса Китая в ЦА приводит ко вполне обоснованным опасениям, до какой степени это присутствие может расширяться.
Китаефобия в странах Центральной Азии развита не только среди населения, но и среди элит. Страх перед Китаем связан как с историческими причинами (советская пропаганда не без оснований лепила из Китая образ врага, и поколения, заставшие СССР, это хорошо помнят), так и с фейковыми новостями, распространяемыми в соцсетях и мессенджерах. Однако всплески китаефобии вряд ли замедлят динамику отношений Китая с его центральноазиатскими партнерами.
Во многих случаях Китай — это безальтернативный партнер для стран ЦА.
Фактор опасений перед китайской экспансией может выступить стимулом для интеграции в регионе. Однако пока непонятно, какие инструменты должны помочь этому процессу. Формат C5+1 (сбор центральноазиатских держав под американским зонтиком) ощутимых результатов не дает — пока это лишь инструмент, который позволяет оптимизировать дипломатические усилия Вашингтону.
Россия проводит интеграцию под зонтиком ЕАЭС и в региональных форматах не заинтересована. Китай вряд ли откажется от двусторонней модели, которая дает ему явные преимущества против маленьких в военно-политическом и экономическом плане государств ЦА. Импульсы к интеграции внутри региона глушатся сохраняющимися противоречиями между странами.
Правила комментирования
comments powered by Disqus