Афганское направление остается критически важным для системы безопасности в Центральной Азии. Первые попытки организации подобной системы предпринимались странами региона еще в 1990-е, однако из-за ошибок и просчетов тех лет ряд возможностей для урегулирования в Афганистане был упущен. Сегодня центральноазиатские государства, а также Россия и другие акторы по-новому формулируют треки сотрудничества с правительством в Кабуле – с учетом современных вызовов и глобальных политических трансформаций. О потенциальных возможностях и угрозах на этом пути – в материале Александра Князева, ведущего научного сотрудника Центра евроазиатских исследований ИМИ МГИМО МИД России и профессора СПбГУ.
Статья подготовлена на основе доклада автора, представленного 13 октября 2022 года на специальной сессии Конвента РАМИ «Центральная Азия в контексте глобальных и региональных трендов» в МГИМО МИД России.
Наследие советской системы безопасности: «изоляция» Афганистана в 1990-е
После вывода советских войск из Афганистана система безопасности в регионе опиралась на два основных аспекта. Во-первых, руководство СССР теперь стремилось «изолироваться» от процессов на афганской территории. Во-вторых, Москва поддерживала режим правительства Наджибуллы – по сути, он должен был стать буферным государством, ограждающим советскую территорию от нежелательного воздействия.
После распада СССР Россия сохраняла минимально необходимое присутствие в Центральной Азии, а элиты новых независимых государств были заняты основами государственного строительства. В этих условиях афганское направление внешней политики (с обеспечением соответствующей системы безопасности) отходило на второй план, сохраняя при этом инерцию советских лет.
Новое российское руководство потеряло интерес к центральноазиатскому региону (ЦАР), как и к ряду других важных элементов советского политического наследия. Правда, в силу инерции система безопасности на южном направлении, выстроенная поздним СССР, не была свернута. Напротив, на фоне локализации конфликта в Афганистане в 1992-1994 годах она медленно, во многом противоречиво трансформировалась в новую региональную систему безопасности государств Центральной Азии.
Главным условием действенности этой системы вновь была избрана изоляция от зоны афганского конфликта. Впрочем, в новых условиях полностью выполнить этот принцип было уже невозможно – что ярко проявилось уже в событиях гражданской войны в Таджикистане. А приход талибов* к власти в Кабуле в сентябре 1996 года заставил руководителей стран Центральной Азии и России более адекватно реагировать на события афганского военного конфликта.
Однако, в целом, обновленная и формально согласованная политика России и стран ЦАР оставалась бессистемной и ситуативной. Новым элементом в ней была лишь поддержка антиталибских сил, начавшаяся с выдавливания таджикской оппозиции на территорию Афганистана и продолжавшаяся почти до конца 1990-х. Обстоятельства гражданской войны в Таджикистане, требовали от Узбекистана и России, как основных акторов региональной безопасности, найти способ нейтрализовать негативные воздействия с афганской территории.
Для этого Москва и Ташкент поддерживали систему буферных образований в Афганистане. При этом, во-первых, поддержка антиталибских группировок мешала России и Узбекистану взаимодействовать с правительством «Талибана». Во-вторых, объективные противоречия между Россией и Узбекистаном вели к несогласованным действиям: Ташкент поддерживал генерала Достума, а Москва при посредничестве Душанбе контактировала с правительством Раббани.
Особую позицию сохранял Туркменистан, что обычно связывают с заинтересованностью Ашхабада в строительстве Трансафганского газопровода (ныне ТАПИ). Однако, кроме того, туркменистанский участок границы с Афганистаном оставался наименее охраняемым и наиболее уязвимым (по сравнению с пограничными участками Узбекистана и даже Таджикистана). Относительно эффективная охрана этого участка была создана в Туркменистане только к 2015 году, после ряда военных инцидентов на границе. В этих условиях Ашхабад с начала 1990-х годов сделал ставку на сотрудничество с «Талибаном». Что дало туркменистанской стороне пусть локальные, но, в целом, положительные результаты.
Радикализация талибов как последствие «изоляции»: 2000-2001 годы
К 2000 году появились новые тенденции в афганской политике Ташкента и Астаны. Узбекистанское руководство стало менять отношение к «Талибану». Так, министр иностранных дел РУз Абдулазиз Камилов стал вторым политиком такого уровня из стран СНГ, который встретился с муллой Омаром в Кандагаре (первым был глава МИД Туркменистана Борис Шихмурадов). Попытки наладить контакт с руководством талибов – через переговоры с военным руководством Пакистана – предпринимал и Казахстан.
Эта тенденция была прервана в 2001 году – во многом из-за победы радикальной линии внутри движения «Талибан». Талибы стали привлекать на свою сторону большое количество иностранных боевиков, включая солдат Исламского движения Узбекистана (ИДУ). Его лидер, Джума Намангани, был даже назначен командующим северной группировкой «Талибана» в провинции Кундуз.
Радикализация движения во многом была связана с «изоляцией» Афганистана, которую стремились поддерживать почти все внешние акторы. Такая политика не позволила усилиться внутриталибской фракции «прагматиков». К слову, в современном руководстве «Талибана» остается ряд персон из тогдашнего прагматического крыла: Абдул Гани Бародар, Амир Хан Муттаки, Шер Мохаммад Аббас Станекзай, Абдул Салам Ханафи и другие.
«Прагматики» «Талибана» уже тогда стремились проводить гибкую, реалистичную внешнюю и внутреннюю политику. К примеру, представители этой группы считали целесообразным пригласить в Афганистан экс-короля Захир Шаха после окончательной военной победы, чтобы использовать его авторитет для консолидации общества. Их идеалом была конституционная монархия с сильным влиянием мусульманского духовенства. Представители прагматического крыла даже допускали создание коалиционного правительства, в которое вошли бы некоторые участники войны против советских войск.
Наиболее влиятельный представитель «прагматиков», мулла Мохаммад Раббани, пользовался серьезным авторитетом среди полевых командиров, а также в административных аппаратах большинства провинций. Мулла Омар, по мнению «прагматической» фракции, мог бы остаться духовным вождем движения. Учитывая умеренные взгляды этого крыла, даже пакистанская ISI (Межведомственная разведка Пакистана – Ред.) к концу 1990-х годов начала контактировать с ними по практическим вопросам. Кроме того, в ходе хаджа 1997 года Мохаммад Раббани провел встречи с официальными лицами Саудовской Аравии, а также рядом представителей мусульманских государств и исламских движений.
Но в апреле 2001 года мулла Раббани умер, серьезно ослабив позиции «прагматиков» в «Талибане». С этого момента в движении возобладала тенденция к радикализации и интеграции с международными террористическими структурами, сохранявшаяся вплоть до ухода талибов из Кабула.
В целом, стремление внешних акторов «законсервировать» внутриафганский конфликт создало основу для превращения Афганистана в серьезный очаг нестабильности к 2001 году, источник агрессивных действий под религиозными фундаменталистскими лозунгами. В результате американско-британская военная операция в Афганистане октября 2001 года была поддержана в странах ЦАР и даже (частично) в Иране. Это неизбежно привело к разрыву прежних связей Центральной Азии с талибами – даже для нейтрального Туркменистана. В итоге статус Афганистана с точки зрения интересов национальной безопасности стран Среднего Востока, Центральной и Южной Азии коренным образом изменился.
Центральная Азия и Афганистан сегодня: разнонаправленные интересы, общие уязвимости
События августа 2021 года, когда талибы установили контроль над Кабулом, вновь поставили вопрос о взаимодействии стран ЦАР по треку безопасности на южном направлении. Региональные игроки выработали собственные подходы к политическому и экономическому сотрудничеству с правительством талибов. Эти подходы обусловлены различными интересами, которые каждая из стран ЦАР преследует в Афганистане.
Так, для Казахстана Афганистан – это критически важный рынок для экспорта зерна и муки (наряду с РУз). Кроме того, для Астаны важен транзит товаров из России и Китая. Вероятно, поэтому Казахстан сохранил в Кабуле посольство и одним из первых установил деловые контакты с правительством талибов. В политической плоскости позиция Казахстана не оригинальна: декларируется поддержка основных условий, выдвинутых внешними игроками для политического и формально-правового признания нового правительства.
Кыргызстан, экономика которого почти не ориентирована на экспорт, никогда не имел особых интересов в Афганистане. В политической плоскости Бишкек относительно нейтрален и не проявляет активности на афганском направлении. Декларируются формальные и общие подходы к вопросу признания правительства. В перспективе наиболее вероятно, что Кыргызстан примет участие в общих подходах к афганской проблематике вместе с РФ, РУз, РК. Либо будет работать по данному направлению в формате ОДКБ и/или ШОС.
Экономические интересы Туркменистана масштабны и последовательны, хотя в большинстве случаев существуют только в виде обсуждаемых проектов. Среди них – строительство газопровода ТАПИ, железнодорожный проект Кушка-Герат с выходом на иранский Чабахар и железная дорога Туркменистан – Афганистан – Таджикистан. Кроме того, для Ашхабада важен проект энергомоста с последующими поставками электроэнергии, а также налаживание других коммуникаций (включая транзитные). Туркменистан с августа 2021 года контактирует с правительством в Кабуле, эти контакты достаточно интенсивны.
В политическом плане позиция Ашхабада наиболее последовательна. Еще во второй половине 1990-х годов Туркменистан напрямую поддерживал «Талибан» и, в отличие от стран-соседей, никогда не помогал антиталибским силам. В настоящее время в Туркменистане аккредитован временный поверенный от правительства «Талибана». Формально не признавая власть талибов, Ашхабад реализует с Кабулом полноценные дипотношения.
Во внешней политике Узбекистана афганское направление остается одним из приоритетных. Такая политика последовательно реализуется с 2000-го года. Примерно с 2015 года был налажен прямой контакт с движением талибов; при этом общая линия афганской дипломатии Ташкента сохраняется вне зависимости от смены политических режимов в Кабуле.
Наиболее ярко это проявляется в экономической сфере. РУз рассматривает Афганистан как важный рынок для своей промышленности, а также как пространство коммуникации со странами Южной и Юго-Восточной Азии, Персидского залива, бассейна Индийского океана. Главный проект последних лет в этом направлении – строительство железной дороги Мазари-Шариф – Кабул – Пешавар с выходом на Гвадар и Карачи.
В сравнении с Туркменией, Узбекистан более сдержан в общении с правительством талибов. Так, в Ташкенте пока воздерживаются от аккредитации талибских дипломатов. Декларируемое отношение к правительству «Талибана» остается предельно общим. При этом действия талибов, критикуемые большинством внешних акторов, в публичной риторике РУз вербализируются минимально. Если в 1990-х годах Узбекистан поддерживал антиталибскую партию НИДА, то весь последующий период (включая настоящее время) Ташкент не оказывал каким-либо помощи антиталибским силам.
Заслуживают внимания прецеденты антитеррористического сотрудничества между соответствующими структурами РУз и представителями «Талибана». Первый прецедент возник после того, как территория РУз в августе 2022 года была обстреляна боевиками ИГИЛ** с афганской стороны. Происшествие было совместно расследовано, после чего Узбекистан и «Талибан» предприняли совместные меры по предотвращению подобных инцидентов в будущем. Этот особенно важно с учетом того, что с 2015 года по текущий момент талибы являются единственной силой, реально противостоящей активности ИГИЛ на территории Афганистана.
В целом, нужно отметить высокую и позитивную проактивность Узбекистана на афганском направлении. В этом плане интересна дискуссия, состоявшаяся между министрами иностранных дел Узбекистана и Германии. В ходе визита германского министра в Ташкент Владимир Норов заявил, что международное сообщество должно помочь возвращению афганских активов, замороженных за границей, и восстановлению инфраструктуры в Афганистане. Анналена Бербок отметила, что у Германии и Узбекистана разные взгляды на этот вопрос: «Мы считаем, что «Талибан» украл у людей свободу в Афганистане. Я хотела бы воспользоваться этой возможностью, чтобы сказать, что мы против того, что делает нынешнее правительство Афганистана».
Конструктивная позиция Узбекистана только подчеркивается свойственной многим европейским политикам абстрактной демагогией о свободе – на фоне гуманитарного кризиса и сохранения потенциала нестабильности в Афганистане. В Ташкенте же афганская ситуация осознана как вопрос собственной безопасности и развития.
Экономическое взаимодействие Таджикистана с Афганистаном остается ограниченным. Важную долю в афганском импорте из РТ занимают поставки электроэнергии, в остальном товарный обмен не имеет существенного значения для обеих сторон. При этом, несмотря на позицию РТ по отношению к правительству «Талибана», экспорт в Афганистан электроэнергии из РТ после августа 2021 года заметно вырос. Однако расположение Таджикистана и состояние его экономики (в первую очередь ее экспортного потенциала) являются фактором, объективно ограничивающим возможности торгового взаимодействия.
К настоящему времени таким же фактором является и политическая позиция РТ. Она характеризуется транслированием тех же общих требований к правительству движения талибов, но – в отличие от РФ, РУз, а также Ирана, Пакистана и Китая – озвучиваемых с несколько иными акцентами. Названные страны, призывая создать в Афганистане представительное правительство, подразумевают, что в этом правительстве должны оказаться различные этнические и политические группы. Что стало бы основой для его стабильной, сбалансированной и эффективной работы. В то же время коннотации деклараций Таджикистана подразумевают, что в высших органах власти Афганистана должны быть представлены, прежде всего, политики таджикского сообщества страны.
Такая позиция сильно противоречит политике остальных членов ШОС и ОДКБ, а также Узбекистана и Туркменистана. Правда, не исключено, что линия Душанбе согласована с Москвой, Пекином, Ташкентом и Тегераном – в этом случае Таджикистан остается резервным каналом для связей с антиталибской оппозицией. Учитывая затянувшуюся неопределенность в Афганистане, этот момент может оказаться важным.
Политика в Афганистане и глобальная трансформация системы международных отношений
Сравнительный анализ афганской политики стран ЦАР показывает, что в условиях глобальных трансформаций региональным акторам необходимо сотрудничать с действующим правительством Афганистана. В основном, это связано с потребностями экономики, включая изменения на уровне трансграничных коммуникаций. Одновременно контакт с «Талибаном» важен как фактор региональной стабильности. Судя по всему, Россия, как единственный и неоспоримый гарант безопасности региона, эту позицию полностью разделяет.
Для России афганский рынок важен, хотя и не критически. Прежде всего – как пространство транспортных коммуникаций для потенциального выхода на рынки Южной и Юго-Восточной Азии, Индийского океана, Персидского залива. В этой ситуации важно не допустить эскалации военной и террористической активности в Афганистане, проецирования угроз с афганской территории в зону жизненных российских интересов (то есть на территорию Центральной Азии или самой России).
В этом смысле цели и интересы российской политики в Афганистане во многом совпадают с политикой стран ЦАР. При этом имеются важные, но преодолимые отличия. Так, интересы государств Центральной Азии прямо связаны со структурой экономики каждой из стран, а также обусловлены географическим соседством с Афганистаном. В перспективе России и центральноазиатским странам, возможно, предстоит согласовать политику по афганскому направлению – как на двусторонних уровнях, так и, вероятно, в форматах ШОС или ОДКБ.
Афганское направление политики России, Узбекистана, Туркмении, а также Ирана или Китая, включает два взаимосвязанных компонента. Первый – это конструктивное сотрудничество с правительством талибов. Сегодня оно является реально действующим, несмотря на его низкую эффективность и порой противоречивые действия. Такой подход подразумевает стремление сохранить и укрепить стабильность в Афганистане (что снизит уровень возможных угроз), а также отказ от попыток «изоляции» страны.
Второй компонент скорее выглядит превентивным, подстраховочным. Это усиление военной составляющей на случай возникновения приграничных угроз – в ситуации, если контроль Кабула над территорией страны ослабеет. С другой стороны, усиленный военный компонент может стать рычагом давления на талибов, если это движение радикализуется.
За исключением Таджикистана, такой тактики придерживаются все страны региона. Ярким примером является Иран, активно реализующий свои интересы в Афганистане, несмотря на ряд пограничных конфликтов (на недемаркированных участках ирано-афганской границы). Кроме того, Иран создал важный прецедент, организовав совместный с талибами орган урегулирования подобных инцидентов. Подобная будничная работа необходима в обозримый период.
В условиях трансформации международных отношений существует угроза превращения Афганистана в некий «второй фронт», создающий значительные проблемы для России, Ирана и КНР. Кроме того, подобный расклад угрожал бы дестабилизацией для приграничных стран региона. У США и их союзников для этого есть большое количество прокси-структур и гибридных инструментов. Большинство стран-соседей Афганистана, а также региональные акторы (РФ, КНР и ИРИ), судя по всему, отчетливо это понимают. Это понимание должно стать общей платформой для всех государств, заинтересованных в достижении общерегиональной стабильности.
Правила комментирования
comments powered by Disqus