Весной 2023 года компания «Саутс-Ойл» начала исследования по добыче сланцевой нефти в Казахстане. Обнаруженные запасы, по заявлениям фирмы, даже были поставлены на государственный баланс. Энтузиазм усиливают действия государства: ещё в 2022 г. парламентарии планировали создать законодательную основу для разработки нетрадиционных углеводородов. Заместитель генерального директора Института национальной энергетики Александр Фролов рассказал, почему Астана заинтересовалась сланцевыми углеводородами, какие перспективы для добычи у неё есть и как это соотносится с мировым опытом. 

— Так называемая сланцевая революция затронула прежде всего газовый сектор. Вместе с тем традиционная добыча углеводородов всё ещё сильна, а интерес к сланцевому газу сменился интересом к сланцевой нефти. Что произошло в отрасли?

— Начало так называемой сланцевой революции было положено в 2000-е годы, когда в США были разработаны технологии добычи газа, а потом и нефти из так называемых низкопроницаемых коллекторов — труднодоступных пород высокой плотности. Теоретической базой, на основе которой делались предположения о запасах сланцевых нефти и газа, служил один доклад конца 1990-х годов. Его авторы подчёркивали приблизительность своих оценок и необходимость уточнить их модель при реальном геологическом освоении.

Пренебрежение этими предупреждениями привело к курьёзам во многих странах. Так, в конце 2000-х – начале 2010-х гг. в медиа и экспертных оценках распространилось мнение о грядущем взрывном росте добычи сланцевых ресурсов и превращении значительной части импортёров нефти в её экспортёров. Особое внимание в этих прогнозах уделялось состоятельным странам — США, Китаю, государствам Европы. Тем не менее подавляющая часть этих прогнозов не оправдалась.

Изначально добывающие компании фокусировались на производстве газа, а не нефти. Тем не менее кризис перепроизводства начала 2010-х годов заставил их переориентироваться на нефть, а газ стал рассматриваться зачастую как попутный продукт.

— Как это повлияло на рынок?

— Через полтора десятилетия после громких заявлений о перспективах «сланцевой революции» добычу сланцевых углеводородов ведут три страны: США, Китай и Аргентина. Из них только Штаты добывают в низкопроницаемых коллекторах и нефть, и газ в существенных, заметно влияющих на зарубежные рынки объёмах.

Есть сланцевый проект и в России. Он реализуется на баженовской свите, где работают три крупнейшие нефтегазовые компании страны.

Россия реализует этот проект не из-за нехватки нефти или невозможности работать с более сложными месторождениями. Ключевая цель — поддержать инфраструктуру, производство и население.
Дело в том, что баженовская свита расположена в регионе, где традиционные месторождения уже находятся в стадии падающей добычи. Пока технологии делают возможной выкачку трудноизвлекаемой части ресурса, однако жизнь этих месторождений не будет длиться бесконечно.

Проект развивается успешно и приближается к рентабельности: если сначала стоимость сланцевой добычи превышала 20 тыс. рублей за баррель, то уже к началу 2020-х годов этот показатель снизился примерно до 8 тыс.
Китай обладает заметными «сланцевыми» производствами. Но он менее успешен в области добычи сланцевых углеводородов, чем ожидалось: он получает в пять раз меньше сланцевого газа, чем планировал. Наконец, Аргентина регулярно, но с переменным успехом начинает добычу сланцевого газа, что тем не менее обычно заканчивается приостановкой предприятий.

Таким образом, пока рынок сланцевых углеводородов можно назвать рынком двух с половиной игроков, к которым в ближайшие годы может присоединиться Россия.

— Насколько можно доверять современным оценкам мировых запасов сланцевых углеводородов? Насколько эти оценки в целом значимы для прогнозирования перспектив отрасли?

 — Подсчитать конкретные объёмы сланцевой нефти и сланцевого газа в мировом масштабе — умозрительная операция, не слишком полезная для оценки перспектив отрасли.

Во-первых, такие оценки часто бывают неточными. К примеру, по Европе с конца 2000-х гг. «мигрируют» 5 трлн м3 сланцевого газа. Сначала аналитики в США и Европе писали, что такие запасы присутствуют в Польше, где после бурения около 80 разведочных скважин только на двух был существенный приток – 20 тыс. куб. м на одной и 8 тыс. куб. м на другой. Затем 5 трлн «обнаружили» на территории Украины, после — в Турции.

Рентабельность проектов по добыче сланцевого газа была в этих странах нулевой: ресурсов не добыли, но потратили средства на разведку.
Во-вторых, рентабельность проектов по добыче сланцевых углеводородов вызывает вопросы даже при более значительных запасах. Например, о запасах в 36,8 трлн м3 в Великобритании заявлял Лондон. Тем не менее дальше заявлений дело не заходит уже 15 лет: правительство то даёт разрешение на разработку, то отбирает его.

Наконец, помимо газа в низкопроницаемых коллекторах, нетрадиционные запасы включают и газовые гидраты. Это делает постановку на баланс и точный подсчёт запасов ещё более запутанными и малопродуктивными задачами.

Правительства самых разных стран готовы использовать сюжет о сланцевых углеводородах как элемент риторики на фоне внешних шоков.
Так, в 2022 году экс-премьер министр Великобритании Лиз Трасс обещала как можно скорее дать разрешение на добычу сланцевого газа в стране на фоне роста цен на топливо.

Тем не менее к рыночным реалиям такой подход неприменим: кризис и высокие цены на газ не вечны, в то время как сланцевая добыча затратна и требует времени — иными словами, когда компания сможет получить первый газ, цены на него упадут.

Более того, если газ будут добывать в больших количествах, цены начнут падать ещё быстрее, провоцируя в отрасли «пузырь». Это уже имело место в США, когда активное освоение сланцевых углеводородов обрушило рынок и привело к банкротству многочисленных газодобывающих компаний. Они начинали добычу при ценах в $450-500 за 1000 м3, а заканчивали при стоимости ниже $100 — то есть зачастую ниже себестоимости производства.

— Зачем в таком случае Астане разрабатывать сланцевые месторождения нефти?

—  Мотивация Астаны разрабатывать месторождения сланцевой нефти складывается из нескольких взаимосвязанных факторов.

Как и Россия в случае с баженовской свитой, Казахстан стремится продлить жизнь своей нефтетранспортной и нефтедобывающей инфраструктуре.
Это требует введения в эксплуатацию новых месторождений. Делать это нужно уже сейчас, поскольку на данный момент в стране добывается до 2 млн баррелей в сутки, а часть месторождений уже перешла в стадию падающей добычи.

Много надежд по этому поводу возлагалось на Кашаган. Ожидалось, что запасы месторождения позволят не только компенсировать падающие объёмы добычи в традиционных центрах, но и удвоить производство нефти в стране. В первой половине 2010-х годов эксперты считали, что на одном Кашагане будет возможно добывать 2,5–2,6 млн баррелей в сутки, что вывело бы Казахстан на один уровень с Ираком и Ираном по объёмам производства. Надежды не оправдались.

Уже на начальном этапе возникли сложности: месторождение запустили в 2011 году, но вскоре остановили, пообещали запустить в 2013 году, но работа началась после 2014 года.

Ситуация усугубилась тем, что в лёгкой нефти оказалось много сероводорода и тиолов. Наконец, объёмы оказались переоценены: Кашагану не удалось стать надёжной гарантией от падения добычи в масштабах страны. В связи с этим Астана обратилась к новым вариантам. Сланцевая добыча — один из них.

— Сможет ли Казахстан, опираясь на зарубежный опыт, в короткие сроки реализовать этот проект? Что может стать препятствием к этому?

— Утверждение о том, что Казахстану удастся быстро реализовать проект по сланцевой нефти и в короткие сроки сделать его рентабельным, вызывает сомнения. Свидетельства этому — не только российский опыт, но и особенности сланцевой добычи как таковой и местная специфика.

Во-первых, сланцевая нефть залегает в породах, проницаемость которых ниже, чем у бетона или асфальта. В российской классификации запасы в таких породах даже не относят к трудноизвлекаемым, поскольку работа с ними ещё сложнее и требует нетрадиционных подходов. Во-вторых, сами по себе эти подходы — горизонтально направленное бурение и гидроразрыв пласта — дороги, в то время как жизненный цикл подобной скважины краток: через 1–2 года объёмы добычи падают на 80–90 %. Это требует постоянного бурения новых скважин (если исходить из американского опыта).

Особенности сланцевой добычи требуют, во-первых, развитой геологоразведки, во-вторых, большого количества относительно дешёвого оборудования для горизонтального бурения, в-третьих, большого количества воды, которую можно потратить на гидроразрыв.
Наконец, желательно располагать развитым производством дизельного топлива, которое активно используется в процессе, развитой системой транспортировки добытой в нетрадиционных источниках нефти и так далее.

Части этих условий Казахстан не удовлетворяет. Объёмы производства моторного топлива не растут. Воды в южных регионах страны не хватает даже для ведения сельского хозяйства. Условия, в которых планируют добывать сланцевую нефть, отличаются от российских. Кроме того, доходы «Казмунайгаза» значительно меньше, чем у российских компаний, что ограничивает его возможности нанять специалистов и закупить технологии.

Наконец, даже российские компании пока не вышли на рентабельность своих сланцевых месторождений, то есть даже в более благоприятных условиях нет гарантий того, что сланцевый проект сработает.

— Какие экологические риски несёт добыча сланцевой нефти? Какие из них актуальны для Казахстана?

— При соблюдении всех регламентов, которые характерны и для традиционной нефтедобычи, сланцевая нефте- и газодобыча обладает единственным доказанным за период с начала 2000-х риском — риском землетрясений.

Угроза сейсмоустойчивости актуальна для Центральной Азии в целом, однако она решаема. Других выявленных и доказанных рисков нет. Загрязнение вод, как показывают исследования, гидроразрывом не провоцируется. Во всяком случае, не выявлено прямой взаимосвязи.

 

Следите за нашими новостями на Facebook, Twitter и Telegram