Они появились осенним вечером. Моя сестра, работающая в благотворительной организации, попросила их приютить на пару недель. Я вышел встречать к подъезду и увидел двух азиатских девушек с огромными баулами. Одна - очень красивая, с открытым, смелым взглядом, растерянно улыбалась. Другая была старше, с серым лицом, на костылях. Не обращая на меня внимания, она устало проковыляла к лифту - видно было, что ей сейчас лишь бы лечь где-нибудь. И еще с ними была девочка лет восьми - сразу видно, чертенок.

Они были беженками из Афганистана. Красавицу звали Надией и она, как мне объяснили, была актрисой. Ее сестре Шугуфе во время теракта оторвало ступню. А чертенка, дочку Шугуфы, звали Садаф. Надия говорила по-английски, а остальные только на фарси. Тем не менее уже через пятнадцать минут Садаф, как ни в чем не бывало, носилась по дому с нашими детьми и что-то уверенно им затирала.

Шугуфа целыми днями сидела в комнате, выходила только поесть да в туалет. Общаться с нами она не могла, и видно было, что она совсем не в своей тарелке. Она напоминала раненое животное, попавшее к людям. Зато с Надией мы сразу подружились, словно она всегда с нами жила. Делать им было нечего. Комитет помощи беженцам "Гражданское Содействие" упросил комиссариат ООН рассмотреть вопрос об их отправке в Европу - и надо было ждать ответа. Постепенно Надия рассказала нам свою историю.

Иран

- Моей матери было двенадцать, когда они убежали в Иран - в Афганистане шла война с русскими. В Иране она вышла замуж за моего отца, тоже афганца. Все мы, дети, родились там. Мой отец был крестьянином, мама ему помогала. Мы жили в пригороде Тегерана. Отец и мать работали в огороде, иногда мать сидела с чьими-нибудь детьми. До шестнадцати лет я тоже с ними работала.

- А сейчас тебе сколько?

- Мне двадцать два, Шугуфе двадцать семь, брату девятнадцать, а младшей сестренке четырнадцать. В Иране мы учились, не очень много - я дольше всех, восемь лет. Афганские дети там не могут учиться, как остальные, потому что у них нет гражданства. Но афганские беженцы сами сделали для себя одну школу, начальную. Там учились и девочки, и пожилые женщины, которые решили обучиться грамоте. Эта школа бесплатная. Потом один год я сама работала там учительницей - тоже учила читать и писать. До обеда я учила, а после обеда шла учиться в настоящую школу. Это была вечерняя школа для девушек. В афганской школе я зарабатывала немножко денег - на автобус и учебу. На школу этого не хватало, но мама тоже помогала деньгами. Для иранских детей учеба бесплатна, а для нас очень дорогая - но при этом они не дают никакого аттестата. Я могла сидеть в классе, слушать - но меня никогда не вызывали к доске.

Мой отец думал, что я тоже буду крестьянкой. Никаких других возможностей и не было - так что я тоже так думала. Найти работу в Иране афганцам трудно, разрешения на работу у нас не было. Но однажды мой отец и муж Шугуфы нанялись работать на уборке на чьих-то полях. Утром они сели на мотоцикл, поехали на работу - и погибли, врезались в фуру.

Мы пытались вести хозяйство сами, но мать заболела, у нее случилась грыжа, она слегла. Я могла лишь подрабатывать где-нибудь нелегально, одно время работала в ателье, но прокормить семью я не могла. Примерно через полгода мы с Шугуфой решили, что нам надо вернуться в Афганистан. Поговорили с мамой - она согласилась.

- Почему туда?

- Мы ничего не знали про Афганистан, мы просто думали, что это наша страна, и там все будет легче. В Иране у нас не было документов, мы не могли работать, продолжить образование. У нас не было шанса выкарабкаться. Я выросла с афганцами, много про них знала. В Иране я была чужой. Я говорила на фарси с афганским акцентом, хотя и не знала дари. Персы ненавидят афганцев. Все афганцы для них - тупые и невежественные оборванцы. Там же масса афганских беженцев, это деревенские люди, у них нет образования. Конечно, не все так думают, но большинство.

Ты там всегда чувствуешь себя человеком второго сорта. Помню, сидела в какой-то очереди, пришла старуха, выгнала меня из кресла, сказала мне плохие слова на дари - не знаю, откуда она их знала. Когда я работала в ателье, и клиентки узнавали, что я афганка, они все говорили: "Афганка? По тебе и не скажешь..." Для меня это было ужасно, ужасно! На самом деле, я ненавижу Иран, у меня очень плохие воспоминания о нем. Я старалась красиво одеваться, но у нас дома было очень бедно. В школе я сидела вместе со всеми, но не имела права задавать учителю вопросов.

- А если бы задала?

- Да он бы мне просто не ответил. Меня как будто не было. В начале урока учитель отмечает, кто есть в классе, но моего имени там ни разу не произнесли. Я не понимала, почему моя мама должна горбатиться в огороде просто за то, что я сижу в классе. Я мечтала об Афганистане. Я думала: вот вернемся в свою страну, я смогу быть, как нормальные дети. Смогу работать и учиться, где захочу. У меня были огромные планы. Я с детства обожала кино, и всегда мечтала стать актрисой.

Кабул

Мы продали дом, получили бумагу в Тегеране - и нас отправили на автобусе в Герат. Я думала, что Афганистан - это примерно, как Иран, только там мы будем иметь права. Но в Герате мы сразу увидели, что Афганистан совсем другой. Мужчины с автоматами, трещат мотоциклы, много очень грязных детей, которые просят: "Мани! Мани!" Я испугалась: зачем я приехала сюда?! Но мы уже приехали, и не могли вернуться. Мама неуверенно сказала: "Может, в Кабуле получше?"

- Она забыла Афганистан?

- Ей было тринадцать, когда она убежала, она ничего не знала. Мы пересели на другой автобус и поехали в Кабул. Поспрашивали людей в автобусе, они сказали: "Езжайте в Дашт-эбарчи, это дешевый район, может быть, найдете комнату." В Кабуле и правда было получше - хотя и ненамного. Мы поехали в Дашт-эбарчи - и нам, правда, быстро сдали комнату. Денег у нас было немного.

- А родственников в Афганистане не было?

- Были, дядя и тетя. Но они богатые люди, у тети два сына в Англии, у дяди сын в Германии. Они очень гордые, не хотели иметь с нами дела. Но мы познакомились с соседями, они пытались помочь нам, сказали: твой брат может пойти торговать картошкой на улице. У них я увидела телевизор, там шел фильм. Они сказали: это первый афганский сериал. Я сказала: "Я тоже хочу быть актрисой." "Ну пойди, попробуй, может, и возьмут... "

Я нашла адрес, пришла, рассказала о себе - и через неделю они позвонили. Когда были первые пробы, я боялась: как я смогу сделать это? Но я сказала себе: давай. Играть было так интересно! На первой пробе я сыграла хорошо - мне и самой так показалось, и они так сказали: "Перед тобой были люди, которые что-то говорили, но не могли играть, а у тебя прекрасная мимика. Ты можешь быть актрисой..."

Всего через месяц после приезда я нашла работу. Я была счастлива! Я нашла какие-то пути для жизни, каких-то интересных людей. Моя семья была счастлива тоже. Это были деньги, и они знали, как я мечтала быть актрисой.

- Какими тебе показались афганцы?

- Они были лучше, для меня, чем персы. Правда я ничего не знала про культуру. В Иране, если девушка с парнем говорят о чем-то на работе, это нормально. Но в Афганистане о тебе обязательно пойдут слухи. Еще соседки сразу сказали мне: "Сними это, надень афганскую одежду". Люди там не любят иранскую одежду.

- Она более открытая?

- Нет, это была закрытая мусульманская одежда, но просто другого кроя.

- И что?

- Они не любят всех непохожих, непонятных, с кем могут быть какие-то проблемы. Парни пристают на улице, дети хотят денег. Я поменяла одежду, старалась говорить без акцента. Я выбрала жизнь в Афганистане, и мне надо было найти с ними контакт. Я пыталась найти что-то общее, возможность дружить.

Первый сериал

Мой первый сериал назывался "Тайна в нашем доме". Я была девушкой, любила парня, но наши семьи были против, потому что мы были разных национальностей: он был пуштун, а я хазарейка(хазарейцы - национальное меньшинство монгольского происхождения - РР). Но мы все равно поженились, и у меня возникли проблемы с его родителями, они старались разрушить наш брак. Потом я забеременела, мой муж ругался со мной, потому что его мать все время говорила обо мне что-то плохое, врала. Отношения у нас испортились, он стал меня бить... Мне было очень интересно это играть. Я впервые задумалась над какими-то проблемами: "Почему мы такие? Почему мы не изменим что-то?"

- Кто был режиссером?

- Известная режиссерша, она перед этим сняла несколько фильмов в Иране и Пакистане. Она хорошая женщина, мне очень помогала, я же ничего не знала. Потом я нашла людей, которые познакомили меня с другими режиссерами.

- А что там были за люди? Интеллигенция?

- Да не особо. Остальные актеры не очень старались, они работали за деньги, а не потому, что очень это любят. Большинство были мужчины, сильно старше меня. Девушки говорили, что у них есть проблемы с семьями из-за того, что они работают на ТВ. Я сказала: "Ну, с этим я разберусь, моя семья рада моей работе." Я не видела эти проблемы своими глазами, поэтому не боялась. Мне казалось, что я все могу изменить - в моей жизни, в Афганистане, везде. Мне так хотелось быть популярной, чтобы все меня любили, уважали и бла-бла...

Все было замечательно, пока моя девушка в сериале не забеременела. Не знаю, как они узнали мой номер - но мне начали звонить. Неизвестный номер, мужчина. Говорит: "У тебя стыда нет, почему ты играешь беременную?!" Я говорю: "Что в этом такого? Женщины беременеют, это нормально. Как ты появился на свет?" Пыталась объяснить - бесполезно, не слушает. "Ты хазарейка, ты нас позоришь. Ты должна уйти. Если не прекратишь, мы тебя убьем, как ту девку." Я уже слышала об этом, но сначала не поверила: была девушка, которая тоже работала на этом телевидении, и кто-то ее зарезал.

Потом еще один позвонил: "Ты играешь беременную, твой муж тебя бьет, он дотрагивается до тебя. Таджики будут над нами смеяться!" Я говорю: "Да не трогает он меня! Он же не бьет меня на самом деле!" Но он тупой, не понимает, в чем разница.

- Кто это был?

- Не знаю, хазарейцы. Потому что если хазарейская девушка что-то делает, то пуштуны или таджики им скажут: "Ооо, смотри, ваши девушки какие..." В Афганистане очень много радикальных исламистских групп, в каждом племени, в каждом городе.

- Хазарейцы ведь шииты?

- Лично я не верю никакой религии. Для меня ни религия, ни национальность не имеют никакого значения. Но для них это очень важно, когда они друг друга поносят. Моей семье они тоже звонили. Я сменила номер - но они узнали новый.

- Как?

- Не знаю. Может, у шоферов, которые возили меня в студию. Я стала об этом беспокоиться только, когда я услышала про ту девушку. Она играла в сериалах с непокрытой головой. Я рассказала продюсерам, они сказали: "Откуда ты знаешь, что ее поэтому зарезали? Может, у нее были другие проблемы? Не обращай внимания."

- Почему они так сказали?

- Потому, что им было на меня наплевать. Им просто хотелось, чтобы я продолжала работать. Я спросила: "Может, заявить в полицию?" Они сказали: "Не надо, они ничего не сделают." Я решила, что это опасно и после четырех или пяти звонков ушла с сериала.

Клип

Я нашла другой сериал. Мы снимали его полгода, так что месяцев шесть-семь я не показывалась на экране. В этом сериале я была молодой девушкой в очень традиционной семье. Любила парня, но он был очень бедный, а моя семья хотела, чтобы я вышла за одного богатого. Тогда он стал курить опиум. Но я нашла его, отвезла в больницу, постаралась помочь ему бросить, моя семья увидела, что мы так любим друг друга, и мы таки поженились. В общем, это был фильм про мак - в Афганистане это больная тема, очень многие крестьяне его разводят и многие употребляют. Там было десять серий, я доиграла до конца, никаких проблем не было.

Но через пару недель я готовила на кухне, звонит один приятель. Говорит: "Ты что, снимаешься в клипах?" "Нет". "Но я тебя видел в клипе." "Может, похожую девушку видел? Я нигде не снималась." Он говорит: "Включи телик." И в этот момент мои домашние меня зовут: "Надия, иди скорей, погляди!" Я прибежала - и вижу себя в каком-то музыкальном клипе. Оказалось, один известный певец, Латиф Нангархари, взял кадры из этого сериала и вставил в свой клип. Я там в традиционной одежде, а он поет про прекрасную афганскую девушку, какие у нее глаза, походка и т.п. И тут же мне стали звонить - знакомые, дальние родственники: "Зачем ты снялась в клипе?! Ты что, танцовщица?!"

- Танцовщица?

- Это девушки, которые танцуют перед мужчинами за деньги.

- Стриптизерши?

- Нет, они не голые, но это все равно. В Афганистане их даже и нет, наверное, но в Пакистане это очень популярно. И эти девушки снимаются в клипах. Поэтому, если девушка снялась в клипе, все считают, что она танцовщица. Это дурная профессия, ее все будут ненавидеть. "Ты снялась в клипе, ты нас позоришь!" Я говорю: "Да не снималась я нигде, это просто кадры из сериала!" "Нет, снималась. Как ты позволила какому-то мужчине петь про себя? Ты показала свое лицо, походку..."

Я сразу побежала на студию: "Почему вы это сделали?" "Мы ничего не делали." Но я была очень злая, накричала на них: "Вы за это отвечаете! Вы что, не знаете, что если девушка снимается в музыкальном клипе, люди считают ее танцовщицей!" Они говорят: "Хорошо, мы разберемся."

Клип показывали все время. Мне звонила куча народа - и знакомые и незнакомые - ругали, говорили грязные вещи: "Я тоже тебя трахну..." Когда я выходила из дома, все меня доставали. Парни шли за мной, напевали эту песенку, чтобы меня подразнить. Иногда просто повторяли какие-то диалоги из сериала и ржали. После этих двух сериалов все меня уже знали. Я стала закрывать лицо, до этого я никогда не закрывалась. Один раз мальчишка на велосипеде сдернул с меня платок. Ужасно все это было. Я все время сидела дома.

И опять стали звонить эти исламисты: "Ты теперь танцовщица, это уже слишком, мы тебя убьем, пока ты еще что-нибудь не выкинула." Я множество раз пыталась им объяснить что-то, но это тупые люди. Я звонила в кинокомпанию, но они перестали мне отвечать. Через неделю я снова пришла туда, они говорят: "Мы до него не дозвонились, номер выключен. У нас нет времени этим заниматься. Если хочешь - звони ему сама."

- Но ведь он украл их собственность...

- Эта компания продала сериал, получила свои деньги. Зачем им ввязываться в какую-то историю? Это могло испортить их имидж. Если люди узнают, что у них что-то украли, о них плохо подумают - что они слабые. Они дали мне его номер, сказали, что вообще-то он живет в Лондоне, но сейчас приехал в Афганистан на пару дней.

Я звонила ему много раз и дозвонилась. Говорю: "Почему ты это сделал? Я не разрешала использовать мои съемки." Он говорит: "Это не я, это редактор клипа, в Лондоне. Мы взяли твои кадры просто потому, что ты одета в народную афганскую одежду." Я говорю: "У меня куча проблем из-за этого, пожалуйста, снимите этот клип с вещания." Он говорит: "Я не могу остановить, мы вложили в него много денег. Это моя новая песня, мы должны ее раскручивать." Я говорю: "Я напишу заявление в полицию." "Делай, что хочешь, " - и бросил трубку.

Я пошла в полицию, рассказала. "Мы посмотрим, что можно сделать. У нас будет совещание - мы обсудим и вам перезвоним." Я приходила туда много раз - одно и то же: "Позвоним." Но через две недели мне позвонил Латиф Нангархари: "Я знаю, что ты ходила в полицию и жаловалась на меня. Я здесь всех знаю, всех полицейских шишек. Будешь выступать - пожалеешь." И бросил трубку, а через минуту мне позвонил мужчина, говорит: "Я - генерал полиции. Латиф Нангархари наш гость, мы за него отвечаем. Мы тебе не позволим его беспокоить. Если будешь еще жаловаться, и сама в тюрьму сядешь, и всю семейку твою посажу, поняла?" Я говорю: "Представьтесь хотя бы." Он говорит: "Сейчас приеду к тебе домой и представлюсь..." Я испугалась, потому что это реальность в Афганистане: если какой-то сильный полицейский хочет что-то сделать - он сделает, и никто ему не помешает. После этого я ничего не могла сказать даже в интервью на телевидении - боялась, что они со мной что-нибудь сделают.

Спид

Я решила бросить сниматься. Но потом меня пригласили в еще один фильм, короткометражку про СПИД. Я там играла женщину, которая приходит к врачу, и он говорит, что у нее СПИД. Родители мужа узнают это, решают, что она с кем-то спала и заразилась. Она говорит: "Я не имела ни с кем отношений. Может быть, я заразилась от мужа?" А ей: "Наш сын не мог иметь такого!" Ее выгоняют из дому и говорят мужу, чтобы он взял другую жену. Но он идет к врачу, потому что беспокоится за себя, - и выясняется, что у него тоже СПИД. Тогда они понимают, что женщина заразилась от него, и остаются вместе. Это было что-то вроде обучающего фильма: что делать, если у кого-то из близких обнаружили СПИД.

Этот фильм показали по всем каналам - и мне опять стали очень много звонить: "Ты играешь спидозную! Ты что, проститутка?"

- Какая связь?

- Считается, если у женщины СПИД, значит она шлюха.

- Но ты-то причем?

- Они не различают телевидение и реальность. Если я играю спидозную - то все это увидят, будут говорить об этом. А если я позволяю про себя такое говорить - значит, я и есть спидозная шлюха. Это для них одно и то же. Ну, почти одно и то же: если бы у меня правда был СПИД, меня бы просто убили.

- Серьезно что ли?

- Да конечно. Те, у кого правда СПИД, никогда не идут к врачу. Потому что это позор. Сами родственники убьют - иначе в деревне все узнают, сделают жизнь этой семьи невыносимой. Там девушку убивают только за то, что она переспала с кем-то до свадьбы. Никто их не осудит. Наоборот, если они не убьют, а полиция про это узнает - то они и парня, и девушку посадят лет на пятнадцать.

- Как это работает? Вот ко мне кто-то приходит ко мне и говорит: "Я видел твою дочь с мужчиной." Почему я не могу сказать: "Иди на фиг, не твое дело."

- Здесь - можешь. А там человек говорит: "Я ее убью." Он даже не будет спрашивать: "Где, когда, может быть, ты врешь?" Он просто пойдет домой и сделает что-то плохое в своей семье. Когда мы были в Иране, мой отец меня очень сильно побил за то, что я говорила с одним мальчиком и протянула ему руку на прощание. И еще передала ему письмо от другой девочки. Я была маленькой, одиннадцать лет. Я пыталась объяснить ему, что там ничего не было, это было чужое письмо - но он кричал: "Ты с моей честью играешь!"

А тут и моя мать стала говорить: "Ты о чести нашей подумала?" Нам все время звонили эти идиоты: "У тебя нет отца и брата, чтобы держать тебя дома. Придется нам тебя учить." Они ищут разные поводы, но на самом деле их просто злит, что женщина работает на телевидении, что она свободней, чем они. В Афганистане, если ты женщина, ты не можешь выбирать себе судьбу, не должна хотеть большего. Но я не могла принять это, я не была деревенской девушкой, которая умеет только готовить и рожать.

Я чувствовала, что теперь все стало серьезней. По вечерам, когда я возвращалась домой, я часто слышала, что за мной кто-то идет. Я боялась, что меня зарежут. Я снова пошла в полицию, рассказала им все это - про звонки, угрозы. Меня отвели к генералу - толстый такой старик. Я ему все рассказала, он спрашивает: "Зачем же ты стала актрисой?" "Потому что я люблю это, это моя работа, и я не хочу больше копаться в огороде." "Ну ты же знаешь, что у нас в Афганистане люди неграмотные, они не понимают искусства. Может, тебе стоит подождать с этим?" Я говорю: "Почему я должна надеяться, что другие изменят Афганистан, если я не могу? Я хочу менять его сейчас. Помогите мне!" Он говорит: "У меня есть предложение. Конечно, я смогу о тебе позаботится, приставить телохранителей, они будут с тобой все время, тебе нечего будет бояться, сможешь свободно продолжать работу. Но ты должна спать со мной. Подумай над этим." Он был такой старый! Я говорю: "Извините, я не могу заводить отношения с кем-то, кого не люблю." "Ну что ж, мы тебе позвоним..." Я поняла, что делать он ничего не будет.

Мы опять переехали, сняли другую комнату. Я решила больше никогда не играть в Афганистане. У меня накопилось немножко денег, я стала искать другую работу. Ходила в какие-то строительные компании, надеялась устроиться секретаршей или на ресепшен. Это была единственная работа, на которую я могла рассчитывать. Я должна была зарабатывать деньги для семьи - я была почти единственной кормилицей. Шугуфа работала в ресторане, но получала очень мало, а мой брат не имел ни образования, ни связей. Чтобы найти работу в Афганистане, ты должен кого-то знать. Людей с улицы там никогда не берут, потому что не могут им доверять. А мы никого не знали - я должна была работать. Кто-то говорил: "У нас нет места", кто-то: "Да, мы вас возьмем," - но все кончалось такими же предложениями. В Афганистане "секретарша" - это эвфемизм. Если ты скажешь "я секретарша", люди будут смеяться: "Вау, чья секретарша?" Это значит: ты собой торгуешь. Я ходила по фирмам и все мне говорили: "Ну, ты можешь быть моей секретаршей..."

- Но люди же тебя знали...

- Да от этого только хуже. В Афганистане мало кто думает о чувствах к женщине. Если они видят, что женщина в чем-то нуждается - в деньгах или работе - они просто стараются ее использовать. Особенно потому, что я была известна: они хотели не только поиметь меня, но и похвастаться этим.

- Ты не представляла этого, когда ехала в Афганистан?

- Конечно, в Иране все уважают артистов - поэтому это было моей мечтой. Я сама обклеивала стены фотографиями актеров, я любила их. Там все хотят сфотографироваться с актрисой, поговорить с ней. А тут меня все просто хотели. Иметь отношения со знаменитой девушкой, похвастаться этим перед другими. Люди вообще не понимают, что такое артист. Для них это девушка, которая работает на телевидении, с мужчинами, ее там трогают - значит, она дурная. Они не понимают, что это игра, актерское искусство. Их интересует только то, что меня кто-то трогал. В общем, никакой работы я не нашла.

Черный тюльпан

А вскоре в Афганистан приехала американская съемочная группа. Они довольно долго звонили мне - но я не брала трубку, потому что не знала номера. Потом мне позвонил один знакомый с телевидения, сказал, что американцы хотят со мной встретиться. Я ответила, что больше не снимаюсь. Вскоре он перезвонил, сказал, что они все равно очень просят о встрече. И мы с младшей сестрой поехали к ним в гостиницу - деньги у нас опять кончались.

Режиссером была одна афганская женщина, живущая в Штатах, Соня Нассери Коул. Она из богатой семьи, во время советской оккупации убежала в Америку, там вышла замуж за строительного магната. Потом я узнала, что она очень важная персона, подруга Рейгана и Карзая, открыла больницу в Кабуле.

Она сказала: "Мы снимаем фильм про Афганистан, про афганскую культуру, про то, как люди тут борются за свободу, против талибов. Я видела ваши предыдущие ленты, вы мне очень нравитесь, я бы хотела пригласить вас. Мне кажется, это и для вас может быть полезно. Оператор и вся съемочная группа - из Голливуда, они очень хорошие профессионалы. Это будет хорошим шагом для вашей карьеры." Но я отказалась, сказала: "Если я снимусь в антиталибском фильме, меня убьют в тот же день." "Я не хочу вам навредить! Я вам помогу, вам не надо будет здесь оставаться. У меня своя киностудия, мне ничего не стоит пригласить вас в Голливуд. Там вы сможете продолжить обучение. Там они вас не найдут. Я же сама афганка, я много перенесла, но сейчас я знаю много важных людей и в Америке, и в Афганистане. Я хочу вам помочь, даже если вы откажетесь. Я же вижу, что вы прекрасная актриса." Она рассказала несколько историй про афганок, сказала: "Я понимаю, что вы здесь не имеете никаких прав, но в Америке жизнь совсем другая. Такая девушка как вы может сделать очень много, радоваться жизни..." Она была очень дружелюбна, и я видела, что это сильная женщина. И я поверила ей. Я перестала сниматься - но я же не забыла свою мечту.

Фильм назывался "Черный тюльпан", я снималась два месяца. По сценарию, мы с сестрой открываем ресторан. Наши отец и мать погибли во время советской оккупации, мы убежали в Америку, выросли там. Потом, после свержения Талибана, возвращаемся в Афганистан - с сестрой, ее мужем и сыном - и решаем сделать этот ресторан. Мы хотим показать афганцам, что такое свобода, что теперь мы можем сделать другую страну. В наш ресторан приходит много иностранцев и афганцев. Мы строим сцену, где каждый может сказать все, что хочет, чего не мог говорить на улицах. И все приходят к нам, говорят о свободе, слушают музыку и пьют алкоголь. Но талибы узнают про нас и решают убить. Сначала пытаются взорвать ресторан, потом похищают каких-то детей - в общем, всячески вредят. Я влюбляюсь в мужчину, но его отец старый и консервативный, ему не нравится, что девушки учатся в университете, а я современная девушка, которая хочет продолжить образование. Ну все равно мы решаем пожениться - но на свадьбу приходят талибы и убивают меня и моего мужа. Тогда моя сестра с мужем решают уехать - но люди приходят к ним и умоляют: "Пожалуйста, не уезжайте, вы были первыми, кто показал нам, что такое свобода, мы с вами, мы вам поможем!" И они остаются... Клюква, в общем.

У меня была главная роль, и кроме меня, никто из афганцев там не снимался. Большинство актеров были американцами, кто-то из Пакистана, кто-то из Индии. На съемках я поверила Соне еще больше. Я видела, какие влиятельные люди приходят посмотреть на съемки. Я поняла, что она правда может помочь мне. Когда мы снимали, было много проблем. Однажды прямо рядом с нами началась перестрелка. Рядом была другая американская гостиница, талибы напали на охрану, хотели ворваться внутрь и перебить американцев. Началась стрельба, мы все попадали на пол. Все очень испугались, на следующий день два продюсера бросили съемки и уехали в Америку. Но Соня не очень испугалась, она знала, что у нее хорошая крыша. Она взяла все в свои руки, и продолжила съемки.

Только один раз мы с ней сильно поругались. Мне не нравился один диалог, про невинность. Мы сидим с матерью перед свадьбой, она дает мне белую простыню, и я должна сказать: "Я обещаю отдать тебе ее окровавленной." Я говорю: "Я не могу такое говорить. Вокруг нас масса афганцев, все будут смеяться. Никто так никогда не говорит. Американцы будут думать, что мы животные какие-то. Я же читала сценарий, там этого не было." Соня говорит: "Я режиссер, я решаю. Я показываю нашу культуру." Я говорю: "Я не буду этого говорить," - и не сказала. Но боюсь, она все-таки вставила эти слова в фильм.

Мы закончили мои сцены, но они продолжали снимать другие - перестрелки с талибами и так далее. Они жили в гостинице, а я дома. Недели три я их не видела, только созванивалась. А потом ко мне пришел один парень, афганец, который работал в группе, и принес мне тысячу долларов. Сказал: "Это твой гонорар." Я говорю: "А где все?" "Они уже в Америке." Я говорю: "Как они могли? Что я буду делать? Они же мне обещали..." Я звонила Соне за три дня до того, спрашивала про съемки, не надо ли помочь. Она сказала: "Все замечательно, может быть, нам нужно еще пару недель."

Я стала звонить Соне, всем остальным, но все телефоны были выключены. Звонила на американские номера - там автоответчики или никто не отвечал. Написала десятки мэйлов, сообщений на фэйсбуке. В течение полутора месяцев - потом поняла, что это бессмысленно, она не собиралась мне помогать.

Газни

Три месяца, пока они монтировали фильм, я жила дома. Потом они его доделали и прислали копию в Афганистан. Сначала показали в американском посольстве и на американской базе, потом в кинотеатре "Ариана". Я очень испугалась, когда мне сказали. Смотреть не стала. Я не знала, что делать. Не имело смысла идти в полицию, сами полицейские мне говорили: "Зачем ты снимаешься у американцев? Талибы тебя убьют." Я все время боялась, даже заснуть боялась, потому что они могли придти ночью.

Через четыре или пять дней меня пытались похитить. Я шла по улице, там стояла машина, потом поехала за мной. Там были двое, лица были замотаны. Я поняла, что они меня ждали. Я побежала, увидела открытую дверь, заскочила туда, закрылась. Там была семья, они подумали, что я воровка, пытались меня выгнать. Я стала просить их: "Пожалуйста! Кто-то хочет меня похитить, я актриса.," открыла лицо. Они говорят: "Мы тебя видели по телевизору, ты Надия? Мы не можем тебе помочь. Если они захотят войти, мы не сможем им помешать. Вдруг они сделают что-то с нами. Тебе надо уйти." Я заплакала. Но там был дедушка, он говорит: "Нет, мы обязаны сделать это, ради Аллаха. Иди на крышу, мы скажем, что ты ушла." Там крыши домов соединяются, по ним можно уйти. Я залезла на крышу, спряталась в голубятне. Они заперли дверь, подождали, потом позвонили в полицию. Когда полицейские приехали, хозяева послали за мной ребенка. Я спустилась, все рассказала. Они спросили номер машины - но я, конечно, не помнила. Они сказали: мы будем искать, но я уже понимала, что они ничего не будут делать. Там профессиональной полиции вообще нет.

А еще через пару недель брат сказал мне, что фильм везде продается, он вышел на CD. Я поняла, что скоро что-то случится. Я сказала семье, что надо уезжать из Кабула. Мы все продали. Мама сказала, что надо поехать в провинцию Газни - там, в кишлаке, был бабушкин дом. Деньги у нас кончались, снимать где-то квартиру было не на что. "В Кабуле тебя все знают. А там будешь ходить в чадре, не будем ни с кем общаться."

- А друзья тебе не могли помочь?

- А как? Они не были влиятельными, да и не очень хотели.

- Почему?

- Они были не очень близкими, просто по работе. Я старалась быть дружелюбной, но не особо сближалась. Не хотела, чтобы задавали много вопросов. Почему ты не замужем, а кто-то у тебя есть? Когда они говорят о любви или женитьбе, у них совершенно другие представления, очень традиционные. А у меня другие, свободные.

В бабушкином доме мы прожили неделю. А через неделю мы с Шугуфой утром вышли из дому. Она подошла к калитке - и что-то взорвалось. Потом я помню, что держу в руках ее оторванную ступню и не знаю, что с ней делать. Она плакала: "Что со мной?", а я смотрела на ногу, на нее и ничего не чувствовала, как будто сошла с ума. По тому, как были раскиданы камни, я поняла, что в земле еще что-то есть. Я оттащила Шугуфу домой. Мой брат вылез через крышу на другую сторону и побежал за полицией. Когда полиция пришла, они нашли еще три мины. Мы отнесли Шугуфу к врачу - он был рядом с домом. Но он сказал: "Я ничего не могу сделать, я не хирург, у меня ничего нет." Мы поехали в город на машине, привезли ее в больницу. Только тогда я заплакала.

Больница там большая, но в ней не было хороших врачей, они были где-то в отъезде, в другой провинции. Нам сказали: "Если можете, езжайте в Кабул." Мы поехали в Кабул. В больнице мы провели двадцать дней. Я ходила с закрытым лицом и ни с кем не разговаривала, очень боялась, что меня узнают. Они могли найти нас где угодно. Я все время плакала, вспоминала ногу сестры у меня в руках, и плакала.

За это время моя мать продала этот дом и послала нам деньги. Мы заплатили за больницу и за визу. Купили русскую визу, потому что у нас было мало времени. Чтобы получить какую-нибудь визу в Афганистане нужно два или три месяца, а русскую можно быстро купить. Денег хватило только на меня, Шугуфу и Садаф. Мама сказала: "Езжайте, мы останемся." Нога у Шугуфы еще болела, но мы сразу улетели в Москву...

Москва

Тянулись недели. Надие с Шугуфой надо было ждать ответа из ООН, тем временем "Гражданское Содействие" искало деньги на хороший протез для Шугуфы. Как ни дико звучит, им с Надией очень повезло: за них специально попросили, их вопрос рассматривался вне очереди. Никто из десятков тысяч афганских беженцев, оказавшихся в России, не имеет шансов легально уехать в Европу, да еще за несколько месяцев. Обычный человек оказывается со своими баулами просто на улице и безо всякой надежды получить статус. За него не просят верховного ооновского комиссара, не собирают деньги и не селят к себе домой. Только за красивые глаза такое делается. Но наши девушки не очень понимали, куда попали, и просто маялись. Надия часами говорила с кем-то по скайпу, Шугуфа все время спрашивала ее, когда дадут протез и куда-нибудь их отправят. Только Садаф жила настоящим, вместе с детьми носилась по квартире и рисовала на стенах.

В ютьюбе я нашел кучу интервью Сони Нассери Коул. Глянцевая голливудская стерва с каменным взглядом, заливала про демократию и права человека, которые Америка дарит борющемуся с терроризмом афганскому народу.

- Ну ничего, - подбадривали мы Надию, - приедете в Европу, засудите этих гадов, и Соню, и Латифа, - столько денег с них срубите, что до старости хватит...

Я понимал, что больших проблем у нее не будет, она быстро выучит любой язык и интегрируется. А с ее волей и шилом в заду и добьется чего-то. Как-то, заглянув в надиин монитор, я увидел ее фотку в обнимку с каким-то парнем. На лицах было расслабленно-блаженное выражение.

- Это мы с бойфрендом в Индии.

- У тебя есть бойфренд?! А кто он?

- Программист. Мы не могли открыто встречаться, конечно. Но вот в Индии здорово было.

- Почему он тебе не помог во всем этом?

- А что он может-то?

Раз в два-три дня Надия звонила своей семье. Они прятались в Газни, в другом городе, снимали комнату. Однажды вечером, придя домой, я застал Надию в жопу пьяной и зареванной, макияж черными хвостами был размазан по щекам.

- Что с тобой?

- Это все из-за меня... Моя сестра потеряла ногу из-за того, что я хотела быть знаменитой. Это я виновата. Я хотела быть актрисой, чтобы меня все любили. Моя мать, вся моя семья - они говорят, что я виновата. Моя мать кричала, что она ненавидит меня...

- Ты сейчас звонила ей?

- Да. Она верила мне, поддерживала. Мой отец бил ее за то, что она поддерживала мою мечту. Он хотел, чтобы мы работали на ферме, ничего больше. Они тогда поругались, он выгнал нас из дому, мать и моих сестер. А теперь она меня ненавидит...

Тут из глаз Надии опять полились слезы, она скрючилась на стуле и завыла:

- Я стану знаменитой! Они все обо мне узнают и ничего не могут мне сделать! Я буду свободной! Я ненавижу ислам! Я ненавижу Афганистан! Я хочу чтобы всех их разбомбили!

Ночью меня разбудила сине-белая Надия.

- Саня, мне нужен врач.

- Что с тобой?

- Я выпила упаковку таблеток, хотела умереть. Мне очень больно.

Мы вызвали "скорую" и поехали за ней в больницу. Идиотка съела упаковку диклофенака, ничего больше спьяну у нас не нашла. Умереть от этого было нельзя, но язву получить - запросто. Часа четыре Надия валялась в холодной палате приемного покоя, плача, катаясь от боли по койке. Никто ничего не делал, только говорили: "Врача нет, сейчас придет". Если бы она съела что-то более серьезное, то давно бы кони двинула.

- Э-э-это самые медленные врачи, которых я виде-е-ела, - простонала она, когда мы пришли. Впрочем, русская медицина подействовала на Надию отрезвляюще: она, кажется, поняла, что до ее истерик миру дела нет.

Через пару дней я решил ее развлечь. Мы приехали на концерт Умки. Это была глупость: по-русски Надия не понимала, а драйва не было, концерт был вялый. Но под конец по сцене пробежало электричество, что-то вдруг включилось. Я видел, что музыканты сами удивленно глядят друг на друга. И тут Умка запела "Motheless Сhild" - спиричуел, превращенный ею в совсем другую песню - мрачную, бешеную и отчаянную.

Sometimes I feel like a motheless child,
Sometimes I feel like I almost gone,
A long way from home.
And I call my mother, I need my mother!
And I call my brother, I need my brother!
I need my freedom, freedom, freeeedom!

Умка кричала так, что волосы шевелились. Я взглянул на Надию и увидел, что она изумленно застыла, глядя на сцену. "Это же про меня..."

Через несколько дней стало заметно, что Надия чем-то встревожена. Оказалось, что ее семья уже три дня не выходит на связь. Мы, конечно, постарались успокоить ее, что это пустяки, деньги на телефоне кончились или что-то еще. Но телефон был выключен и завтра, и послез

Следите за нашими новостями на Facebook, Twitter и Telegram