«Нельзя исключать варианта, когда произойдет не революционная, а постепенная, в течение нескольких лет или, может быть, даже десятилетий, снижение общего интереса ведущих мировых центров силы к странам Центральной Азии. На мой взгляд, это самый катастрофический сценарий для региона. Это даже хуже, чем какие-то террористические угрозы и гипотетически внешнее вторжение каких-то исламистов», — отметил в беседе с IWPR Андрей Грозин, эксперт по Центральной Азии Института стран СНГ.

— Насколько Кыргызстан и Казахстан довольны своим членством в Евразийском экономическом союзе (ЕАЭС)?

— Кыргызстану выделили очень много средств на организацию фитосанитарного контроля, и значительная часть этих средств, как я подозреваю, израсходована, что называется, нецелевым образом. Республика движется в направлении, которое обеспечивается кыргызским товарным потоком, в более комфортную среду, но очень медленно и неторопливо. Потому что в стране есть своя будущая внутренняя повестка дня – выборы президента, к сожалению, затмевают все основные проблемы, и чем ближе будут эти выборы, тем они будут более значимы, и их влияние на нормальное функционирование административного аппарата в Кыргызстане будет заметно все больше.

В последнее время ЕАЭС превратился в определенное поле для жалоб друг на друга. На мой взгляд, это стандартная практика любых экономических союзов, тем более, объединяющих страны с разным уровнем экономического развития.

Естественно, когда государства придерживаются различных экономических моделей, да и политических в определенном смысле, тем больше между ними противоречий. Собственно говоря, все эти протекционистские войны, которые есть между Россией и Беларусью, Россией и Казахстаном, дополнились сейчас Арменией и Кыргызстаном. Идет стандартный процесс согласования. Я не считаю, что это крах, что Минск скоро выйдет, Казахстан недоволен. Государства просто привыкают отстаивать свои национальные экономические интересы в новых условиях. Таких споров будет достаточно много, главное — не драматизировать их и решать в рабочем порядке.

— Наблюдая за всем этим, решатся ли Узбекистан и Таджикистан вступить в этот Союз?

— Мне кажется, в Кремле до сих не определились, насколько стоит форсировать расширение ЕАЭС, поэтому разговоры о том, что Путин поехал «тащить» Душанбе в ЕАЭС, мягко говоря, преувеличение. С геополитической точки зрения, да, это оправданно: продемонстрировать то, что объединение живо и расширяется, раздвигаются его границы; это интересно в идеологическом и пропагандистском смысле. В экономическом смысле есть масса вопросов, потому что добавление к тому конфликтному потенциалу, о котором мы говорили до этого, о слабом экономическом партнере, увеличивает конфликтные поля. Кроме того, если предположить, что Таджикистан станет полноценным членом ЕАЭС, то это будет означать, что ЕАЭС по сути вышел на границы с Афганистаном, убрав при этом все межстрановые барьеры, которые раньше были, а теперь их не будет. Это все создает новую картину вызовов и угроз в самых разных областях для всего ЕАЭС.

Пока для России, как мне кажется, вполне достаточно того льготного режима, который в этой области есть в отношении с Кыргызстаном. Расширять подобного рода режим для Таджикистана, наверное, можно только в случае начала серьезного многолетнего и рассчитанного на длительные перспективы экономического роста в России и в Казахстане.

Я лично не считаю, что России стоит форсировать принятие Таджикистана в ЕАЭС. Надо просто решить те основные проблемы, которые есть между существующей конфигурацией, а потом уже думать о расширении. Наверное, более перспективным является создание новых форматов общения с различными партнерами в рамках ЕАЭС, я имею в виду те же зоны свободной торговли, снятие ограничений между Евразийским союзом и отдельными партнерами ЕАЭС по различным товарным позициям, по различным режимам. Это не расширение союза за счет поглощения каких-то других государств и других экономик, то, на чем споткнулся, на мой взгляд, Европейский Союз. Это выстраивание многоуровневой, многоплановой, равной системы партнерства со всеми окружающими, естественно, и с более сильными и мощными экономиками, как в Китае, Иране, Индии.

-С центральноазиатскими странами также плотно работает Китай. Установилось ли четкое разграничение сферы деятельности в регионе между Россией и Китаем?

— Основным содержанием российско-китайского партнерства в Центральной Азии является решение сопряжения концепции, инициативы «Один пояс — один путь». Мои китайские коллеги говорят об инициативе, но никак не о союзе. Сопряжение этой инициативы с проектом ЕАЭС было оглашено 8 мая 2016 года. С того времени первые шаги по созданию межотраслевых групп, которые должны подготовить законодательную базу для этого будущего сопряжения, идут не слишком форсированно. Вот это сопряжение и есть создание поля взаимного сосуществования для России и Китая в регионе. Это для того, чтобы конкуренция, которая там есть и будет дальше между двумя государствами, не переходила на плоскость политической конкуренции. В Кремле этого не хотят, стараются избегать, и пока это удается.

Серьезных противоречий наступания друг другу на ноги в ЦА пока нет. Есть версия, которую выдвинули пару лет назад казахстанские коллеги, я имею в виду доклад Института стратегического исследования при президенте Казахстана. Версия о том, что вполне возможен вариант некоего разделения труда и сфер интересов региона между великими соседями Центральной Азии. Если очень упрощенно, то это – военно-политическая роль главного полицейского в регионе для России и роль банкира и главного бизнесмена и спонсора – для Китая. В принципе, если подобного рода соглашение будет заключено, то это создаст возможность для того, чтобы избежать конкурентной борьбы между Москвой и Пекином в Центральной Азии. Других полей для конфликта двух государств не просматривается.

— Другого серьезного конкурента этим державам больше не будет?

-Теоретически это может сделать третий игрок, который исторически играет на этом поле – коллективный Запад, в первую очередь США как лидер этого пресловутого коллективно Запада. Новая администрация создала такое поле проблем для этого коллективного Запада, что трудно предположить, что в этом американском руководстве всеми инициативами может где-то возникнуть консенсус. Западу сейчас, откровенно говоря, не совсем до Центральной Азии. Некоторые российские эксперты говорят о прямой увязке с афганской кампанией и активностью США и их партнеров в Афганистане. Я думаю, что все по большей мере связано не с Афганистаном, а с той ролью, которую в связи с этим играла Центральная Азия, вопросом, связанным с базами, которых в регионе уже больше нет (западных).

— То есть с политической точки зрения Москва может быть спокойна за Центральную Азию?

— Ничего постоянного в мировой геополитике нет. Один цикл может легко смениться другим. Условно говоря, если внимание к Центральной Азии со стороны США будет минимальным, таким, каким оно было в течение последнего года, то тогда мы увидим снижение общего конфликтного потенциала просто потому, что два остальных игрока скорее сочтут более выгодным договориться о разделении сфер влияния. Это будет способствовать тому, что от элит Центральной Азии будут требовать больше ответственности и определенности. Соответственно конфликты, которые элиты часто провоцируют для того, чтобы привлечь множество объективных и субъективных моментов, привлечь внимание, получить помощь (политическую, финансовую, военную), уменьшатся. Два пресловутых игрока установят для центральноазиатских политических классов такие рамки, через которые прыгать и устраивать различные форс-мажоры будет очень сложно, если вообще возможно.

Также есть вариант общего снижения внимания к Центральной Азии. Да, для России этот регион очень значимый по всем параметрам, но она традиционно зациклена на том, что происходит с западной границы. Свободных средств у России для исполнения геополитических амбиций значительно меньше, чем, допустим, 3 года назад. Пока нет избытка в средствах, разрабатывать масштабные геополитические или геоэкономические проекты за пределами своих границ становится не слишком оправдано.

Теоретически Россия может ослабить свое внимание к Центральной Азии, тем более, если одновременно будет ослаблено внимание к региону с Запада, который традиционно рассматривается как основной конкурент в этом регионе. Китай тоже может утратить интерес. Сейчас это смотрится не слишком правдоподобно, но традиционно в Китае каждый новый руководитель приходит с новой концепцией, и не факт, что следующий руководитель будет воспринимать концепцию «Один пояс — один путь», у него может быть своя какая-то другая концепция. В Китае разные группы влияния с совершенно разными внешнеэкономическими, внешнеполитическими приоритетами.

Собственно, и сейчас ЦА не находится в центре внимания китайской внешней политики, это важный регион, но не первостепенный по важности. Если новая норма действительно станет нормой, будет расти энергосберегающий комплекс технологий, постепенно начнется перестройка экономической модели на более сбалансированную, чем сейчас, в отношении сырьевых ресурсов. Тогда и потребности в том, чтобы бороться за периферию на западных границах, у Китая будет гораздо меньше, чем сейчас. То есть это я говорю к тому, что в принципе нельзя исключать варианта, когда произойдет не революционная, а постепенная, в течение нескольких лет или, может быть, даже десятилетий, снижение общего интереса ведущих мировых центров силы к странам Центральной Азии. На мой взгляд, это самый катастрофический сценарий для региона. Это даже хуже, чем какие-то террористические угрозы и гипотетически внешнее вторжение каких-то исламистов. Снижение влияния и интереса к Центральной Азии у мировых центров силы создаст гигантское количество рисков и в экономике, в социальном секторе, в сфере безопасности. Регион может просто превратиться в мировой «отстойник».

Следите за нашими новостями на Facebook, Twitter и Telegram