Жесткий и тотальный контроль, который китайские власти ввели в Синьцзяне в последние годы, может вылиться в массовые демонстрации недовольства уже этим летом, особенно в Рамадан. И эта проблема уже не будет сугубо китайской. Синьцзян стал «витриной Китая» на Шелковом пути. Мнение о Пекине в соседних странах формируется на основе того, что происходит в этом регионе. Насилие и произвол в отношении соотечественников не сможет оставить равнодушным общественное мнение в странах Центральной Азии
Китай успешно применяет технологии цифрового контроля над жителями своих окраинных территорий, которые населены национальными меньшинствами. Главный полигон, где тестируются технологии «Большого брата 2.0», – это Синьцзян-Уйгурский автономный район (Синьцзян, 新疆), в котором более 60% населения – «некитайские» (неханьские) народы.
Четыре из них (казахи, киргизы, таджики, узбеки) – это титульные нации для государств Центральной Азии, с которыми Пекин связывают не только успешные двусторонние отношения, но и амбициозная интеграционная инициатива «Пояса и Пути» (一带一路). Еще один народ – русские (俄罗斯族). Небольшая община наших соотечественников, численностью 11 тысяч человек, компактно проживает в городе Кульджа (Инин, 伊宁) на границе с Казахстаном.
Если о проблемах синьцзянских русских не пишут даже националистические российские СМИ, то притеснение этнических казахов или киргизов в Китае активно обсуждается в Центральной Азии. Ситуация там действительно непростая, и административное давление не ограничивается новейшими технологиями: курс на поддержание и укрепление общественного порядка нередко оборачивается полицейским произволом.
Особенности текущего момента
Последние два года в Китае богаты на масштабные внутриполитические события. В 2017 году прошел XIX съезд Коммунистической партии Китая, а в 2018 году – первые сессии новых составов Всекитайского собрания народных представителей (全国人大) и Народно-политического консультативного совета Китая (全国政协), то есть парламента и общественной палаты КНР.
В такой ответственный момент, по мнению властей, какие-либо проявления общественного недовольства были недопустимы. Гонконгская статистика зафиксировала небывалое по сравнению с прошлыми годами снижение протестной активности в КНР в конце 2017 года. Причем произошло это не потому, что население вдруг стало жить лучше, а потому, что гайки, и без того закрученные в правление Си Цзиньпина, решили докрутить еще сильнее. Жесткость нынешнего китайского режима была обращена не только против коррумпированных чиновников, но и против рядовых граждан. Особенно если они живут в регионах «со сложной оперативной обстановкой».
Самым непростым регионом в Китае считается Синьцзян. Восстания и беспорядки здесь были обычным делом и в прошлом, а с 1980-х годов, когда заметно усилились контакты и конкуренция местных тюркских народов и ханьцев (汉族; этнических китайцев), начался новый виток насилия. Как верно подметил Дмитрий Желобов, екатеринбургский политолог, в свое время учившийся в Урумчи, вспышки насилия в Синьцзяне случаются примерно раз в десятилетие. Как правило, они приурочены к ответственным для китайских властей событиям.
Так, за четыря дня до начала пекинской Олимпиады-2008 крупный теракт произошел в Кашгаре (喀什, رقەشقە). Спустя год, в июле 2009-го, произошло последнее на сегодня крупное волнение, центром которого стал Урумчи. «Инцидент 5 июля» (7.5事件, ۋەقەسى ئىيۇل بەشىنچی) вылился в волну насилия по отношению к ханьскому населению со стороны уйгуров, разгоряченных межэтническими трениями, корни которых лежат скорее в бытовой сфере, чем в области политики.
Впрочем, китайским властям удобнее позиционировать уйгурские протесты как часть международного террористического движения и объяснять дестабилизацию обстановки в регионе внешним влиянием. Среди самих уйгуров популярно мнение, что под предлогом наведения порядка государство получает возможность подавить зачатки сепаратистских тенденций на окраинах – поэтому стихийные и неорганизованные волнения выгодны прежде всего Пекину.
Однако, по мнению доцента ДВФУ Александра Голикова, резонансные акты насилия (типа скандала с отравленными шприцами в сентябре все того же 2009 года) на руку и уйгурским националистам, чтобы поддерживать тонус межэтнического напряжения и не допустить ассимиляции тюркских народов Синьцзяна китайцами.
Беспорядки 2009 года, в ходе которых погибло как минимум 200 человек, были жестко подавлены властями. Для успокоения местного населения в апреле следующего года секретарем парткома Синьцзяна был назначен Чжан Чуньсянь (张春贤), имеющий репутацию либерала: он был единственным из высших бюрократов КНР, кто завел свой собственный микроблог на платформе Weibo (微博).
Первым же решением Чжана была отмена десятимесячного запрета на использование в автономном районе общедоступного интернета. Мягкое правление Чжана несколько успокоило страсти и смогло консолидировать местную политическую элиту (в китайской системе нацменьшинства должны быть представлены во властных структурах, но главным органом власти в регионе остается партком, который все равно возглавляется ханьцем.
Чжан считался выдвиженцем бывшего председателя КНР Цзян Цзэминя (江泽民; некоторые поговаривали также о его связях с опальным ныне членом Политбюро ЦК КПК Чжоу Юнканом, 周永康), поэтому Си Цзиньпин никак не мог оставить взрывоопасный регион в руках не своего человека. В августе 2016 года Чжан был переведен в центр на почетную, но маловлиятельную работу в Руководящей группе по партийному строительству. Его сменщиком в Синьцзяне стал Чэнь Цюаньго (陈全国), человек с репутацией «жесткой руки», заработанной в другом проблемном регионе – Тибете.
«Железный Чэнь» стал первым в истории Китая руководителем, которому доверили поработать во главе как Тибета, так и Синьцзяна. Подобное «нарушение правил» неслучайно. Си Цзиньпину было критически важно умиротворить Синьцзян в преддверии партийного съезда, на котором фактически решалось, управлять ли ему Китаем полновластно или, как и в предыдущие годы, быть заложником системы коллективного руководства. Для решения этой задачи все средства оказались хороши.
Презумпция виновности
Чэнь Цюаньго принес с собой из Тибета не только доказавшие свою эффективность практики установления контроля над обществом в духе Оруэлла и Шан Яна (商鞅). Он не побрезговал и старыми дедовскими методами: на улицах начали проводить тотальную проверку документов и ставить рамки металлоискателей на входе в любые общественные учреждения.
Чтобы оценить масштаб правоохранительных мер, достаточно сказать, что сканирование удостоверения личности (身份证) и проверка содержимого сумок осуществляется при входе во все торговые центры. Значительно увеличилось число полицейских, а сами они стали более агрессивными. Если раньше житель Синьцзяна мог рассчитывать на то, что его лояльность и законопослушность гарантируют неприкосновенность, то сейчас и это не убережет от проблем с властями.
Прежде всего административно-полицейский прессинг нацелен на тех, кто имеет связи за границей. А в многонациональном районе, который является частью большого трансграничного цивилизационного ареала, таких людей не может быть мало. Например, более 200 тысяч уйгуров проживает в Казахстане, примерно по 50 тысяч – в Киргизии, Узбекистане, Турции и Саудовской Аравии. В то же время 1,5 млн казахов проживает в Синьцзяне, и почти все они имеют родню среди оралманов – этнических казахов, переехавших на ПМЖ в Казахстан.
Не менее пристальное внимание полиции обеспечено и тем, кого подозревают в неблагонадежном поведении. Например, полицейским не понравилась борода, а в смартфоне обнаружилась исламская литература или мобильное приложение, помогающее соблюдать пост в месяц Рамадан. Практика определения содержимого телефонов с помощью мобильного анализатора контента ныне распространена повсеместно (как и другие высокотехнологичные меры контроля, о которых рассказал в своей статье коллега Леонид Ковачич). Проблема в том, что высокие технологии не защищают от полицейского произвола. Во всех конфликтных или потенциально конфликтных ситуациях правда будет не на стороне обывателя.
Такая презумпция виновности для жителей Синьцзяна сохраняется и за пределами региона (в СУАР остальной Китай называют Нэйди; 内地 – внутренняя земля). Как грустно шутит Дмитрий Желобов, «человек с синьцзянским хукоу (户口, аналог советской прописки) в Нэйди приравнивается к подозреваемому в особо тяжком преступлении».
Это касается и ханьцев. При заселении в гостиницу приходится пройти обязательную профилактическую беседу с представителем полиции. В аэропортах Синьцзяна все пассажиры подвергаются усиленному контролю. Например, у меня как-то забрали пустую пластиковую бутылку из-под минералки. На недоуменное замечание, что «в остальном Китае с этим проблем не возникало», проверяющие философски заметили, что «у нас тут не остальной Китай».
Уже в первые месяцы правления Чэнь Цюаньго все население Синьцзяна, имеющее загранпаспорта (护照), обязали сдать их «на хранение» в полицейские участки. Прошло уже несколько масштабных кампаний по их изъятию, хотя, судя по тому, что некоторые жители региона все же выезжают за рубеж, процедура получения загранпаспорта для согласованных поездок все же существует.
Уехать куда-либо без ведома и разрешения госорганов сейчас в Синьцзяне невозможно. Это касается и передвижений даже внутри Китая. Чиновники местных администраций регулярно совершают обходы квартир, проверяя, на месте ли все прописанные. Отсутствие без уважительной причины более одного дня карается административным наказанием в виде нескольких дней ареста.
Задержания и аресты – это вообще самая острая и вместе с тем сложно проверяемая информация. Все, кто имеет отношение к Синьцзяну, упоминают об исчезновении людей на срок от нескольких дней до нескольких месяцев, без судебных процессов, официальных обвинений и так далее. Считается, что провинившихся в административных правонарушениях (например, за использование VPN) направляют в «лагеря перевоспитания» (思想改造单位), где их подвергают хорошо известной еще с маоистских времен промывке мозгов (洗脑) с помощью пропагандистских кинофильмов и физического труда.
Реальность существования таких лагерей и процедуры «перевоспитания» пока не считается окончательно доказанной, несмотря на наличие ряда свидетельств. Так или иначе, после возвращения люди предпочитают не распространяться о том, что с ними происходило. Это создает атмосферу таинственности и нервозности. У жителей Синьцзяна, особенно из числа народов, исповедующих ислам, есть четкое ощущение, что им не доверяют и они беззащитны перед лицом административно-полицейского левиафана.
Затишье перед бурей?
Рассуждая о том, как изменилась политика властей после прихода Чэнь Цюаньго, казахстанский китаевед Руслан Изимов отмечает, что изменилась сама стратегия Пекина. «Если раньше власти старались ассимилировать уйгуров, интегрировать их в китайское общество с помощью популяризации китайского языка и так далее, то теперь упор делается на стирании религиозной идентичности».
В Пекине поняли, что ислам, наряду с языком и традициями, является основным фактором, позволяющим нацменьшинствам сохранять свою идентичность. Именно этим объясняется тотальный контроль над религиозной деятельностью в последние годы. Касается это не только уйгуров, но и других народов, исповедующих ислам. Пока недовольство лишь зреет, но в летние месяцы оно вполне может вылиться наружу, несмотря на все технологии тотального контроля. Тем более «десятилетие тишины» подходит к концу, и если гипотеза о циклических вспышках насилия верна, то в 2018–2019 годах Синьцзян могут ожидать новые потрясения.
Летом и особенно в месяц Рамадан (в 2018 году он придется на конец мая – начало июня) вероятность этого особенно высока. Напряжения добавляют власти, причем на всех уровнях. Хорошо знающий Центральную Азию журналист Игорь Ротарь приводит такое свидетельство: «Однажды в деканате прознали, что некоторые студенты-уйгуры держат пост в Рамадан и ходят в мечеть. Их пригласили к декану: там был накрыт стол и стояло спиртное. Им объяснили, что преподаватели хотят получше познакомиться с уйгурскими студентами. Днем в Рамадан есть нельзя, не говоря уже об алкоголе. Но если бы они отказались есть и пить, информация о религиозности студентов подтвердилась бы, и их бы отчислили».
В дни религиозных праздников студентов буквально запирают в студгородках. В рамках борьбы с проявлениями религиозности в Рамадан стали закрывать круглосуточные магазины и рестораны, хотя раньше, как и повсюду в исламском мире, они работали по ночам.
Кроме того, именно на лето приходится пик притока китайских туристов – туры по Шелковому пути нынче в большой моде. Посещая объекты культурного наследия местных народов, гости из Нэйди ведут себя шумно и некорректно. Кроме того, они не собираются отказываться от своих гастрономических привычек: пьют алкоголь и едят свинину. Туристы приносят в регион деньги, но они также обостряют и без того сложные отношения ханьской и тюркской общин.
Активизация протестов в летнее время объясняется и другими, чисто объективными причинами. К Рамадану значительная часть местного населения, занятого в сельском хозяйстве, более-менее свободна: посевная закончилась, а урожай еще не собрали. На улицах тепло и темнеет поздно (на территории КНР действует один часовой пояс, соответствующий Пекину, а местное время носит неформальный характер и не признается официальными органами). Таким образом, скучающее население может всколыхнуться из-за любого эксцесса, который упадет на почву, удобренную не только многолетним межэтническим напряжением, но и полицейским произволом администрации Чэнь Цюаньго.
Можно не сомневаться, что на этот раз реакция властей будет беспрецедентно жесткой. Во-первых, КНР не может позволить, чтобы в Синьцзяне, который является ключевым регионом в реализации инициативы «Пояса и Пути», появился хотя бы намек на дестабилизацию. Во-вторых, жесткая политика властей опирается на поддержку общества в ханьских регионах, которые недолюбливают Синьцзян: и как источник проблем, и как территорию, куда заливаются огромные деньги, которых так не хватает бюджету других регионов. В-третьих, хорошо известна позиция Си Цзиньпина, который заставляет чиновников всех уровней изучать опыт распада Советского Союза и придает особое значение протестным тенденциям на национальных окраинах.
Иначе говоря, если нужно будет утопить Синьцзян в крови, вряд ли у лиц, принимающих решение, дрогнет рука. Задача поддержания внутренней стабильности будет решена, но проблема перестает, а возможно, уже перестала быть сугубо китайской. Синьцзян является «витриной Китая» на Шелковом пути. И мнение о Пекине формируется именно на основе того, что происходит в этом регионе. Насилие и произвол в отношении соотечественников не сможет оставить равнодушным общественное мнение в странах Центральной Азии.
Выводы для Центральной Азии и России
На мой вопрос, как относятся к сложившейся ситуации выходцы из бывших советских республик, ныне проживающие в Синьцзяне, собеседники нервно смеются и отвечают: «Их почти не осталось. Власти ужесточили визовый режим. Визы на год не дают, максимум – на три месяца. Получить визу (любую!) выходцам из стран Центральной Азии стало неимоверно сложно. Проблемы возникают даже у граждан России, если местом рождения указан, например, Казахстан. Да и тем, у кого виза есть, вряд ли понравится, что тебя ежедневно останавливают на улице, отключают телефонный номер за использование VPN и так далее. Люди массово уезжают».
И если для иностранцев все же делаются поблажки, то, например, этнические казахи, граждане КНР, испытывают административно-полицейский прессинг по полной программе. В июне прошлого года в тюрьме города Чанцзи при невыясненных обстоятельствах погиб авторитетный казахский имам Ахмет. Его смерть ожидаемо стала предметом бурного обсуждения среди синьцзянских казахов, в том числе и в мессенджере WeChat (微信). Вскоре всех, кто позволил себе высказать недовольство ситуацией, арестовали. Проверить информацию очень сложно, но упоминание о ней появляется в разных источниках (например, здесь и здесь).
Руслан Изимов комментирует это так: «Прессинг по отношению к этническим казахам в Синьцзяне не мог не вызвать обеспокоенность в Казахстане. Официальные представители сообщали, что между МИДами двух стран уже ведутся консультации по этой теме».
Конечно, надавить на Китай в этой ситуации не получится ни у Астаны, ни у Бишкека, ни у Москвы, ни у кого-либо другого. Пекин будет делать то, что считает нужным. Однако продолжать риторику по поводу «сообщества общей судьбы» (人类命运共同体) на этом фоне будет все сложнее и сложнее.
Если даже за годы «открытости» (开放) китайская мягкая сила не смогла сломить настроения синофобии и алармизма, распространенные по всему периметру границ КНР, то при жестком и амбициозном Си Цзиньпине она и вовсе перестает работать. Можно ли говорить об успешной международной интеграции, когда целый регион, населенный людьми разных национальностей и вероисповеданий, превращается в территорию с полутюремными порядками? Для апологетов внешней политики как «великой шахматной доски» – может быть, да. А для обычных людей, живущих в соседних с Китаем государствах, – вряд ли. И без позитивного имиджа КНР «Пояс и Путь» так и останутся риторической формулой – непонятной, но настораживающей.
Что касается России, то нашей стране нужно начать учиться не только на успехах Китая, но и на его ошибках. Шовинистическая внутренняя политика не лучшее подспорье, когда дело касается международных отношений. Успешное проведение интеграционной политики на постсоветском пространстве требует от России уважения к своим партнерам и отказа от комплексов «старшего брата». И чем более грозно будет вести себя Пекин, тем привлекательнее на этом фоне может выглядеть Москва.
Правила комментирования
comments powered by Disqus