Последние тридцать лет Китай ведет активную экономическую политику, торговлю, инвестирует в инфраструктурные проекты и вообще развивает свою «мягкую силу» по всему миру, от Юго-Восточной Азии до Африки и Латинской Америки. Страны Центральной Азии давно являются предметом пристального интереса Пекина, но как в регионе воспринимается большой восточный сосед, его культура и политика? Единого ответа нет, на оптовых рынках Бишкека, например, о Китае думают иначе, чем в селах восточного Казахстана, страдающих от недостатка воды в реке Или, сток которой китайцы отводят для своих нужд. Разные образы — у фермеров, бюджетников, среднего класса, представителей политической элиты, интеллектуалов.
Однако изучать «образы» Китая в массовом сознании нелегко — и из-за сложной политической ситуации во многих странах региона и потому, что опросы на китайскую тему вызывают у респондентов самые противоречивые чувства. Неудивительно, что первое научное исследование на эту тему оказалось весьма интересным. Два востоковеда, Чэнь Ю-Вэнь (Chen Yu-Wen, Университет Хельсинки) и Олаф Гюнтер (Olaf Günther, Университет Палацкого, Чешская республика), провели серию опросов среди студентов Кыргызстана, Казахстана, Узбекистана и Афганистана и опубликовали результаты проекта в статье Back to Normalization or Conflict with China in Greater Central Asia? на страницах журнала Problems of Post-Communism.
Все эти страны «большой Центральной Азии», за исключением Узбекистана, граничат с Китаем, все они поддерживают с Пекином активные экономические, политические и культурные связи. В Таджикистане ученые не смогли провести опрос из-за отсутствия местных помощников, а в Туркменистан даже доступ им был затруднен, не говоря уж о возможности исследовать такой политизированный сюжет. Тем не менее сделанный учеными подбор стран вполне представителен. Кроме того, они сравнили отношение к Китаю в Центральной Азии и других макрорегионах. В Восточной Азии и Африке проводятся опросы со сходным инструментарием («Азиатский барометр» и «Афробарометр»), что делает возможным сопоставлять результаты.
Китай в народной памяти: от фольклора к политике
Любые представления о странах и культурах никогда не выступают исключительно индивидуальными, то есть зависимыми от личного жизненного опыта конкретного человека. Образы больших географических объектов опираются на многовековые представления, сложившиеся в коллективной памяти народа. На эту память влияют как фольклорные представления, так и сознательные действия государств по выстраиванию национальной идеологии, официальных версий истории и так далее. Поэтому авторы исследования начинают с того, что обрисовывают два традиционных представления о Китае в Центральной Азии.
Первое — это Хитой, Китай как государство, обладающее политической властью и торгово-промышленными ресурсами. Второе представление — Чин. Само слово попало в регион (а потом и в Европу) по Шелковому пути и изначально встречается в классической литературе на фарси. Чин — далекая и экзотическая страна, где живут волшебные существа и искусные ремесленники, родина фарфора и чая. Кстати, даже в киргизском и казахском языках, где главным обозначением Китая остается тюркское Хитой, присутствует и слово «Чинмачин», передающее и «экзотически-культурный» образ страны.
Помимо этого фольклорного пласта, в каждой из стран Центральной Азии работает свой образ Китая, вписанный в национальную идеологию и официальную версию истории государства. Очевидно, что после обретения независимости бывшими советскими республиками эти образы стали значительно «прочнее».
В Казахстане антикитайские настроения не являются чем-то общепринятым и характерны скорее для националистических казахоязычных медиа (например «Жас Алаш»). Некоторые интеллектуалы, вроде Мурата Ауэзова, бывшего посла в Пекине, высказываются в таком духе на страницах СМИ, создавая образ Китая и китайцев как угрозы или стихийного бедствия. Отчасти антикитайские настроения присутствуют и в популярных исторических фильмах последних лет («Номад», «Войско Мын-Бала»), но главным врагом казахского народа там показаны джунгары. На государственно-политическом уровне президент и его советники утверждают ценности терпимости, мультикультурности и открытости к сотрудничеству с международными организациями, в том числе с ШОС. Бизнес-элиты также заинтересованы в развитых экономических отношениях, а не конфронтации с соседом, — ученые пишут, что от плана по развитию западного Китая казахстанские бизнесмены получили куда больше выгоды, чем уйгуры Синьцзяна.
В Кыргызстане, который по многим параметрам общественного устройства близок к Казахстану, но даже более демократичен и открыт рыночной экономике, отношение к Китаю резко ухудшилось, особенно с 2010-х годов. Причиной недовольства стали территориальные уступки, сделанные президентом Акаевым, а также экологические проблемы в районе золоторудного месторождения «Талды-Булак», которое эксплуатируют китайские компании. В Кыргызстане, по мнению авторов исследования, общество видит в Китае угрозу нации.
Участники антикитайского митинга на площади в Бишкеке. Фото с сайта Azattyk.org
Про Узбекистан подробной информации ученые не приводят, но в целом власти страны нейтрально относятся к Китаю, а граждане рассматривают его как место для ведения бизнеса или обучения (особенно в последние годы, после выхода страны из каримовской изоляции).
Что касается Афганистана, то ключевая роль этого государства — выступать буфером, мостом между Средним Востоком, Центральной Азией и Китаем (если, конечно, в государстве не победят радикальные сторонники изоляционизма). Китай активно вкладывается в горнорудные и инфраструктурные проекты в Афганистане. Однако за все преимущества транзита приходится расплачиваться жесточайшей раздробленностью и слабостью общенациональных структур. В частности, поэтому только в Герате, торговом городе в западной, ираноориентированной части Афганистана, ученые смогли найти информантов для проведения исследования.
Студенты у университета имени аль-Фараби в Казахстане. Фото с сайта Dixinews.kz
Главным инструментом стал опрос среди студентов — группы, которую исследователи считают базой для формирования будущей правящей элиты и чье мнение, следовательно, представляется крайне важным. Весной 2016 года, после пилотных «прогонов» в Университете Назарбаев, ученые окончательно определили свои 23 вопроса (на русском и английском, в Афганистане — на фарси и английском). В Казахстане на них отвечали студенты Университета КИМЭП, Казахско-немецкого университета и Национального университета им. аль-Фараби (Алма-Ата) — всего 150 человек. В Кыргызстане помощник исследователей смог распространить анкеты в пяти вузах: КГУ им. И. Арабаева, КНУ им. Ж. Баласагына, Киргизско-турецком университете «Манас», Киргизском государственном университете строительства, транспорта и архитектуры, а также медицинской академии — всего 370 анкет, из которых 340 заполнили граждане Кыргызстана.
В Узбекистане исследователям удалось «зацепиться» только в Каракалпакстане — единственном регионе, где, по их словам, при Каримове допускалось проводить социологические исследования относительно свободно. Они опросили 255 студентов четырех нукусских вузов.
Наконец, в Герате помощник раздал анкеты 215 респондентам — в одной частной школе, одной государственной, частном и (единственном) государственном вузе в городе. Ученые признают, что их выборка далека от репрезентативной и к выводам следует относиться с осторожностью, но при этом уверены, что сопоставительные исследования такого масштаба на эту тему еще не проводились.
Влиятельная страна, о которой почти не знают
Первый значимый вопрос в анкете — какая страна имеет наибольшее влияние в Азии? И кто будет главным через десять лет? Вопрос закрытый, выбирать можно из девяти пунктов: Индия, Китай, Россия, Саудовская Аравия, США, Турция, Южная Корея, Япония (или «другие»). Во всех странах, кроме Афганистана, с большим отрывом лидируют Россия и Китай. В Кыргызстане и Узбекистане главным игроком считается Россия, в Казахстане — Китай. Открытость и «многополярность» экономики Кыргызстана отразилась в том, что респонденты относительно часто упоминали другие страны, помимо двойки лидеров. Однако во всех опросах, в том числе афганском, государством №1 в Азии через десять лет называли Китай. По этой позиции Центральная Азия повторяет результаты аналогичных опросов в Южной и Юго-Восточной Азии, где тоже прогнозируется рост влияния Китая.
Особое положение Афганистана в регионе, его отличие от постсоветских государств проявилось, во-первых, в аномально высоком проценте убежденных в большом влиянии США (37,2-29,3%). Во-вторых, афганцы чаще своих соседей назвали Индию перспективной региональной державой. Причина, вероятно, в известности индийских инфраструктурных проектов в Герате — например плотины афганско-индийской дружбы на реке Герируд.
Но откуда такая уверенность в растущей мощи Китая? Может быть, из СМИ и интернета? Нет, уверены ученые. По их мнению, главный барометр общественного мнения — это базар, сердце и мозг центральноазиатских городов. Если местные жители видят на базарах все меньше товаров из России и тем более из арабских стран и все больше из Китая, то они делают соответствующие выводы.
Далее, большинство опрошенных оценивают влияние Китая скорее позитивно (отвечая на вопрос «приносит ли Китай Азии пользу или наносит вред?»). Сумма ответов «больше пользы» и «скорее больше пользы» в Казахстане составила 82,2%, в Узбекистане — 62%, в Афганистане — 80%. Здесь опять же результаты мало отличаются от аналогичных опросов в Азии, Африке и Латинской Америке. По мнению ученых, причина такого позитивного настроя заключается в том, что студенты молоды и не застали китайско-советского конфликта 1960-1970-х, а также алармизма «желтой опасности» в 1990-е. Китай для них — это главным образом источник гаджетов и других товаров. Единственная страна, где Поднебесная серьезно воспринимается как угроза, — это Кыргызстан (46,5% респондентов уверены, что Китай скорее приносит вред региону). Скорее всего, причина тут в страхах перед гигантским соседом. Кыргызстанцы опасаются аннексии своих территорий или тотальной скупки национальных активов китайцами.
На рынке в Бишкеке. Фото Екатерины Иващенко, "Фергана"
Отдельная группа вопросов была нацелена на измерение того, насколько в Центральной Азии осведомлены об инструментах китайской «мягкой силы». Большинство респондентов в Афганистане, Казахстане и Кыргызстане знают о китайских инвестициях в их страну. Только в Узбекистане люди чаще не в курсе (49,8% не слышали, 33,7% знают) — что, вероятно, связано с относительной закрытостью страны. Большинство опрошенных (за исключением афганских студентов) знают, где в их стране изучать китайский язык. Зато про инициативу «Один пояс, один путь» в Центральной Азии мало кто слышал — студенты даже спрашивали организаторов опросов, что это такое.
Важно, что признание мощи Китая не означает готовность направить свою родину по китайскому пути развития. За исключением студентов из Афганистана, большинство (30-46%) опрошенных считают собственную страну идеальной моделью для ее будущего пути. В Кыргызстане двумя наиболее популярными моделями оказались Япония (16,5%) и Китай (7,4%), в Казахстане — Китай (13,7%) и Сингапур (12,3%), в Узбекистане — Россия (11%) и Япония (8,2%), в Афганистане — Индия (24,2%) и Япония (20%). Эти результаты, безусловно, опираются на очень ограниченные и фрагментарные данные, но некоторую пищу для размышлений все же дают.
Главный вывод, которые ученые делают из своего исследования, — важно понять, какие именно представления скрываются за высказанными в опросах позициями. Они уверены: отношение к Китаю за редким исключением (Кыргызстан) определяется не геополитикой, не «большой игрой» сверхдержав в Евразии — а новой нормальностью, рутинным и обыденным присутствием китайских товаров на базарах, китайскими инвестициями в дороги и дамбы. Для ученых этот процесс означает возвращение к подчеркнуто аполитичным деловым связям ХIX века. Впрочем, любопытно, насколько такая «антигеополитическая» трактовка присутствия Китая в Центральной Азии обусловлена тем, что именно Китай выступил заказчиком их исследования.
Правила комментирования
comments powered by Disqus