В XXI веке благополучие гражданина в существенной степени зависит от того, где он родился. 4-5-кратная разница в богатстве гос-в, характерная для середины XIX века, превратилась почти в 200-кратную. Карл Маркс и Фридрих Энгельс, рассматривая современную им ситуацию в мире, подчёркивали, что общество разделено на два противоборствующих класса — собственников средств производства (капиталистов) и людей, лишённых собственности и продающих свой труд (пролетариев).

В «Манифесте Коммунистической партии» они провозгласили принцип интернациональной солидарности пролетариата: «Коммунистов упрекают, будто они хотят отменить отечество, национальность. Рабочие не имеют отечества. У них нельзя отнять то, чего у них нет. Национальная обособленность и противоположности народов всё более и более исчезают уже с развитием буржуазии, со свободой торговли, всемирным рынком, с единообразием промышленного производства и соответствующих ему условий жизни».

Логика интернационализма соответствовала реалиям XIX века — пролетарии были почти в равной степени бедны и эксплуатируемы во всех странах мира. Если верить реконструкциям известного историка экономики Ангуса Мэдисона, в середине XIX века средний доход в беднейших странах (Цейлон и Китай) составлял около 600 долларов на душу населения в год (здесь и далее — по паритету покупательной способности в долларах 1990 года). Самыми богатыми странами были тогда Великобритания и Нидерланды с доходом около 2,3 тыс. долларов.

Миграционный кризис — первый панъевропейский кризис за историю существования ЕС. И не только экономический и политический, но ещё и психологический.

Богатые пролетарии, бедные буржуа

Четырёх-пятикратная разница в богатстве государств, характерная для середины XIX века, превратилась почти в двухсоткратную — самая богатая страна мира, Катар, в 2017-м имела ВВП на душу населения в 113 тыс. долларов, самая бедная, Центральноафриканская Республика, — 617 долларов. Отчасти это объясняется тем, что самих стран стало больше, но даже среди крупных государств разница в ВВП на душу легко может быть почти тридцатикратной, как, например, между США и Эфиопией.

Разумеется, в таких условиях говорить о классовой солидарности трудящихся и интернационализме гораздо сложнее, чем во времена Маркса и Энгельса. Формально те же 10 % самых бедных датчан могут считаться более классическим пролетариатом в марксистском понимании, чем 10 % самых богатых граждан Конго, хотя последние могут в среднем жить значительно хуже первых.

В XXI веке благополучие отдельного гражданина в очень существенной степени зависит от того, в каком месте он родился. Четырёх-пятикратная разница в богатстве государств, характерная для середины XIX века, превратилась почти в двухсоткратную.

10 % самых бедных граждан многих развитых стран, а в большинстве случаев и следующие за ними 10 % (второй дециль) менее бедных, если верить данным Credit Suisse Research Institute's Global Wealth Databook 2018, в среднем имеют отрицательное богатство (negative net wealth). В каком-то смысле это классические пролетарии, они не имеют собственности, их долги превышают их активы. Даже у третьего, четвёртого и пятого децилей в имущественном распределении доля в общем богатстве нации может быть ничтожной, например, 0,3 %, 1,4 % и 3,3 % соответственно в Дании; 0,2 %, 1 % и 2,7 % в Германии; 0,6 %, 2,1 % и 3,9 % в Ирландии; 0,2 %, 0,4 % и 1,1 % в США. В имущественном смысле это тоже пролетарии (половина населения!) — они не имеют практически никакой собственности. Зато верхние 10 % контролируют почти всё — в среднем около 70 % национального богатства в основных мировых экономиках (в США — 75,9 %, в «социалистической» Швеции — 74,9 %).

Но в классических европейских государствах благосостояния (welfare state) бедные окружены мощными сетями социального обеспечения. До такой степени, что богатое государство за счёт сверхпроизводительной технологической или финансовой, или любой другой ренты способно обеспечить сносное существование даже беднейшим слоям.

Можно относительно неплохо жить, не имея никакой собственности и практически не работая. Но при условии, если государство обеспечивает социальное жильё, постоянные не связанные с трудом денежные трансферты (пособия по безработице, болезни, бедности, пенсии и т. п.), бесплатное начальное образование, бесплатную медицину и т. д.

В принципе, и паспорт России, Беларуси или Казахстана может оказаться более ценным активом, чем паспорта других республик бывшего СССР, всё относительно.

Для тех пролетариев, которые предпочитают в богатых обществах работать, помогает и высокий уровень минимальных зарплат, законодательно зафиксированный во многих западных странах. Официант в парижском кафе — вполне богатый человек по глобальной шкале благосостояния, хотя и он чаще всего пролетарий.

Относительно комфортная жизнь западного пролетария, если он живёт в богатой стране (например, из второго дециля имущественного распределения в Дании), может в итоге оказаться привлекательнее, чем жизнь мелкого буржуа в бедной стране (например, из относительно состоятельного и имеющего какую-то собственность девятого дециля имущественного распределения в Индии). Можно быть бедным на национальном уровне и одновременно богатым на глобальном, и наоборот. Это ослабляет все классические марксистские связи между классовой принадлежностью, собственностью и интернационализмом.

Коммунистическая теория классового интернационализма и солидарности пролетариата базировалась на схожести условий существования подчинённых классов в разных странах. Сейчас общим осталось подчинённое положение внутри страны, но за её пределами на глобальном уровне у пролетариев в богатых и бедных странах почти нет общих интересов. Их жизнь слишком разная.

Голос или выход?

Главное следствие такого мира с географической пропастью в доходах — сильнейшее миграционное давление. Перспектива кардинально улучшить свою жизнь за счёт переезда из бедного государства в богатое — серьёзный мотив для миграции.

Миграция как акт человеческой деятельности вполне согласуется с классической экономической рациональностью. Знаменитый экономист Альберт Хиршман в своей книге Exit, Voice, and Loyalty: Responses to Decline in Firms, Organizations, and States отмечал, что у потребителя есть две опции реагирования на ухудшение качества товаров и услуг: voice option и exit option.

Если нам перестал нравиться какой-то товар или услуга или ухудшились отношения в какой-то значимой для нас группе (работе, семье, государстве), мы можем протестовать, жаловаться или как-то по-иному довести своё недовольство для релевантной стороны (voice). Второй вариант — просто перестать покупать товар или покинуть группу, которая перестала нас устраивать (exit). В разных случаях люди прибегают либо к первой опции, либо ко второй.

Для молодого человека в бедной коррумпированной стране третьего мира существуют те же две альтернативы. Либо попытаться изменить положение дел у себя в стране (voice), либо эмигрировать в страну первого мира (exit).

В мире, где все страны более-менее равны по уровню жизни населения, мотивация для миграции может быть невысокой. За счет exit не удастся радикально улучшить свою жизнь и жизнь своих детей. Именно таковым был мир приблизительно до второй половины ХХ века.

Но сейчас, при огромном разрыве в доходах в странах первого мира и третьего, вариант миграции в богатую страну часто выглядит гораздо более рациональным.

Западноевропейские пролетарии, хоть и не имеют практически никакой собственности в классическом понимании, по факту обладают очень ценным активом — паспортом Германии, Нидерландов, Бельгии и т. д.

Этот необычный актив гарантирует его обладателю стабильный поток благ в денежной и натуральной форме (образование, медицинское обеспечение, жильё) на протяжении всей жизни.

Но, увы, этот актив не бесконечен. Миграция — это попытка людей третьего мира, лишённых потока благ, предоставляемых заветным паспортом богатой страны, получить его. Не отнять благо, принадлежащее счастливым аборигенам первого мира, но всё же размыть его на большее число ртов. 

Форма не такая жёсткая, как «экспроприация экспроприированного», но всё же в том направлении. Конечно, будет неверным рассматривать миграцию как игру с нулевой суммой, иногда это и win-win ситуация, но часто это именно размытие общего пула благ — гражданство может девальвироваться точно так же, как и национальная валюта.

Миграция вместо классовой борьбы

Коммунистическая теория классового интернационализма и солидарности пролетариата базировалась на схожести условий существования подчинённых классов в разных странах. Сейчас общим осталось подчинённое положение внутри страны, но за её пределами на глобальном уровне у пролетариев в богатых и бедных странах почти нет общих интересов. Их жизнь слишком разная. Нет общей повестки, на основании которой возможно было бы их объединение. Скорее наоборот.

Столь разительные контрасты на уровне стран, как утверждает экономист Бранко Миланович в своей статье Global Inequality: From Class to Location, from Proletarians to Migrants, неизбежно трансформируют классовую борьбу в трудовую миграцию.

Именно поэтому изначальные обладатели гражданства «первого мира» не сильно рады мигрантам. В особенности те граждане, у которых за душой, кроме этого паспорта, ничего нет.  Мигранты конкурируют с бедными и низшим средним классом за рабочие места. Мигранты чаще всего концентрируются в небогатых городских районах и пригородах и становятся непосредственными соседями европейских бедных и нижнего слоя среднего класса.

 Недвижимость представителей среднего класса (если она у них в собственности) может терять в цене из-за соседства инокультурных сообществ. Западная элита, принимающая решения о приёме мигрантов, не становится их непосредственными соседями, в благополучных городских районах и на виллах, где они живут, мигрантов нет, разве что в виде вышколенной прислуги.

В расширительном смысле эта логика применима и к внутренней миграции. При значительном разрыве в благосостоянии между Москвой, Санкт-Петербургом, крупными региональными центрами вроде Краснодара, Новосибирска, Екатеринбурга и остальной Россией индивидуальный выбор человека может склоняться в пользу переезда.

Но то же самое можно сказать, например, о Париже и остальной Франции, Лондоне и остальной Великобритании. В принципе, внутренняя миграция сейчас почти такой же значимый тренд, как межстрановая. И по той же причине — региональное неравенство растёт по всему миру. В особенности, как пишет американский урбанист Ричард Флорида в книге The New UrbanCrisis, между глобализированными мегаполисами и остальными периферийными частями стран.

Психотравма миграции

Впрочем, в таком комплексном вопросе, как миграция, стоит избегать излишних обобщений. Это не только экономический и социальный феномен, но и психологический.

Как отмечает блестящий болгарский политолог Иван Крастев в своей недавней книге After Europe, текущий миграционный кризис в ЕС стал единственным подлинно панъевропейским кризисом за последние десятилетия. Например, кризис евро задел не всех, в большей степени он касался стран — членов еврозоны. А вот миграционный кризис коснулся практически всех и уже стал причиной экзистенциального тупика ЕС — сам общеевропейский проект поставлен им под вопрос. Но, как это ни странно, его причины в Западной и Восточной Европе были очень разными.

Для Западной Европы проблема миграции заключается в мигрантах, их расположении, численности и т. д. В размытии «социального пирога». Для Восточной Европы всё по-другому. Во-первых, часто это этнически гомогенные страны. Польша на 96 % населена поляками, так же однородны Венгрия, Чехия, Словакия. Во-вторых, в Восточной Европе практически нет мигрантов. Во всяком случае, тех, которые рвутся в Западную Европу за хорошей жизнью.

Однако реакция политиков и населения на миграционную волну сирийских беженцев в 2015-м и далее была исключительно враждебной именно в Восточной Европе. Решение ЕС о распределении миграционных квот (ничтожных в масштабе стран, по тысяче с небольшим человек) было фактически отвергнуто. Словацкий премьер-министр Роберт Фико сказал, что Словакия готова принимать только христиан.

Лидер правящей в Польше партии «Право и справедливость» Ярослав Качиньский сказал, что приём беженцев будет угрозой национальному здоровью, так как мигранты могут переносить заразные болезни. Премьер-министр Венгрии Виктор Орбан заявил, что обязанностью ЕС является не помощь беженцам, а поддержание общественного порядка. 2 октября 2016 года Орбан организовал референдум, на котором 98 % проголосовавших высказались против приёма мигрантов в Венгрию.

Проблема Восточной Европы не в иммиграции, а в эмиграции. Население Румынии за последние 30 лет сократилось на 14 %, Боснии — на 20 %, Болгарии и Литвы — на 21 %, Латвии — на 25 %. Впрочем, дальше будет ещё хуже. По демографическому прогнозу ООН, с 2017 года до 2050-го население Болгарии сократится на 23 %, Латвии — на 22 %, Хорватии, Литвы и Румынии — на 17 %, Сербии, Польши и Венгрии — на 15 %.

По мнению Крастева, резкая реакция на миграционный кризис Восточной Европы — это следствие депопуляции после 1989-го. Опять-таки, мигрирует в более успешные страны ЕС в основном молодое население. Остающиеся молодые люди часто испытывают комплекс лузера.

На этом фоне поток беженцев для восточноевропейцев оказался психологической травмой, потому что многие нации просто исчезают. «Когда видишь по телевизору репортажи о протестах пожилого местного населения против размещения беженцев в опустыненных деревнях, где за десятилетия не родилось ни одного ребёнка, сердце болит за обе стороны — и за беженцев, и за старых одиноких людей, ставших свидетелями разрушения своего мира. Будет ли кто-то способен прочитать болгарскую поэзию через сто лет?» — пишет Крастев. По его мнению, миграционный кризис в Европе сравним с терактом 11 сентября 2001 года в Нью-Йорке — относительно небольшие жертвы (3 тысячи человек), но гигантские психологические последствия.

«Валите!»

От психологии можно опять вернуться к экономике и политике. Разрыв в благосостоянии и открытость границ породила в восточноевропейцах мотивацию, очень похожую на мотивацию беженцев из третьего мира. Они тоже «революционеры» в терминах Милановича и Крастева. Но «революционеры» в странах-реципиентах, а что происходит с политикой и экономикой стран — доноров миграции?

В отношении компаний на рынке и еxit, и voice работают неплохо. Если вы просто перестанете покупать плохую продукцию (еxit), а вместе с вами это сделает ещё приличная группа потребителей, у компании сократится рынок сбыта и начнутся проблемы.

В политике всё по-другому. Для коррумпированных и неэффективных политиков наибольшую опасность представляет voice (протесты, восстания). Но когда население вместо voice предпочитает еxit, причём в основном наиболее активная часть общества — молодёжь, опасаться нечего. Мотивация для изменения ситуации внутри бедной страны к лучшему уменьшается, если недовольные, вместо того чтобы бунтовать, тихо уезжают.

Как-то попытаться изменить ситуацию к лучшему, сменить власть (voice) могут только остающиеся. Но их всё меньше и они всё старше — молодёжь голосует ногами. А стариковских революций история пока не знала (хотя, может быть, они ещё впереди). Ну а с депопуляцией, хотя она и при прочих равных уменьшает экономику, элитам можно жить — процесс долгий и ненасильственный, а деньги и семьи можно перевести в более благополучные места (у клептократических элит ведь тоже есть опция еxit).

До определённой степени миграция и межстрановое неравенство поддерживают сами себя за счёт положительной обратной связи. Чем больше разрыв между странами первого мира и третьего или даже второго при условии открытости границ, тем больше мотивации за еxit вместо voice у рационального индивида. И чем больше людей предпочитают еxit, тем меньше шанс, что в стране, откуда они уезжают, что-то изменится к лучшему. А чем меньше этот шанс, тем больше будет межстрановое неравенство, и далее по кругу.

Увы, но такая конструкция устойчива только до поры. Как показывает текущий кризис, Европа не может спокойно интегрировать даже относительно небольшое число беженцев (сейчас во всех странах ЕС их меньше, чем в одной лишь Турции). Даже небольшой поток может сломать систему, учитывая, что проблема миграции — далеко не единственная в Европе. Сломать не только экономически и политически, но, главное, психологически. 

 

 

 

 

Следите за нашими новостями на Facebook, Twitter и Telegram