Недавние совместные таджикско-китайские учения –   “Сотрудничество-2019” в ГБАО привлекли к себе внимание как в Таджикистане, так и за рубежом, вызвали широкое обсуждение в прессе и в интернете. Казалось бы, двусторонние военные учение не должны вызывать такой резонанс? Тем более, что оба государства имеют соглашение о сотрудничестве в области безопасности и противодействия терроризму. 

По официальным сообщениям, учения проводились с целью отработки взаимодействия при отражении возможного прорыва боевиков джихадистских группировок через таджикско-афганскую границу. В северных районах Афганистана, по данным погранслужбы РТ, на сегодняшний день скопилось несколько тысяч экстремистов, среди них выходцы из постсоветских республик и китайского Синьцзяна.

Следуя официальной логике, проведение учений отвечает интересам обеих сторон, и не должно вызвать особых вопросов ни со стороны партнёров Таджикистана по ОДКБ, ни в самом таджикском обществе. Тем более, что масштаб учений небольшой, в них участвует всего лишь один батальон с таджикской стороны и одна рота с китайской.

Однако существует несколько обстоятельств, которые объясняют почему небольшие по своему масштабу военные учения, вдруг приобретают в глазах международного сообщества и многих обозревателей знаковое значение. Именно эти обстоятельства вызывают к жизни множество вопросов, требующих более глубокого анализа и остающихся на сегодняшний день без ответа.

Прежде всего обеспокоенность вызывает тот факт, что рост китайско-таджикского военного сотрудничества происходит на фоне быстро возрастающей экономической зависимости Таджикистана от Китая. На сегодня КНР уже является основным кредитором Таджикистана, превратившись также в главного инвестора и торгового партнёра страны, давно уже оттеснившего на второй план Россию и другие страны СНГ.

Источник: Министерство Финансов Республики Таджикистан.

В этих условиях возникает вполне резонный вопрос: не приведет ли чрезмерная экономическая зависимость от Китая в столь же избыточную зависимость в области геополитики, безопасности и военной сфере? В конце концов, из всемирной истории и политологии пришла хорошо известная аксиома – экономическая зависимость рано или поздно переходит в зависимость политическую и военную.

Источник: Министерство Финансов Республики Таджикистан.

Борьба с террором? Или…

Если Китай вкладывает сотни миллионов долларов в экономику страны, то в перспективе он также вполне может заявить о своем праве защищать свои инвестиции – под предлогом, что его экономические интересы оказались под угрозой в случае политической дестабилизации или же каких-либо действий местных правительств.

Отсюда следует с большой долей вероятности, что борьба с терроризмом является лишь одной из причин совместных учений в ГБАО – причем, далеко не самой важной. Действительно, достаточно трудно поверить в возможность прорыва уйгурских боевиков через две границы на территорию КНР. Тем более трудно поверить, что прорыв нескольких сотен джихадистов может даже в перспективе представить серьезную угрозу для Китайской народной армии или территориальной целостности Китая.

На самом деле стратегическая задача для КНР сегодня заключается в защите своих масштабных, многомиллиардных зарубежных проектов и инвестиций. В первую очередь речь идет о стратегическом проекте «Один пояс, один путь» в рамках которого только в постсоветской Средней Азии предполагается инвестировать около 60 миллиардов долларов США.

Карта инициативы «один пояс один путь» в Центральной Азии  

О стратегическом размахе проекта говорит и тот факт, что на конец апреля 2019 года он охватывал уже 126 стран, на территории которых проживает 63 % населения планеты. Для его реализации, китайское руководство заключило соглашения с 29 международными организациями, а предположительный экономический масштаб оценивается в 21 трлн долларов США.

Источник: Министерство Финансов Республики Таджикистан.

Сама суть проекта заключается в создании в мире и, прежде всего, вокруг Китая, пояса транспортной и торговой инфраструктуры, которая бы обеспечила доступ к местным минеральным ресурсам и рынкам сбыта. Реализация этой программы позволила бы удешевить себестоимость экспортных товаров, производимых китайской промышленностью – что сделало бы ее более конкурентной на мировом рынке.

Таким образом, инициатива «Один пояс, один путь» имеет первостепенное, стратегическое значение для китайского руководства, которое сделало основную ставку в дальнейшем развитии страны и выхода ее из кризиса именно на этот мегапроект. Размеры затрат на реализацию проекта уже таковы, что его провал или даже частичное невыполнение, нанесет непоправимый ущерб китайской экономике.  

Соответственно, в этих условиях, защита интересов данного мегапроекта и в целом, зарубежных инвестиций, выходит для нынешнего китайского руководства на первый план. Это подразумевает более активный характер внешней политики, когда КНР постепенно становится крупнейшим международным игроком не только в области экономики, но и в сфере безопасности и военного сотрудничества.

Это подразумевает также и непосредственное вмешательство во внутриполитическую ситуацию в странах, где уже находятся значительные китайские капиталовложения и экономические интересы.

Новая роль Китая в мире

Впервые о новой роли Китая заговорили после окончания гражданской войны в Шри-Ланке – победа правительственных войск в 2009 году стала возможной во многом благодаря масштабной военно-экономической помощи со стороны Китая, составившей около 1 млрд. долларов. Будучи в международной изоляции из-за нарушений прав человека, шриланкийское правительство сделало основную ставку на китайские кредиты, дипломатическую и военную помощь.

При этом, внешние кредиты распределялись между членами семьи президента Раджпакса, которые контролировали 80% всех государственных расходов. В результате, к настоящему времени вместо экономического процветания Шри-Ланка оказалась в долговой яме, причем более 40% внешнего долга страны приходится на Китай.

Пример Шри-Ланки объясняет, почему мегапроект «Один пояс один путь» столь успешно реализуется именно в странах третьего мира. В списке стран-должников, где на Китай приходится от 40 до 80% внешнего долга, как правило, находятся государства, занимающие последние строчки международных рейтингов по уровню коррупции, экономических свобод, демократизации и так далее.

В этих странах, экономика и денежные потоки находится в руках коррумпированных номенклатурных группировок, которые, как правило, ставят свои клановые интересы выше государственных.

Их деятельность и решения находятся вне контроля общества и парламента; соответственно, заключаемые соглашения в наибольшей степени отражают долговременные интересы китайской стороны – теперь уже не только сугубо экономические, но геополитические и относящиеся к сфере безопасности.

В этом контексте можно предположить, что страны Центральной Азии, в первую очередь, Таджикистан, идут в том же направлении. После 2014 года, когда началось открытое противостояние Запада и России в Украине, китайское присутствие в регионе значительно усилилось.

Можно сказать, что маниакальная одержимость путинского руководства Западом и Украиной, фактически открыли двери для китайской экспансии в регион не только в экономике, но и в области военной и региональной безопасности. В своём противостоянии с Западом, Владимир Путин вынужден искать союзников и партнёров в Юго-восточной Азии, прежде всего в лице Китая.

Соответственно, сегодня российская дипломатия вынужденно закрывает глаза на расширяющееся влияние Китая в регионе.

Фактически, единственным ответом со стороны России стали Таможенный Союз и Евразийский Экономический Союз, которые выглядят как попыткой «застолбить» территорию и ограничить китайскую экспансию хотя бы областью экономики и торговли. В российском экспертном сообществе, создавшуюся ситуацию в регионе иногда оптимистично описывают как «российско-китайский дуумвират», когда Россия остается основным игроком в области безопасности, тогда как Китай доминирует в области экономики.

«Дуумвират»? Или триумвират?

Однако если брать Таджикистан, который до сих пор еще не вступил в ЕАЭС, то термин «дуумвират» выглядит уже больше как попытка выдавать желаемое за действительное. Особенно в свете последних решений по организации де-факто совместной с КНР пограничной службы на территории ГБАО, вдоль таджикско-афганской границы. Это соглашение 2016 года имеет огромное значение для страны и региона – так как согласно ему, китайская сторона финансирует строительство одиннадцать погранпостов и создает 30-40 постов на таджикской стороне границы с Афганистаном. Служить на этих постах будут граждане Таджикистана, тогда как все расходы на содержание и деятельность застав оплачивает китайская сторона.

Детали договора не известны, однако его положения весьма напоминают условия российско-таджикского соглашения по границе, который действовал до 2005 года. Тогда российская сторона также финансировала охрану таджикско-афганской границы, при том что основной контингент пограничников тоже составляли таджики.

Именно поэтому возникает вполне обоснованный вопрос – идет ли речь о де-факто передачи части границы под контроль китайцев?

В свое время, российские погранвойска покинули Таджикистан по настоянию таджикской стороны. По данным Викиликс, основная причина была в том, что россияне стали напрямую вмешиваться во внутренние таджикские политические разборки, заигрывая то с оппозицией, то с бывшими правительственными полевыми командирами.

Вопрос в том, сможет ли таджикская сторона также когда-нибудь, если возникнет такое желание или необходимость, выдворить с таджикско-афганской границы китайских пограничников, учитывая уровень экономической зависимости от Китая?

В период нахождения россиян на границе, от российских политиков часто приходилось слышать, что таджикско-афганская граница является «внешней границей России», «передним краем обороны против исламского фундаментализма». Схожую риторику и аргументы о необходимости защиты от джихадистов, сегодня используют таджикская и китайская сторона для оправдания новых соглашений по охране границы с Афганистаном.

Вопрос в том, рассматривает ли китайское руководство также (как и в свое время россияне), таджикско-афганскую границу в качестве своей «внешней границы»? И как тогда в перспективе будут рассматривать китайские стратеги китайско-таджикскую границу – в качестве «внутренней» границы великого Китая или «второй линии обороны» против исламского терроризма?

В этой связи следует упомянуть противоречивые данные и публикации в мировых СМИ относительно истинного положения дел на китайско-таджикской границе. Эти публикации особенно участились после передачи Таджикистаном части спорной территории Китаю в 2011 году. В это время новостные зарубежные издания несколько раз выходили с сенсационными заголовками о якобы происходящей переброске китайских военных подразделения и пограничников на спорные территории в Мургабском районе. и каких-то тайных договорённостях по погашению долгов за счет передачи земель и минеральных ресурсов.

Так, в 2013 году в целом ряде российских СМИ прошла информация о вступлении китайских войск на территорию Мургабского района ГБАО, не так давно были публикации о продвижении китайских погранзастав вглубь таджикской территории. Подавляющее большинство этих публикаций впоследствии не подтвердились и были опровергнуты.

В то же время, само их наличие является отражением общего беспокойства как в странах СНГ, так и в международном сообществе относительно будущего развития ситуации в регионе. Существует определенное и растущее беспокойство среди партнеров Таджикистана по СНГ, особенно в Российской Федерации. Приход китайских пограничников здесь вполне могут воспринять как отход от многовекторной политики – в сторону одностороннего и растущего доминирования Китая. В этой связи, отказ Таджикистана от вступления в ЕАЭС также, скорее всего, будет теперь интерпретироваться партнерами по СНГ как результат китайского влияния и даже давления.

Все чаще можно увидеть алармистские публикации в западной прессе и академических изданиях, что отражает общую обеспокоенность и скептицизм в странах Запада. Учитывая непростые отношения между США, Индией и Китаем в настоящее время, ситуацию в Афганистане, вопрос китайской экономической и военной экспансии в среднеазиатском регионе приобретает немаловажное международное значение.

Во многом это беспокойство и недоверие вызваны также и характером подписания китайско-таджикских соглашений такого рода – без предварительных публичных и экспертных обсуждений, консультаций с геополитическими партнерами, освещения в прессе, в ходе тайных согласований, в закрытом порядке и т.д. В результате как местное общество, так и международное сообщество, партнеры по ОДКБ, узнают о принятых решениях постфактум, когда все уже решено и уже ничего невозможно изменить.

Отсюда и сомнения, и спекуляции относительно будущего китайско-таджикских отношений и дальнейшего развития ситуации на границе, разрешения проблемы территориальных претензий со стороны Китая и так далее.  Между тем, само наличие таких сомнений в способности таджикского государства должным образом отстаивать свою независимость и территориальную целостность, оказывает существенный урон имиджу страны на международной арене, подрывает доверие международных игроков и партнёров в будущее Таджикистана как независимого и устойчивого государства.

Но самое главное, что это же недоверие и пессимизм все больше растет внутри таджикского общества – о чем свидетельствуют негативная реакция на китайско-таджикские соглашения и характер публикаций и комментариев в таджикском сегменте Интернета и социальных сетях.

Сегодня именно таджикские социальные сети представляют из себя хороший материал для измерения реакции общества на деятельность или решения правительства. И наблюдающийся общественные критицизм и пессимизм относительно способности страны действенным образом отстаивать свою независимость, является самым плохим и тревожным знаком для таджикских властей – как и для таджикского общества в целом. Потому что любое национальное государство в современном мире устойчиво и имеет будущее только тогда, когда в него верит сам народ.

 

 

 

 

Следите за нашими новостями на Facebook, Twitter и Telegram