Как объяснить логику поворотов внешней политики России? Новый доклад для Atlantic Сouncil авторов Антона Барбашина (редакционный директор Riddle) и Александра Грифа (научный сотрудник Института исследований проблем мира и политики безопасности Гамбургского университета (IFSH), Германия) Thinking foreign policy in Russia: Think tanks and grand narratives (“Взгляд на внешнюю политику России: мозговые центры и основные нарративы») пытается ответить на этот вопрос с помощью анализа роли российских мозговых центров, ведущих политологов и их дискуссий, которые, как утверждает Грэм Херд, «устанавливают параметры для внешнеполитических решений» и «формируют у элиты и общественности восприятие международной среды» в России.
Краткий перевод
В течение последнего десятилетия российская внешняя политика претерпела критические изменения, удивляя не только все международное сообщество, но и собственных экспертов по внешней политике. Возможно, наиболее заметный поворот произошел в марте 2014 года, когда Россия аннексировала Крымский полуостров, дав старт событиям, которые непрерывно формируют Россию, ее соседей и, в определенной степени, глобальные дела. Очевидно, что посткрымская внешняя политика России не существует в вакууме, а влилась в поток региональных и глобальных тенденций, фактически дестабилизирующих международный порядок после окончания холодной войны и создающих неопределенности в современное время.
Какова роль мозговых центров в формировании российской внешней политики и как российские мозговые центры работают над вопросами внешней политики? Выделяются три основные институциональные формы этих мозговых центров:
- академические и университетские мозговые центры,
- частные мозговые центры
- и государственные мозговые центры.
Авторы фокусируются на четырех спонсируемых государством мозговых центрах, размер, политические контакты и финансовые возможности которых позволяют им доминировать на сцене мозговых центров в России. Они представляют различные идеологические направления широкого, но в то же время относительно изменчивого основного мейнстрима: Совет по внешней и оборонной политике (СВОП), Валдайский дискуссионный клуб, Российский совет по международным делам (РСМД) и Российский институт стратегических исследований (РИСИ).
Мозговые центры и внешняя политика в России
Сегодня в России наличие прямого личного доступа к членам администрации и/или президенту – это единственный способ оказать реальное влияние на ход политических действий. Доминирование государственной бюрократии и ее изоляция от общественных сил формирует среду для развития и функционирования (внешнеполитических) мозговых центров в значительном отходе от идей западных либеральных демократий, где впервые была разработана сама концепция мозгового центра.
В Соединенных Штатах мозговые центры традиционно понимались как «некоммерческие организации» с «сильной организационной независимостью» с целью оказания влияния на формирование государственной политики. В своей статье тридцать лет назад Р. Кент Уивер предположил, что такие организации бывают трех идеально-типичных форм: «университеты без студентов», «контрактные исследовательские организации» и «мозговые центры по адвокаси (продвижению)». Его классификация основана на различиях в персонале, принципах работы и линейках продуктов.
В то время как «университеты без студентов» и «контрактные исследовательские организации» ценят академические знания и нормы объективности, они производят различные виды работ: не только монографии и статьи, но и аналитические/прикладные работы по заказу государственных органов. Напротив, «мозговые центры по адвокаси», набирают сотрудников различного бэкграунда, включая представителей деловых, журналистских и военных кругов, и часто «вносят особый вклад в существующие исследования» с намеренной целью повлиять на формирование политики и общественные дебаты.
Эта трехсторонняя концепция помогает понять различные стратегии на рынке идей, но предположение об организационной независимости от государства не выходит далеко за рамки англо-американской традиции. В Европе, к примеру, мозговые центры часто ассоциируются с государством и политическими партиями.
Следовательно, вместо того, чтобы исходить из узкого определения понятия мозговых центров как особого типа организации, авторы считают, что мозговые центры следует рассматривать как «платформы, состоящие из множества людей, которые имеют несколько аффилиаций и множество идей». Они часто функционируют как место встречи ключевых заинтересованных сторон для производства конкретных конечных продуктов, таких как публикации докладов или организация мероприятия.
Подобный гибкий подход особенно полезен в России, где организационные границы могут быть нечеткими, а эксперты часто сотрудничают и могут принадлежать к нескольким аналитическим центрам. Поэтому в их классификации более важным, чем четкая типология, является исследование их истории, практического опыта и различных форм аналитической работы.
Так, согласно классификации ниже, в число строго академических мозговых центров входят ИМЕМО (Институт мировой экономики и международных отношений имени Е.М. Примакова Российской академии наук) и ИСКРАН (Институт США и Канады Российской Академии Наук), строго адвокаси – СВОП (Совет по внешней и оборонной политике), ПИР-Центр и Валдай, на границе с контрактными мозговыми центрами находятся РИСИ, Институт международных исследований МГИМО, ЦАСТ (Центр анализа стратегий и технологий) и ЦЕНЕСС-ЦЭБ (Центр энергетики и безопасности), а некоторые другие. Последние два также обладают большей автономией.
Таким образом, различные аналитические центры могут быть включены в типологическую таблицу по двум параметрам: с одной стороны, по виду и сочетанию аналитических работ, в соответствии с классификацией Уивера, будь то академические исследования, аналитические работы по контракту или адвокаси-деятельность; с другой стороны, по степени организационной автономии, включая институциональную независимость как от государственных органов, так и от частных спонсоров. Сочетание обоих измерений дает общий, но полезный обзор относительного социального положения тринадцати выбранных российских аналитических центров на рынке разработки политических идей.
Отбор этих институтов отражает размер, способность и институциональное разнообразие различных мозговых центров в России. В то же время, обсуждаемые здесь эксперты и мозговые центры представляют собой доминирующий основной поток российского экспертного сообщества по внешней политике, который имеет отношение как к политике, так и к общественным дебатам.
Мозговые центры, не входящие в этот список, обычно (пока) испытывают недостаток политической значимости и критической массы, изучают внешнюю политику только опосредованно, или фокусируются на конкретных регионах мира с доминирующей внутренней политикой. Наконец, некоторые мозговые центры были активны в прошлом и либо закрыты, либо свели свою деятельность до минимума. В этом контексте важно подчеркнуть, что большинство российских (внешнеполитических) мозговых центров очень маленькие и зависят от лидерства и деятельности только одного или двух человек.
Следовательно, мозговые центры обычно тесно взаимосвязаны на межличностном уровне с отдельными аналитиками, работающими одновременно в нескольких учреждениях. Поскольку внешняя политика не является четко профессионально областью производства знаний, есть и дублирование с институтами, занимающимися преимущественно вопросами экономической и военной политики.
Авторы дают подробную картину развития российских внешнеполитических мозговых центров, которые разделены на три группы: академические и университетские мозговые центры, частные мозговые центры и финансируемые государством мозговые центры.
Среди этих мозговых центров авторы выделяют “большую четверку” государственных мозговых центров: Совет по внешней и оборонной политике (СВОП), Валдайский дискуссионный клуб, Российский совет по международным делам (РСМД) и Российский институт стратегических исследований (РИСИ). Хотя эти организации значительно различаются по организационному дизайну и историческому происхождению, все они представляют так называемый мейнстрим российской внешнеполитической мысли и они лично или интеллектуально близки к государственным институтам. На их примере можно утверждать, что даже в России аффилиация с государством и государственное финансирование не обязательно сводят на нет критическую составляющую. Фактически, эти четыре организации занимают разные политические позиции.
Как дискутирует внешнеполитические проблемы “большая четверка”?
Как же обсуждаются дискурсы внешней политики России и как они эволюционировали после украинского кризиса 2014 года? Чтобы ответить на этот вопрос, авторы уделили особое внимание отчетам, рабочим документам, концепциям внешней политики и кратким аналитическим запискам, опубликованным “большой четверкой”: РСМД, дискуссионным клубом Валдай, СВОП и РИСИ.
Большинство материалов, которые определяют российский внешнеполитический дискурс в его публичной форме, публикуются РСМД и Валдайским клубом. Обе организации стремятся привлечь международную аудиторию и поэтому публикуют большую часть своей работы на русском и английском языках. Обе также создали сеть партнёрства с известными внешнеполитическими институтами по всему миру. Например, из 31 отчета, опубликованных РСМД с 2014 года, семнадцать были осуществлены совместно с международными партнерами, в том числе с Королевским Объединенным институтом услуг (РУСИ), Центром стратегических и международных исследований США, Европейской сетью лидерства, Германским советом по международным делам и Атлантическим советом США.
Авторы изучали позиции российских экспертов по внешней политике по трем основным темам:
- Эволюция концепции Большой Европы и то, как она определяет отношения Россия-ЕС сегодня, особенно в контексте украинского конфликта, аннексии Крыма и войны на Донбассе;
- Создание дискурса о Большой Евразии и его связь с «разворотом России на Восток» с особым акцентом на российско-китайских отношениях; и
- Эволюция отношения российского внешнеполитического сообщества к концепции многополярности и современному мировому порядку.
По вопросу Большой Европы в российской среде всегда царила определенная гибкость. Термин «Большая Европа» относится ко всему географическому пространству между Исландией и Норвегией на севере и Турцией на юге и пространством от Португалии на западе до России на востоке. В контексте внешнеполитического мышления России с 1980-х годов предполагалось, что этот макрорегион можно так или иначе связать воедино не только из-за экономических, политических соображений и интересов безопасности, но и в значительной степени из-за общей культурной и исторической близости.
Контуры этого сотрудничества варьировались в зависимости от сиюминутных политических обстоятельств, но идея о том, что Россия и остальная Европа будут сближаться друг с другом, была одним из самых устойчивых нарративов, которыми руководствовалось российское внешнеполитическое сообщество после распада Советского Союза.
В первой половине 2000-х годов институциональное сотрудничество России и ЕС усилилось, что придало значительный стимул для дальнейшей разработки российскими политологами концепции Большой Европы, предусматривающей более глубокие экономические, институциональные и социальные связи. Но политические элиты рассматривали этот процесс иначе, чем более широкое внешнеполитическое сообщество.
Как полагал бывший министр иностранных дел и нынешний президент РСМД Игорь Иванов в 2015 году, предложения по евроатлантическому сотрудничеству «опередили свое время: политические элиты в наших странах не были готовы к таким новаторским идеям». Иванов писал: «Мы должны усвоить этот урок. Нам нужно быть более реалистичными и разрабатывать предложения, отражающие политическую ситуацию. Это значит не отставать, но и не мчаться впереди себя».
К началу 2010-х годов большая часть повестки дня «Большой Европы» была сведена к разговорам о возможной либерализации визового режима, экономических связях, культурном, академическом и гражданском сотрудничестве. Эволюция политической системы России, особенно после возвращения Путина на пост президента в 2012 году, значительно ограничила повестку дня Большой Европы, которая была любимым проектом экспертного сообщества. Тем не менее, идея не была полностью отвергнута, несмотря на явное расхождение политических целей в России и ЕС. Но аннексия Крыма и война на востоке Украины образовали огромную пропасть в российских и западных оценках украинского конфликта и его причин.
В статье 2018 года под заголовком «Вернется ли Россия в Европу?» Андрей Кортунов из РСМД пытается оспорить убеждение либеральных мыслителей России и западных коллег о том, что Россия неизбежно пересмотрит свою внешнеполитическую позицию, когда сменится руководство Кремля. Постоянно поднимаемый аргумент о том, что после «краха путинского режима» Россия примет европейские ценности и будет готова исправить ошибки эпохи Путина, предлагает комфортное видение среднесрочного решения «проблемы России». Однако этот дискурс существует в основном за пределами мейнстрима внешней политики России среди ее либералов.
Кортунов в своей статье пишет, что это убеждение опирается на три аргумента:
во-первых, Россия является европейской нацией и разделяет больше общественных ценностей и норм с современной Европой, особенно с Центральной и Восточной Европой, чем с любым азиатским обществом;
во-вторых, Европа является единственной надеждой на модернизацию России, поскольку азиатские страны мало заинтересованы в модернизации российской экономики, предпочитая ее в качестве основного источника природных ресурсов и места назначения для своего экспорта;
и в-третьих, Россия не сможет конкурировать с крупнейшими странами Азии, такими как Китай и Индия, и в конечном итоге окажется в позиции второсортной державы, тогда как в ЕС она может быть на одном уровне с наиболее влиятельными странами. Утверждается, что только вместе с ЕС Россия сможет сохранить свой статус великой державы, одновременно укрепляя ЕС.
Кортунов утверждает, что единственный реалистический путь российского «возвращения» в Европу сегодня проходит через Азию – как часть формирующейся Большой Евразии.
По этой логике, писал Кортунов, логичной тактикой для Европы является ждать, пока Россия «придет в себя», будь то в 2024 году или в начале 2030-х годов, сочетая кнут и пряник – поощряя общественный и культурный обмен, одновременно наказывая самые возмутительные действия Кремля. Кортунов отметил, однако, что этот подход рассматривает ЕС как статичную организацию и игнорирует кризисы, которые переживает ЕС: от миграции до подъема ультраправых, от нелиберальных демократий внутри ЕС до продолжительной усталости от расширения членства.
Это также не объясняет значительных трудностей, которые урегулирование украинского кризиса создаст для следующего поколения лидеров России. Кортунов предположил, что, даже если в России 2030-х годов произойдет мирная передача власти, страна не сможет вернуться к повестке 1990-х и 2000-х годов, оставляя форму европейского пути России неопределенной.
Но Кортунов сомневается, что идею Великой Европы можно возродить на основе сближения ЕС и Евразийского экономического союза (ЕАЭС), поскольку Брюссель не заинтересован в таком сотрудничестве, а у России нет инструментов, чтобы ЕС относился к ЕАЭС как к равному. Кортунов утверждает, что единственный реалистический путь российского «возвращения» в Европу сегодня проходит через Азию – как часть формирующейся Большой Евразии.
Хотя российские эксперты по внешней политике расходятся во мнениях о том, как урегулировать украинский кризис, они не ставят под сомнение решения Кремля, которые привели к аннексии Крыма и войне на востоке Украины. Эти факты воспринимаются как данность. В то время как эксперты РСМД склонны подчеркивать важность предотвращения конфликтов и сохранения открытых вариантов в отношениях Россия-ЕС, в стратегических предложениях СВОП и Клуба «Валдай» внимание уделяется не столько потенциальному ущербу, сколько возможностям, которые предлагает этот «перерыв» в отношениях с Европой.
В целом, по вопросу Украины российское экспертное сообщество имеет разные взгляды на события 2014 года. Самый экзотический взгляд на корни украинского кризиса приходится на аналитику РИСИ под руководством Решетникова. В отчете за октябрь 2014 года 61 РИСИ собрал самые главные конспиративные мнения о западной политике в отношении Украины, утверждая, что украинская революция 2013-2014 годов была заговором Запада, с целью осуществить “информационное, экономическое, политическое и, возможно, военное нападение” на Россию.
Но даже несмотря на то, что эксперты РСМД и Валдая не позволяют себе ссылаться на теории заговора об Украине, они игнорируют политическую свободу воли Украины и склонны рассматривать конфликт через призму отношений между Россией и Западом после окончания холодной войны. Тем более неясны рекомендации экспертного сообщества. Хотя подавляющее большинство экспертов сходятся во мнении, что кризис в Украине разрушил старые ожидания и модели отношений с Западом, они не согласны с тем, как России следует действовать, чтобы минимизировать ущерб.
Стратегия СВОП на 2016 год по внешней политике, в соавторстве с Карагановым, Бордачевым и несколькими экспертами из Высшей школы экономики, утверждала, что конфликт на Донбассе не будет решен в ближайшее время, поэтому Россия должна держать его в «замороженном» состоянии. С другой стороны, в отчете РСМД за 2017 год по внешней политике говорится об ущербе, нанесенном боевыми действиями России и призывается к «последовательным усилиям по ликвидации конфликта на Донбассе.
Большая Евразия или младший партнер Китая?
Одной из последних концептуально оригинальных идей, которые отдавали приоритет отношениям Россия-ЕС, было предложение Сергея Караганова из СВОП в 2010 году о создании «Союза Европы». Оно предусматривало соглашение между Россией и Европейским союзом о создании общего стратегического пространства между обеими сторонами с возможностью включения Турции и Казахстана для формирования макроевропейского образования.
Караганов буквально назвал свое предложение «последним шансом» для России и Европы создать совместное стратегическое видение, которое, по его словам, могло бы противостоять глобальному влиянию Китая и США. Почти пророчески, он предсказал, что если Россия не сможет укрепиться через альянс с Европой, она превратится в поставщика природных ресурсов для Китая и, в конечном счете, в политический придаток Пекина.
По иронии судьбы, всего несколько лет спустя Караганов, СВОП и Валдайский клуб станут главными интеллектуальными концептуализаторами разворота России на Восток – что, безусловно, стало самым радикальным сдвигом внешнеполитического мышления в истории Российской Федерации. С 2012 года клуб «Валдай» опубликовал шесть докладов, которые наглядно отражают эволюцию внешнеполитического мышления России на Восток.
Разворот России на Восток стал самым радикальным сдвигом внешнеполитического мышления в истории Российской Федерации
Вернувшись на пост президента в 2012 году, Путин назвал развитие Сибири и Дальнего Востока одним из приоритетов своего нового президентского срока, сославшись на необходимость использовать возможности, возникающие в условиях быстро развивающейся экономики Тихого океана, для развития огромной, малонаселенной России и довольно бедных ее территорий. Его призыв концептуализировать развитие России на Дальнем Востоке стал темой доклада Валдайского клуба за 2012 год «На пути к Великому океану, или Новая глобализация России», под руководством Караганова и Бордачева.
Авторы убедительно обосновали необходимость развития Дальнего Востока России, сославшись на экономическую слабость тихоокеанских территорий России, которые находятся к северу от быстро развивающегося мира азиатских рынков. В отчете справедливо говорится, что Россия упустила экономический рост в регионе из-за устаревшей инфраструктуры, неразвитой экономики и тяжелой демографической ситуации, хотя в большинстве случаев доклад возлагает вину на устаревшую евроориентированность России в экономическом и внешнеэкономическом мышлении.
Караганов и Бордачев утверждали, что переход во внешнеполитическом мышлении России от чрезмерной зависимости от Запада к Азии давно назрел, называя это «глобализацией» российской политики, а не «разворотом на Восток», что сделало ее более инклюзивной и менее политизированной.
Когда ранний оптимизм в отношении взаимодействия России с Китаем угас и стало ясно, что Восток не может занять место Запада во внешнеполитических отношениях России, экспертному сообществу пришлось предложить обновленную версию дискурса о внешней политике России после событий в Украине. Поскольку обещание экономического развития больше не было убедительным аргументом для «разворота», стали преобладать геополитические, цивилизационные и исторические умозаключения.
В отчете клуба «Валдай» за 2017 год Караганов и Бордачев провозгласили, что «разворот на восток» завершен. Они утверждали, что Россия нарушила свою идеологическую привязанность к Западу и приняла новую центрально-евразийскую или северно-евразийскую идентичность, которая «подразумевает моральную и политическую независимость от Запада и укрепление позиций в отношениях с Западом». Ее стратегическое партнерство с Китаем основано на совместной ответственности: Россия заботится о безопасности, а Китай обеспечивает экономическое процветание.
Что именно представляет собой Большая Евразия? По мнению Валдайского клуба, это общая структура геополитического, геоэкономического и геоидеологического мышления, объединяющая народы Евразии. Авторы доклада утверждают, что российское видение Большой Евразии соответствует китайской инициативе «Один пояс – один путь» (OBOR).
Они утверждают, что Россия и Китай играют центральную роль в формулировании правил взаимодействия для этой организации, основанных на таких принципах и целях, как отказ от универсализма, уважение суверенитета и невмешательство во внутренние дела друг друга, экономическая открытость, создание новой архитектуры безопасности и диалог евразийских цивилизаций. Шанхайская организация сотрудничества предлагается в качестве института, помогающего координировать это грандиозное сотрудничество.
Таким образом, «разворот России на Восток» прошел большой путь с 2014 года: от пути развития Сибири и Дальнего Востока до создания Большой Евразии и признания истинной российской «азиатской идентичности». Внешнеполитическая концептуализация «разворота» в основном следовала риторике Кремля, гибко приспосабливая события внешней политики в каждый момент развития. Можно утверждать, что эти доклады направлены на то, чтобы придать надлежащую глубину существующим тенденциям и дать дополнительные советы, как цели Кремля могут быть достигнуты наиболее быстро и разумно.
Разворот России от Европы к Азии признается всеми ведущими российскими внешнеполитическими экспертами, но его масштабы, цели и риски явно оцениваются по-разному. Для ведущих авторов клуба «Валдай» это долгожданный исторический шаг, который имеет ценность сам по себе. Для некоторых из ведущих экспертов РСМД было бы неизбежно и сложно, но все же потенциально полезно, если бы Россия смогла продемонстрировать дипломатическое мастерство, политическую гибкость и готовность иногда играть вторую скрипку в своих отношениях с Китаем, Индией или Ассоциацией государств Юго-Восточной Азии (АСЕАН).
Что касается многополярности и новой биполярности, то на этот счет в российском экспертном сообществе со времен Примакова всегда предполагали, что Россия будет одним из этих полюсов и, следовательно, сохранят свой статус великой державы. Примаков настаивал на том, что экономический рост незападных стран, таких как Китай, Индия и Япония, в конечном итоге приведет к политической власти и противовесу глобальному лидерству США.
В 2000-х годах, когда в России, Китае, Индии, Бразилии и других крупных странах начался экономический бум, многие российские эксперты предполагали, что конец однополярности не за горами. Вмешательство России в Украину и Сирию демонстрируется как доказательство того, что США больше не могут продвигать свои внешнеполитические цели без учета мнения других великих держав.
Конечно, такой подход не учитывает права «малых стран», которым не хватает соответствующей военной мощи и/или того, что Кремль называет «суверенитетом». Российские чиновники и эксперты по внешней политике часто называют суверенитет ключом к признанию в качестве великой державы или надлежащего полюса в многополярном мире. Этот акцент на государственном суверенитете, естественно, ставит интересный вопрос о природе евразийской интеграции и о том, как Россия относится к своим союзникам, а также о стремлении России построить Большую Евразию наряду с Китаем.
Что означает интеграция для России, если суверенитетом нельзя поделиться даже с ближайшими союзниками? Особенно с учетом того, что, по словам Путина, «Россия, к счастью, не является членом какого-либо альянса. Это также гарантия нашего суверенитета. Любая нация, которая является частью альянса, отдает часть своего суверенитета».
Конфликтный характер некоторых из этих заявлений в сочетании с почти аксиоматической верой в грядущий век многополярности создает противоречивое представление о многополярности в большей части анализа внешней политики России. Отчасти это замешательство можно объяснить неудачными попытками согласовать теоретические подходы, событиями в области внешней политики и риторикой высокопоставленных государственных чиновников, особенно после 2014 года.
Валдайский клуб и СВОП рассматривают вопросы полярности и глобального порядка в основном через призму Большой Евразии, в разработку которой они вкладывают значительные интеллектуальные усилия. РСМД, с другой стороны, имеет тенденцию быть более консервативным в оценке «конца однополярного мира» или «кризиса либерального мирового порядка», обеспечивая гораздо более сбалансированную оценку текущих тенденций.
Заключение
Российские мозговые центры, занимающиеся вопросами внешней политики, бывают разных типов и направлений. Исторически доминирующей институциональной формой был академический исследовательский институт в рамках Академии наук. Однако с распадом Советского Союза их прекратили систематически включать в политический процесс.
В то же время в 1990-х годах некоторые исследователи, военные специалисты и журналисты использовали новый контекст и основали свои собственные организации, занимающиеся исследованиями политики. Многие из них, однако, исчезли, едва успев появиться. Тем не менее, некоторые частные инициативы оказались успешными и устойчивыми. С конца 2000-х годов российское правительство увеличило финансирование научных исследований и адвокаси во внешней политике по мере роста государственного бюджета, и Кремль стал заниматься проекцией своей мягкой силы во всем мире. Следовательно, Кремль спонсировал несколько институциональных инноваций.
С другой стороны, националистический и евразийский сдвиг во внешней политике в 2012 году был усилен кризисом в Украине и вокруг нее, сократил общественное пространство для расхождений во мнениях и серьезных дебатов. Некоторые частные мозговые центры, которые существовали как неправительственные организации, должны были отказаться от иностранного финансирования, были объявлены иностранными агентами и сократили свою деятельность. Теперь, даже важнее, чем в советский период, прямой доступ к руководству, то есть президенту и его ближайшим советникам, является обязательным условием для оказания влияния на формирование политики.
Внешнеполитическое сообщество отреагировало на события 2014 года, пересмотрев дискурсы о внешней политике России, расставшись с идеей Большой Европы и концептуализируя возникновение Большой Евразии на основе евразийской интеграции России и стратегического партнерства с Китаем. Внутриобщественные дебаты были в определенной степени обусловлены некоторыми фактами: аннексия Крыма, конфронтация с Западом и укрепление связей России с Китаем. Основные различия в подходах экспертов сводятся к тому, считают ли они эти события возможностью или проблемой. Абстрактные концепции, такие как будущий мировой порядок, создают пространство для более критических и разнообразных мнений.
В конечном счете, анализ дебатов, которые проходили в четырех аналитических центрах по внешней политике, РСМД, СВОП, Валдай и РИСИ, за последние пять лет позволяет сделать вывод, что, несмотря на государственное финансирование и/или тесные связи с государственными чиновниками, на самом деле, существует значительная степень противоречия между ними.
Тем не менее, ни один из этих четырех мозговых центров, даже самых критически пишущих, (публично) не ставит под сомнение основы внешней политики Кремля ни в отношении Украины, ни в отношении Китая. Скорее, они пытаются подтолкнуть существующие стратегии и доминирующие дискурсы среди элиты в направлениях, которые считаются полезными, учитывая свою профессиональную точку зрения.
Следовательно, хотя российские внешнеполитические мозговые центры в целом не имеют возможности напрямую влиять на принятие политических решений, их мышление и оценки действительно предоставляют Кремлю альтернативную информацию, которая может приобретать инструментальную ценность в периоды кризисов. Наконец, СВОП, Валдай и РСМД поддерживают связи с зарубежной аудиторией, что позволяет западным читателям получать (инсайдерскую) информацию о политической кухне Кремля, которая в остальном остается крайне непрозрачной.
Правила комментирования
comments powered by Disqus