О том, что такое политика памяти и какое она имеет отношение к взаимоотношениям внутри ЕАЭС, размышляет главный редактор журнала «Хан-Тенгри» Эргали Гер.

Недавний юбилей – восемьдесят  лет от начала Второй мировой войны – предсказуемо обернулся обострением ситуации на всех фронтах исторической политики, которую не советую путать с историей. А ведь главные юбилеи ещё впереди. Сегодня можно только гадать, что доведётся прочитать о собственном прошлом к столетним юбилеям начала войны и Великой Победы. 

Как главный редактор журнала, имеющего собственную историческую рубрику, считаю необходимым поделиться с читателями своим отношением к некоторым вопросам истории и к тому, что на Западе именуют «политикой памяти».

С вопросами истории как таковыми всё более-менее понятно.  В прошлой жизни человечества не всё фиксировалось на скалах, стелах, глиняных табличках, бересте, пергаменте – а потом на бумаге, плёнке и в цифре. Из того, что фиксировалось, многое поросло мхом, рассыпалось в прах, сгорело. Восстановлением «белых пятен» истории занимаются ученые: археологи, языковеды, лингвисты, этнографы.

Некоторые из этих исследований сами становятся историей (например, драматическая история Генриха Шлимана, откопавшего Трою и микенскую культуру). Иные продолжаются десятилетиями – так, первую берестяную грамоту откопали в Новгороде в 1951-ом году, на сегодняшний день издание «Новгородские грамоты на бересте» насчитывает 12 томов. Эта работа продолжается и конца ей не видно. 

В таком виде история безусловно представляется наукой, а историки – реальными учеными, использующими в своей работе весь спектр достижений двух революций, научно-технической и цифровой. 

Проблема, однако, в том, что сама по себе история, если вылущить ей из смежных наук – экономики, этнографии, археологии, языкознания, материаловедения – суть наука гуманитарная. Как таковая, она допускает вариативное толкование фактов. Поэтому в истории, как в футболе, разбираются все.

Храм медицины подобен корпоративной крепости, осаждаемой ордами шарлатанов, экстрасенсов, наследных целителей. Храм истории – голая степь с курганами, оскверненными ещё при скифах. Ходи не хочу.

И – ходят.

Однако проблема не только в том, что академика Фоменко знают все, а академика Зализняка – избранные. 

Проблема ещё и в том, что историков-профессионалов разучились и не хотят слушать. Разучились – поскольку нынешние стандарты образования и упаковки информации затрудняют передачу и усвоение сложных текстов, выходящих за рамки массовых клише. Не хотят – потому что с  развалом Варшавского Договора, а затем и СССР престиж истории как науки резко упал – упал престиж всех наук – зато резко возросло значение истории как одного из главных орудий строительства новых государств и новых политик.   

История оказалась слишком серьёзной вещью, чтобы доверять её историкам. 

За дело взялись политики, философы, публицисты, озабоченные вопросами национального строительства. История как наука отошла на второй план, на первый вышла политика памяти.

Проводится такая политика достаточно последовательно.

Создаются «институты национальной памяти», финансируемые государством, музеи и мемориальные центры определенной направленности, финансируемые опять же государством либо заинтересованными политическими силами.

Создаётся пантеон новых героев. Переименовываются города и улицы, символика неугодного периода запрещается.

Принимаются законы о том, как трактовать те или иные исторические события, предусматривающие уголовную ответственность за инакомыслие.

Соответственно, устанавливается контроль над СМИ и всей системой образования.

Знакомая история, не правда ли?

Итог следующий: тезис о равной ответственности «двух тоталитарных режимов» за развязывание Второй мировой войны не выдерживает серьёзной исторической критики, однако, для молодого поколения Восточной Европы это едва ли не аксиома. Определение Голодомора 1932-1933 годов как геноцида украинского народа формальным признакам геноцида не соответствует – тем не менее, данное определение поддержано парламентами немалого количества стран. Можно спорить, было ли пребывание стран Прибалтики в составе СССР оккупацией либо инкорпорацией – можно, но нельзя, поскольку отрицание факта оккупации карается в Литве по закону. 

Зачем это делается?

Во-первых, формируется образ врага, каковым чаще всего назначается Россия. Образ врага сплачивает нацию и приносит политические дивиденды партиям националистического толка.

Во-вторых, как точно подметил историк Андрей Тесля, «интерпретация себя как жертвы» позволяет уйти от разговора о собственной ответственности за действия либо бездействие в тот или иной исторический период. Вырабатывается своего рода политический инфантилизм, позволяющий списывать все огрехи прошлого (и настоящего) на злого соседа и десятилетиями шантажировать его требованиями компенсаций – при этом масштабы потерь, по законам базарной тяжбы, завышаются год от года.

Вдумчивое осмысление прошлого – «как такое могло произойти со мной и со всеми нами?» - под силу не всем. Это, как правило, индивидуальный, личностный акт, обусловленный ломкой и преодолением собственных рамок. Творческий, научный, религиозный акт. Государство может поощрять подобного рода деятельность либо не поощрять. В  государствах, где историю подменяют политикой памяти, мифы важнее правды.

В родном для меня Вильнюсе чуть ли не в центре города обнаружили древние захоронения, датируемые раньше официальной даты основания города. Захоронения оказались выполненными по православному обряду. На этом финансирование работ провисло. Зарыли.

Теперь вопрос: могла ли Россия остаться в стороне от этих войн памяти? – Никак. «Ни мира, ни войны, а армию распустить», - это мы уже проходили. Российский МИД остро и своевременно реагировал на осквернения и демонтаж памятников советским солдатам в Эстонии и Литве, в Польше и на Украине. Была создана «Комиссия по противодействию попыткам фальсификации истории в ущерб  интересам России» под председательством Сергея Нарышкина, тогдашнего руководителя АП, просуществовавшая три года (2009 – 2012). Однако будем честны: никакие протесты со стороны России и никакие наши комиссии не могут переписать законы, принятые в соседних странах, и не нами написанные учебники по истории. 

Нужен диалог, который способны инициировать только профессионалы-историки. Политикам договориться сложнее. Специалистам по политике памяти – практически невозможно.

Это стало ясно полгода назад, после принятой Европарламентом резолюции «О важности cохранения исторической памяти для будущего Европы», возложившей равную ответственность за развязывание Второй мировой войны на Гитлера и Сталина.

Европолитики, заседающие в Брюсселе, выдали историю в чёрно-белом варианте, где счастливому союзу свободных европейских народов противостоят два мрачных тоталитарных режима.

Это не просто жесть. Это политический жест, на который последовала ответная политическая реакция.

Что дальше?

Очень хотелось бы надеяться, что дальше должно последовать понимание важности момента. Осознание того, что деньги надо вкладывать не только в пропаганду, но и в науку.  Финансирование гуманитарных наук по остаточному принципу точно также подрывает безопасность государства, как финансирование по остаточному принципу ВПК. 

Без развития всей сферы гуманитарных наук, включая историю, полноценное суверенное государство не вытанцовывается. 

Нам нет смысла втягиваться в масштабные войны исторической памяти. Во-первых, у нас полно ещё грамотного народа, способного читать не комиксы, а первоисточники. Во-вторых, у нас крепкий академический фундамент, вдобавок – за полуголодные годы, свободные от диктата марксистско-ленинской идеологии, выросла целая плеяда замечательных историков. А в третьих, что, пожалуй, самое главное – история, подаваемая как правда факта, как правда научного анализа, объединяет думающих людей всех народов. Политика памяти – разъединяет. 

Почему я пишу об этом в журнале «Хан-Тенгри»?

Наш журнал посвящен гуманитарным аспектам евразийской интеграции, истории в том числе. Она не была розовой, наша общая история. Российская империя проводила в Средней Азии, в тогдашнем Туркестане, достаточно жесткую колониальную политику. Советский период был другим, социализм мы строили вместе. Но жуткий голод и жуткие репрессии 30-х годов прошлого века останутся в памяти всех народов Центральной Азии. Как и массовые депортации по национальному признаку.

Надо ли об этом писать? 

Считаю, что надо. И хорошо, что это не только моё личное мнение. «Политические репрессии стали трагедией для всего нашего народа, для всего общества, жестоким ударом по нашему народу, по его корням, культуре, самосознанию, – сказал Владимир Путин на открытии мемориала жертвам политических репрессий в Москве. – Последствия мы ощущаем до сих пор. Наш долг – не допустить забвения. Сама память, четкость и однозначность позиции в отношении этих мрачных событий служит мощным предостережением к их повторению».

Должны ли при этом новые независимые государства пересматривать историю с точки зрения перспектив на будущее, формировать собственные исторические школы и собственную историческую политику? – Без этого, полагаю, никак. Более того: процесс формирования национальных исторических школ идёт полным ходом. Тут, разумеется, открывается широкий простор для нового мифотворчества – но в целом, если мы говорим об истории как серьёзной науке, отката к архаике удалось избежать. Нынешние институты намного более открыты миру, чем кафедры марксизма-ленинизма в приснопамятные времена. Студенты и ученые имеют возможность учиться и стажироваться в лучших университетах и научных центрах Запада и Востока. Тенденции к глобализации, к универсализации знаний в гуманитарных науках весьма ощутимы.

Как ни парадоксально, но именно приоритеты на будущее во многом определяют наши суждения и оценки прошлого. 

Одним из главных таких приоритетов является отказ от «инфантилизма жертвы», осознанное стремление каждого народа быть творцом собственной истории, деятельным участником мировой истории, а не её субъектом.

В свете сказанного трудно оспорить утверждение, что именно приход России в Туркестан способствовал подключению местного населения к тогдашним цивилизационным трендам и, если шире – к полноценному участию в мировой политике. Глобализация для Средней Азии началась со строительства железных дорог, борьбы с малярией, возведения плотин, непосредственного участия в разгроме фашистской Германии, освобождения Манчжурии от японских оккупантов, с развёртывания объектов Минсредмаша и строительства Байконура. Всё это мы делали вместе.

Евразийская интеграция позволяет продлить данный тренд на будущее. Это очевидно.

И мы в журнале «Хан-Тенгри» будем этому всемерно способствовать. 
 

 

 

 

Следите за нашими новостями на Facebook, Twitter и Telegram