«Нам сказали, что поедем в Россию строить дома»
26 апреля отмечается Международный день памяти жертв радиационных аварий и катастроф. Именно в этот день в 1986 году произошла крупнейшая по масштабам ущерба техногенная катастрофа ХХ века — авария на Чернобыльской атомной электростанции. В ликвидации ее последствий в течение многих лет участвовали сотни тысяч человек, в том числе около шести тысяч таджикистанцев. Сегодня в стране проживает более 1800 ликвидаторов, 1450 из них — инвалиды. - рассказывает "Фергана"
В зону бедствия в основном отправляли мужчин, отслуживших в Советской армии. Чиновники тогда не говорили им правды — куда и зачем они едут. Молодых, здоровых мужчин привлекали к работам в зоне повышенной радиации — часто в нарушение установленных норм и правил безопасности. Лишь через месяцы, а то и годы после возвращения из Чернобыля они узнавали, что получили высокие дозы облучения, из-за чего у них стали проявляться различные тяжелые заболевания. У чернобыльцев в Таджикистане родилось более 1,3 тысячи детей с патологиями или хроническими болезнями.
«Боли валили с ног»
Председатель филиала общественной организации «Союз инвалидов Чернобыля» в Худжанде Кибриё Ганиева хорошо помнит вечер 7 апреля 1989 года. Было уже темно, когда к ним в дом пришли люди в военной форме. Представившись сотрудниками военного комиссариата Ленинабада (прежнее название Худжанда), они сказали ее мужу, 35-летнему Нозиру Ганиеву: «Завтра приходите в комиссариат с вещами, отправитесь на военные сборы».
— Нозир был искусным поваром, работал в престижном ресторане «Панчшанбе», который был известен не только в Худжанде, но и по всей республике. Со всех уголков Таджикистана люди специально приезжали дегустировать блюда, приготовленные моим мужем. Его часто приглашали на большие мероприятия с участием сотен человек. Особенно мастерски Нозир готовил плов.
Он уехал восьмого апреля, сказал нам, что его отправляют на Украину, но зачем — ни он, ни мы не знали. Потом выяснилось, что его направили в Чернобыль для ликвидации последствий аварии на атомной электростанции. Вернулся он почти через шесть месяцев — второго октября того года, — рассказывает Кибриё Абдулхаевна.
По ее словам, до Чернобыля Нозир был совершенно здоровым человеком. После возвращения домой он еще некоторое время работал, занимался любимым делом. Но радиационное облучение вскоре дало о себе знать. У Нозира начались сильные боли, которые буквально валили его с ног.
— Нозиру поставили белокровие (лейкоз, рак крови. — Прим. «Ферганы»). Он долго был прикован к постели, но мужественно переносил боли, никогда никому не жаловался. Только я знала, какие страдания он испытывает. Нозир умер спустя семь лет после возвращения из Чернобыля. Друзья мужа в память о нем попросили меня взять на себя руководство худжандским филиалом «Союза инвалидов Чернобыля». Я взялась за это, чтобы консолидировать чернобыльцев, помочь им в получении правовой и материальной помощи. Сейчас, например, мы готовим предложение правительству о полном или хотя бы частичном освобождении чернобыльцев от платы за электроэнергию, — говорит Кибриё Абдулхаевна.
Последствия Чернобыля сказались и на младшей дочери Ганиевых — она единственная из четверых детей родилась уже после возвращения Нозира из зараженной зоны.
— Наша 24-летняя дочь страдает анемией. Многие дети чернобыльцев страдают хроническими заболеваниями и нуждаются в постоянном лечении и поддержке. Последствия облучения могут отражаться на здоровье еще нескольких поколений потомков ликвидаторов, — говорит Ганиева.
Рабочий день — 20 минут
Житель Худжанда Хомиджон Обиджонов после службы в армии устроился работать бетонщиком на домостроительном комбинате города. 16 мая 1989 года он вернулся домой поздно. Было уже темно, когда он подошел к дому. У дверей Хомиджона ждали сотрудники городского военного комиссариата, попросили завтра явиться туда с парой комплектов сменной одежды. Беседа была короткой — сказали только, что в составе строительной бригады его отправят в Россию на строительство новых жилых домов.
Наутро Хомиджон увидел в военкомате толпу молодых мужчин. Таких, как он, оказалось много. Их разместили по вагонам поезда. Все думали, что едут в Россию, — до самого прибытия на объект правду от них скрывали.
— Офицеры нас обманывали: привезли в Чернобыль вместо России. Разместили в войсковой части, которая находилась в 18 километрах от места аварии. Выдали спецодежду. Когда шли на работу, надевали ее в раздевалке, натягивали противогаз. Я работал в четвертом блоке атомной электростанции. Мы делали то, что нам поручали. Например, приказывали переносить разные стройматериалы. Наш рабочий день длился всего 20 минут. После этого нас осматривали специальным аппаратом, а одежду подвергали химической обработке, затем выкидывали в специальную урну, а после где-то закапывали. Выдавали новую. Каждый рабочий имел свой персональный шкаф, на котором были написаны его фамилия, имя и отчество. Отправили меня из Чернобыля домой третьего сентября 1989 года, — вспоминает Обиджонов.
Сейчас Хомиджону 66 лет. Он инвалид третьей группы, получает пенсию в размере 800 сомони ($81). Большая часть денег уходит на лекарства для лечения болезней, появившихся в результате радиационного облучения.
— До отправки в Чернобыль у меня уже было двое детей. После возвращения больше детей у нас не родилось, хотя мы с женой хотели. Я быстро поседел, у меня выпали все зубы. Стало совсем плохо с памятью, начали болеть суставы. Я был молодой и здоровый, а вернулся инвалидом, — говорит ликвидатор.
«Нас заставляли работать сверх нормы»
Агзама Ходжиева отправили в Чернобыль так же, как и других будущих ликвидаторов, — тайно и обманом. Он родом из села Пошкент Ура-Тюбинского (ныне Истаравшанского) района, после окончания Зафарабадского строительного техникума работал штукатуром-маляром в строительных организациях Ленинабадской (ныне Худжандской) области. Поздним сентябрьским вечером 1988 года, когда Агзам отдыхал после работы, ему вручили повестку явиться на следующий день в военкомат с вещами — якобы на десятидневную военную подготовку.
Вместо этого собравшихся в военкомате мужчин отправили сначала в Волгоград, а через сутки — в Киев. Оттуда их перебросили в поселок Зеленый Мыс в 30 километрах от Чернобыля. Поместили в военную часть.
— Только тогда я узнал, что нас привезли для ликвидации последствий аварии на Чернобыльской АЭС. Началась жизнь строгого режима, — рассказывает Ходжиев. — Каждое утро после завтрака нас отправляли на работу. До места аварии довозили на автобусах, проезжали через три контрольно-пропускных пункта. Народу было много, и каждый спешил — как на выполнение особо важного задания. В зависимости от специальности нас разделили на группы, каждая из которых состояла из 10 человек.
В специальной раздевалке все переодевались, там была спецодежда трех цветов: красная — для работы внутри блока, желтая — рядом с блоком, синяя — дальше от блока. Самой опасной была работа внутри блока. Наша задача заключалась в том, чтобы собрать оставшиеся внутри блока фрагменты металла, строительного мусора и тому подобное и выкинуть их в специальный ящик. Сам ящик затем убирали другие.
Иногда работали на прилегающих объектах. Например, откачивали воду из затопленного подвала дома, который находился вблизи АЭС. Мы не выбирали — какую работу поручали, ту и делали. Оказывается, тогда действовал секретный документ о допуске к работе. Офицеры нам его не показывали. В документе были определены разрешенные временные нормы для выполнения определенной работы.
Когда нам наконец удалось получить этот документ, выяснилось, что мы работали сверх нормы. Так, если согласно нормативам, на выполнение определенной работы было выделено 15 минут, мы работали по 30 минут, а вместо 30 минут положенной работы на объекте нас держали по 45 минут. К сожалению, мы слишком поздно узнали об этих нарушениях, и претензии предъявлять уже не было смысла. В остальное время отдыхали в военной части.
Каждому из нас давали так называемый «накопительный значок», то есть дозиметр, посредством которого измеряли уровень радиации. Значок мы прикрепляли на свою одежду и носили везде, независимо от того, где находимся, — на работе, улице или воинской части. Раз в неделю эти значки у нас забирали и отвозили в Киев. Выдавали новые. Но нам никто ничего не объяснял. А мы тогда не знали о допустимой дозе облучения и не понимали всей опасности.
Со мной в Чернобыле был еще один таджик — Солиджон Хакимов. Нас мобилизовали и отправили в один день. Я находился в зоне аварии 80 дней и вернулся 20 декабря, а Солиджон провел там ровно три месяца — до 30 декабря 1988 года. Со временем он полностью потерял зрение. А у меня после возвращения появились слабость, головокружение, остеохондроз, болезни внутренних органов. Еще один мой знакомый чернобылец, Уразкул, после возвращения прожил недолго. Многим нашим сослуживцам не посчастливилось дожить до сегодняшнего дня, хотя они были еще довольно молодыми, — заключил Агзам Ходжиев.
Помощи недостаточно
В 2007 году в Таджикистане был принят закон «О социальной защите граждан, пострадавших вследствие катастрофы на Чернобыльской АЭС». По этому закону участникам ликвидации аварии на ЧАЭС и их детям полагаются определенные льготы. В частности, чернобыльцы освобождены от подоходного налога, налога на землю, на недвижимость и прочих. Медицинское обслуживание и лекарства им должны предоставляться бесплатно. Однако на практике многие дорогостоящие лекарства им приходится покупать за собственные средства, говорят ликвидаторы.
— Каждый год нам рекомендовано проходить 24-дневное лечение в курортно-санаторных учреждениях республики. Государство выделяет на это 2930 сомони ($290) каждому чернобыльцу. Но эта сумма не покрывает курс лечения в здравницах страны, где 24-дневное пребывание обходится в 4500-5000 сомони ($450-500). Поэтому приходится либо сокращать срок нахождения в санатории, либо доплачивать из своего кармана.
Было бы хорошо, если бы администрации санаториев Таджикистана на 50% снизили свой прейскурант для чернобыльцев. В последние годы количество льгот для нас уменьшили. Так, до 2007 года мы не платили за электроэнергию, воду, вывоз мусора, но этой привилегии нас лишили, и сейчас электроэнергию мы оплачиваем полностью, а за пользование водой и вывоз мусора — платим половину, — сетует ликвидатор Абдувахоб Ходжибоев.
Большинство чернобыльцев в Таджикистане не работают (многие после возвращения не смогли работать по состоянию здоровья), живут на пенсию в 800 сомони ($80). Живут трудно и скромно, денег на хорошее питание и лечение не хватает. Но на вопрос, чего бы они еще хотели в жизни, ответ двоих из них был неожиданным:
— Хочется еще раз побывать в Чернобыле, увидеть своими глазами, как все там сейчас. Все-таки Чернобыль изменил всю нашу жизнь. Эх, если бы правительство Украины сделало нам такой подарок — пригласило ликвидаторов аварии из Таджикистана на экскурсию в зону отчуждения...
Правила комментирования
comments powered by Disqus