Доктор Гэвин Хелф является старшим экспертом по Центральной Азии в Институте мира США, где он работает по вопросам Казахстана, Кыргызстана, Таджикистана, Туркменистана и Узбекистана. Д-р Хелф работал старшим советником по вопросам демократии и госуправления в Бюро по Азии и Ближнему Востоку USAID, занимаясь продвижением демократии и борьбой с насильственным экстремизмом.

Источник: Гевин Хелф о «подводных камнях» постконфликтного урегулирования

Он получил степень бакалавра, магистра и доктора политических наук в Калифорнийском университете Беркли. Он преподавал российскую и советскую внешнюю политику, сравнительную политику и исследования в области безопасности в Нотр-Дам, Корнелле, Университете Джорджа Вашингтона и Московском международном университете. Он также был приглашенным лектором в Национальном военном колледже, Военной академии США и Институте дипломатической службы, среди прочих.

Острая фаза конфликта на границе между Кыргызстаном и Таджикистаном закончилась. На Ваш взгляд, какие общие точки соприкосновения могут найти Таджикистан и Кыргызстан для более эффективного и плавного продолжения процесса согласования границ? Какие существуют «подводные камни» в постконфликтном регулировании?

Я рассматриваю данный вопрос сквозь призму политической модели. Я не думаю, что это именно та проблема, которую правительство не может решить, даже если бы захотело. Я полагаю, что обе стороны используют данный конфликт скорее по внутриполитическим причинам, соответственно, причиной конфликта является больше то, что происходит внутри каждой страны, чем тот факт, что кыргызский народ и таджики проснулись однажды утром и решили, что они не хотят больше быть соседями. Конфликты, которые мы наблюдаем в анклавах, абсолютно не новы, и все понимают, что они продолжаются с тех пор, как были проведены границы в 1920-х и 1930-х годах.

Более того, на прошлой неделе мы видели пограничный конфликт в Сохе между узбеками и кыргызами, так что в этом нет ничего необычного. Что необычно, так это то, что кто-то хочет воспользоваться этим для собственных внутриполитических целей. Поэтому, я считаю, что речь скорее идет о конкретных мотивах, чем о технике делимитации границы.

Существует мнение, что такого рода конфликты способствуют консолидации обществ вокруг своей политической власти. Можно ли говорить об этом, или ситуация в Кыргызстане иная? Как повлиял и повлияет кыргызско-таджикский пограничный конфликт на внутреннюю политику обеих стран?

Я думаю, что все может быть наоборот. Дифференциация народов происходит до политики, а не в обратном порядке. Если мы вернемся в начало 1990-х годов сразу после распада Советского Союза, то различия между разными народами в Центральной Азии на самом деле были менее обоснованным. За последние 25 лет все пять стран Центральной Азии предпринимали усилия по созданию более прочной национальной идентичности.

Что мы сегодня видим? Во-первых, люди по обе стороны границы начали усваивать эти различия: мы кыргызы, а не советские люди, которые оказались кыргызами по национальности; мы таджики, и мы отличаемся от людей по ту сторону границы. Возможно, в 1994 году это было очень искусственно, сейчас это гораздо реально, особенно с более молодым населением. Если взять первое поколение, родившееся после Советского Союза, людей, которым сейчас за двадцать и моложе, то для них кыргызский и таджикский, соответственно – это их первый или родной язык. Русский язык может быть только вторым языком. Это было по-другому в 1990-х и в 1980-х годах, когда народным языком в первую очередь считался русский язык. Сегодня, национальное самосознание выражено намного сильнее.

Во-вторых, я также помню, как раньше были открыты границы между странами Центральной Азии, и у вас были родственники, живущие в Таджикистане или Кыргызстане. Это было очень искусственно, но теперь это стало менее реальным. Все больше и больше этих границ милитаризованы и заблокированы. Эти границы означают, что у людей нет больше той связи. Если взять, к примеру Корею, там после первых нескольких поколений, личных взаимоотношений становится все меньше и меньше. Таким образом, легче идентифицировать людей по другую сторону этой границы. На самом же деле, люди отдалились друг от друга, и я считаю, что это и движет политикой, а не политика создает разделение.

Как Вы уже верно отметили, уже происходит рост милитаризации, а приобретет ли военное сотрудничество с другими странами новый смысл?

Одна из вещей, которая удивила меня в этом конфликте – это интенсивность и география военных операций. За последнее десятилетие очень характерно, что люди по одну сторону границы вступают в конфликты и начинают ссору. Можно также увидеть 18-летних пограничников с винтовками, которые воспринимают людей с противоположной стороны совсем по-другому. Они действительно могут перевозбудиться и начать стрелять друг в друга.

Отличие этого конфликта в том, что вы получаете дополнительные факторы: интенсивность боевых действий, включая минометы, вертолеты, даже авиацию, а затем из-за фейковой информации становится трудно сказать, что на самом деле произошло. Такой уровень интенсивности – это не просто молодой человек с пистолетом, говорящий, что собирается стрелять через границу, чтобы преподать им урок. Это организованная военная эскалация, которую запустил кто-то из высшего командования. Если это не так, то у нас есть реальная проблема с командованием и контролем в вооруженных силах с обеих сторон.

Другое дело – это географическая эскалация. Если происходит небольшая пограничная стычка, а затем вдруг у Таджикистана появляются войска на дороге в Ворух, и это распространяется по всей границе – это означает, что все системно и кто-то этим командует. Опять же, я возвращаюсь к обычному способу решения данной проблемы. Что-то может произойти спонтанно, и политическое руководство, руководство пограничников и, возможно, министерства обороны будут работать над тем, чтобы это закончилось, что является обычным ходом событий. В данном случае этого не произошло, и кто-то решил, что на это мы должны среагировать на национальном уровне. И дело не в том, чтобы у нас было больше неформальных связей и взаимодействия между таджикскими и кыргызскими пограничниками. Это, конечно, важно и может помочь, однако, это не решит более серьезную проблему политических мотивов.

В своей недавней статье я отметил, что реальность такова, что новая власть в Кыргызстане, Жапаров и Ташиев искали способы получить общественную поддержку. Прошли несколько тяжелых месяцев с митингами, проблемами с пандемией COVID-19, падением денежных переводов и рядом вещей, которые оказывают негативное влияние для них внутри страны. Самое простое, что можно сделать – это сказать «давайте, найдем кого-нибудь извне, как внешнего врага, которого мы сможем обвинить и заставить людей сплотиться».

Я вижу некую закономерность для Жапарова, он нанес удар по АУЦА в Бишкеке и, очевидно, приложил усилия, чтобы добиться быстрой победы с анклавами и границами. Когда это не сработало, он внезапно затеял борьбу с целью национализации Кумтора. Похоже, он ищет внешних врагов и выбирает такие вопросы, как границы, анклавы и добыча золота, чтобы привлечь внимание людей. Что интересно в этом, так это то, что он, кажется, переключил внимание с анклавов в пограничном конфликте на конфликт с Кумтором, таким образом, он ищет то, что можно легко выиграть.

С таджикской стороны все менее ясно. Я был удивлен тем, насколько Рахмон был заинтересован в том, чтобы начать и продолжить эту борьбу. Обычно для людей, которые долгое время находились у власти, нет особых причин для того, чтобы вступить в бой с Кыргызстаном. Но, отправившись в Ворух, высказав личную позицию о том, что Ворух всегда будет таджикским, он также взывает к своему многочисленному населению.

Последнее, что на этот раз действительно по-другому – это социальные сети.

Я был очень удивлен, что конфликт на местах закончился довольно быстро, а в социальных сетях продолжается до сих пор.

 Социальные сети были своего рода эквивалентны одной из тех коров, пересекающих границу. Я начал подвергаться нападкам с обеих сторон со всевозможными фейковыми новостями и мемами, которые, как я мог сказать, были, вероятно, неправдой и предназначались для того, чтобы подтолкнуть меня к той или иной позиции, или кыргызов к защите своей нации. Я бы определил социальные сети как отправные точки для такой организации как Институт мира США: как вы сдерживаете конфликт в социальных сетях, как вы строите мосты? У нас во всем мире были проблемы с фейковыми новостями, дезинформацией и плохими новостями, быстро распространяющимися через социальные сети.

В случае данного конфликта мне действительно показалось, что то, что произошло на месте водозабора «Головной», было менее важным во всей этой истории, чем то, что произошло в Facebook и социальных сетях. В случае с Кыргызстаном, я видел людей, которые, в реальной жизни были либеральной оппозицией Жапарову, т.е. людей, которые были готовы выйти и протестовать против Конституции, против местных выборов в Бишкеке или чего-то еще. Внезапно я увидел, как они подхватили эти про-кыргызские националистические мемы, и это именно то, о чем мы говорим с точки зрения мобилизации поддержки.

Россия считается важным внешнеполитическим партнером как Кыргызстана, так и Таджикистана. Будут ли какие-либо внешнеполитические корректировки в плане сотрудничества с Москвой?

Я не могу говорить за Россию. Но мне кажется, что Россия, по крайней мере после октябрьских событий в Кыргызстане, пытается держать ситуацию под контролем в Центральной Азии. Но я бы сказал, что на стратегическом уровне Россия очень занята. У нее есть проблемы с Беларусью и Украиной, у нее есть проблемы с Арменией и Азербайджаном, у нее есть Сирия. Я не думаю, что Россия заинтересована в том, чтобы пытаться что-то сделать, кроме стремления к стабильности в Центральной Азии.

Жапаров выбрал сторону. Он был агрессивно настроен по отношению к Соединенным Штатам и Канаде, и в некотором смысле был очень любезен по отношению к России. Одна вещь, в которую я действительно верю, заключается в том, что это действительно плохая идея для стран Центральной Азии пытаться «разыграть карту» России, Америки или Китая. Когда разыгрывается одна из этих карт великой державы, это обычно заканчивается очень плохо для Центральноазиатской страны.

Я думаю, что многовекторная внешняя политика Казахстана, которая пытается сохранить баланс и не играть на одной стороне против другой, сработала очень хорошо по сравнению с теми случаями, когда кто-то пытается разыграть Россию против Турции или Россию против Соединенных Штатов.

Я не вижу, чтобы кто-то пытался использовать данную ситуацию или «постороннюю руку» в этом деле. Я вижу, что за происходящими событиями стоит внутренняя политика, социальные сети и низкоуровневые межобщинные конфликты, а не внешние силы.

Какова позиция Китая в подобных конфликтных ситуациях? Есть ли вероятность, что ШОС каким-то образом начнет активизироваться или искать пути решения этого вопроса?

Этот конфликт никоим образом не затрагивает основные интересы Китая в регионе. Перед ним не стоит дилемма о партнерстве, инвестициях и экономическом сотрудничестве, которые представляют ее основной интерес. Я думаю, что этот конфликт не угрожает этим интересам и не влияет на их основные проблемы в отношении Синьцзяна и уйгуров. Они также не заинтересованы в том, чтобы ввязываться в это, но опять же я не могу говорить за Китай.

Но если Россия не заинтересована и не хочет играть определенную роль, то потенциально эту роль может взять на себя Китай. Однако я не думаю, что Китай возьмет на себя проблемы и вопросы безопасности в Центральной Азии, только если на то нет веской причины, и я не считаю, чтобы это угрожало каким-либо их интересам. Однако, более важно посмотреть на то, что после этого конфликта Таджикистан и Кыргызстан будут думать об ОДКБ и ШОС, учитывая, что они в значительной степени не имели отношения к решению этого кризиса.

Возросла ли роль и значение Узбекистана и / или Казахстана после этого конфликта?

И Казахстан, и Узбекистан проявили интерес к смягчению последствий, но я не вижу большой восприимчивости к этому со стороны Таджикистана и Кыргызстана. Я бы предпочел увидеть, чтобы страны Центральной Азии пытались решить свои проблемы, а не пытались призвать Москву, Анкару, Пекин или Вашингтон. Я думаю, что это хорошо, что и Узбекистан, и Казахстан предложили сотрудничать с двумя странами для решения проблемы, а не принимать одну сторону против другой. Я считаю, это хороший знак.

Страны Центральной Азии, когда они работают вместе, представляют собой гораздо более существенную силу во внешней политике.

Я уже говорил, что у Соединенных Штатов, России и Китая сейчас нет никаких особых причин пытаться использовать данную ситуацию, но, если бы они это сделали, их приглашение помочь решить проблему было бы способом использовать эту ситуацию. Всегда лучше создавать прецедент решения проблем внутри региона. Я думаю, что Узбекистан и Казахстан заняли бы позицию «мы здесь, чтобы помочь, но, если вы, ребята, можете решить эту проблему самостоятельно, это прекрасно».

Каковы риски повтора конфликта или межэтнических столкновений?

Я считаю, что риск межэтнического конфликта в Центральной Азии составляет 100%, это неизбежно, и мы еще увидим это. Большая часть случаев насилия в Центральной Азии были связаны с этническим насилием, будь то узбеки в Кыргызстане или дунгане в Казахстане – мы увидим это снова. Вопрос в том, кто воспользуется этим и как это будет развиваться? Ответ на этнический конфликт заключается в том, что он неприемлем и необходимо решить коренные проблемы, которые мы видели в прошлом.

Конфликтом могут воспользоваться политики, национал-экстремисты или организованные преступные группы. Мы видели примеры всего этого. В Центральной Азии неизбежно произойдет этническое насилие. Неизбежно также и то, что однажды на мой дом польется дождь, вопрос в том, есть ли у меня щели на крыше или нет? Мы знаем, что произошло в 2010 году, когда в Оше и Джалал-Абаде перемешались организованная преступность, националисты, политики, этническая принадлежность и политический транзит, что результировало в большие беспорядки.

Кто этим воспользуется – вопрос политический. На местном уровне, в определенной степени существуют такие вещи, как создание сообществ и усилий по укреплению доверия, направленные на придание человеческого лица людям по ту сторону границы, и неправда, что люди там больше не мои двоюродные братья. Тем не менее, они все чаще они разделяются, и трудно построить доверие между этими сообществами, наладить взаимодействие или думать о способах создания механизмов разрешения конфликтов, когда чья-то корова пересекает границу, или когда дети в субботу вечером, напиваются и начинают драться друг с другом. Как вы на это можете реагировать?

Существуют хорошие локальные решения этой проблемы, которые я видел в случае событий в Оше и Джалал-Абаде в 2010 году. Руководители общин приезжали туда и пытались решить проблему. Многие проблемы были смягчены этими лидерами, некоторые из которых прошли обучение по программам разрешения конфликтов, проводимые США или европейцами на протяжении многих лет. Существуют способы создания таких механизмов. Вы не можете просто пойти и сказать пограничнику, чтобы он прекратил огонь. Но опять же, вы сможете уменьшить количество конфликтов на местном уровне. В Узбекистане, Казахстане и Кыргызстане будут трансграничные конфликты, а также конфликты между этническими группами. Вопрос в том, кто попытается воспользоваться этим и с какой целью.

 

 

 

 

Следите за нашими новостями на Facebook, Twitter и Telegram