В Таджикистане после приобретения независимости произошел раскол в обществе, который уже весной 1992 года привел к гражданской войне. Во многом этот раскол имел местнические корни. Вооруженные столкновения длились около пяти лет. 27 июня 1997 года было подписано «Общее соглашение об установлении мира и национального согласия» между правительством Таджикистана и оппозицией. За эти годы люди потеряли близких людей, имущество, родину, а кто-то - детство.
Источник: "Я даже не могла плакать": Дети 90-х и гражданская война в Таджикистане
Таджикистанцы вcе еще помнят ужасы войны, и не хотят повторения истории. По словам наших героев, никакие политические амбиции не стоят жертв, которые понес Таджикистан в 90-е годы. Любые конфликты и недопонимания должны решаться, в первую очередь, дипломатией.
Мы собрали воспоминания людей, чье детство и юность выпали на годы войны.
Справка
Со дня окончания Гражданской войны в Таджикистане прошло 24 года. По официальным данным правительства, за время войны погибли свыше 60 тысяч человек - около 25 тысяч женщин овдовели, а 55 тысяч детей потеряли родителей. Сотни тысяч семей были вынуждены покинуть свои дома и бежать в соседние страны от войны.
Только по официальным данным, на начало 1993 года в Таджикистане было зарегистрировано более 1 миллиона беженцев.
Нозанин, на момент войны 13 лет.
Мазари Шариф, Афганистан
- Это был октябрь 92-го года, я еще не осознала, что началась война. Помню, я обедала и вдруг папа вошел в наш хавли (дом – прим. ред.) и сказал побыстрее выходить на улицу, машина уже готова. Я ничего не поняла, мама в суматохе собирала какие-то курпашки (таджикский плед, набитый ватой – прим. ред.), но папа сказал оставить все, что есть. Мама перевязала одну курпу простынями, и мы сели в машину.
«Бачам¹, мы едем в Афганистан, поживем там немного», - услышала я от мамы уже в дороге.
Бачам¹ — ребёнок, сын, дочь.
В Кабадияне на тот момент еще было спокойно, казалось, что война где-то далеко. Я слышала по радио передавали что-то о войне, но мне это было неинтересно. Как оказалось, она была очень близко - в селе неподалеку от нас уже убили несколько молодых ребят. Сидя в машине я услышала какие-то выстрелы, тогда я начала переживать.
Ближе к границе звук выстрелов стал отчетливее, отец нас оставил у берега реки [Пяндж], где нас уже ждали семьи моих амаков (дядя со стороны отца – прим. ред.), они спрятались в небольшой яме, так как огонь прекращался ненадолго. Папа вернулся охранять дом, а мы остались сидеть в яме ждать момента.
Мы дождались ночи и переплыли Пяндж на плотине, пальба на тот момент уже закончилась. Но нашлись и отчаянные - я видела, как люди пересекали реку под «дождевым» обстрелом, кто на баллонах, кто пытался сам переплыть. Три человека так и не доплыли до другого берега живыми, их переложили на простыню и похоронили уже в Афганистане. В тот момент мое сердце разрывалось на части, я была в ужасе от увиденного, я даже не могла плакать, просто застыла.
В Кабадияне на тот момент еще было спокойно, казалось, что война где-то далеко. Я слышала по радио передавали что-то о войне, но мне это было неинтересно. Как оказалось, она была очень близко - в селе неподалеку от нас уже убили несколько молодых ребят. Сидя в машине я услышала какие-то выстрелы, тогда я начала переживать.
Ближе к границе звук выстрелов стал отчетливее, отец нас оставил у берега реки [Пяндж], где нас уже ждали семьи моих амаков (дядя со стороны отца – прим. ред.), они спрятались в небольшой яме, так как огонь прекращался ненадолго. Папа вернулся охранять дом, а мы остались сидеть в яме ждать момента.
Мы дождались ночи и переплыли Пяндж на плотине, пальба на тот момент уже закончилась. Но нашлись и отчаянные - я видела, как люди пересекали реку под «дождевым» обстрелом, кто на баллонах, кто пытался сам переплыть. Три человека так и не доплыли до другого берега живыми, их переложили на простыню и похоронили уже в Афганистане. В тот момент мое сердце разрывалось на части, я была в ужасе от увиденного, я даже не могла плакать, просто застыла.
Когда мы перешли на тот берег, пограничников предупредили о беженцах и они перерезали в одном месте колючую проволоку. На этом месте мама бросила курпу сверху на проволоку, чтоб мы не поранились пока перелазили. Когда мы уже перелезли через сетку, мы потянули за курпу, но она зацепилась за проволоку и порвалась, вся вата вылезла наружу. Мы запихнули все, что вывалилось изнутри, и отправились в лагерь. В эту ночь мы укрывались этой порванной курпой
Все три семьи добрались в полном составе. В Афганистане нас встретили очень тепло, здесь все знали, что мы бежим от войны. Нам помогали абсолютно во всем, но я все еще беспокоилась за отца: как он там? Жив ли вообще?
Через дней 10-12 он вернулся, его ноги отекли и были в царапинах. Он рассказал, что боевики уже вошли в Кабадиян, а наш дом сожгли. После этого папа уже бежал к нам в Афганистан, пробираясь ночами через хлопковые поля, так было намного безопаснее.
В первое время в Афганистане мы жили в палаточном городке, нам выдавали одежду (даже носки!) и талоны, на которые мы могли сделать покупки на базаре. Я сразу пошла в школу, родителям нашли работу, у меня даже сестренка родилась в Афганистане!
Мы прожили в Афганистане 5 лет. Я с большой теплотой вспоминаю эти годы и благодарна за поддержку, оказанную государством и народом. Я окончила школу в Афганистане, успела поработать с мамой на бисквитном заводе, съездить с семьей в Мазари-Шариф три раза и стать старшей сестрой. На родину мы вернулись самые последние, когда в Афганистане началась война.
Мы просыпались рано утром, делали все дела, а в 7 утра заходили домой и ждали захода солнца. Как только солнце садилось за горизонт, жизнь закипала вновь. Военные действия не велись там, где живут мирные жители, стрельба была только в горах, но все равно было страшно. Мы решили вернуться домой в Таджикистан - мама сильно скучала по родному дому.
Когда вернулись в Кабадиян, наши дома были сожжены, мы начали заново его отстраивать. На ремонт дома нам понадобилось три года, но несмотря на это мы были счастливы вернуться на родину, где больше нет войны.
Диловар, на момент войны было 15 лет.
Самарканд, Узбекистан
Душанбе, Таджикистан
- На момент начала войны я учился в 9 классе, мне приходилось ходить пешком в 53 школу. Я как раз проходил через площадь Шохидон, так называемый лагерь «вовчиков»². Соответственно, я видел все эти плакаты, всех этих людей. Там они выступали со ступеней ЦК и Верховного совета. Помню песню «Аз хоби гарон, хоби гарон, хез» («Из глубокого сна, глубокого сна выйди»), она тогда была очень популярна, практически гимн одной из площадей. Я, подросток, чувствовал весь этот адреналин и думал: «ух, как классно», тогда не осознавая всю серьезность происходящего, был подростком. Я смотрел на это все, немного даже участвовал. Иногда мне перепадал кусок лепешки, шел потом довольный пешком до зоопарка, потому что тогда автобусы разворачивались у Путовского рынка.
«Вовчиками»² в Таджикистане называли сторонников оппозиции. Движение сложилось, как альянс партии исламского возрождения (решением суда запрещена в Республике Таджикистан), Демократической партии и некоторых примкнувших движений. Этимология слова «вовчик» достоверно не известна, предположительно от арабской буквы «و» - «вав», что означало сторонник ваххабизма.
«Юрчиками» называли сторонников президентов Рахмона Набиева и Эмомали Рахмона, которые в основном придерживались коммунистической и светской идеологии. Этимология слова неизвестна.
Осенью 92-го года мы уехали в Самарканд (Узбекистан). У родителей были шогирды, бывшие студенты, которые работали в ЖД, они нам помогли сесть на поезд. Нас фактически запихнули в этот вагон. Никакой речи о централизованной продаже билетов не было, чтобы ты себе купил место в купе или плацкарте. Кто первый пришел, сел, тот и получил билет. Потом приходили кондукторы и ты просто с ними расплачивался на месте.
Поезд был забит. Помню, нас была целая куча и в какой-то момент мне повезло и мне досталась багажная полка, куда чемоданы забрасывают. Она была в конце, в торцевой стороне купе, я ближе к ночи нашел это место и забился туда, было очень жарко. По приезду в Самарканд, нас уже встретили родственники, среди ночи пешком дошли до дома, где жили бабушка и дедушка.
Мы провели в Самарканде пару месяцев, и зимой 93-го года вернулись домой. Когда мы возвращались, мы доехали поездом из Самарканда до Термеза, а потом уже пересели на автобус. Он довез нас до границы и там нас высадил. Нейтральную зону мы пересекли пешком, достаточно большой отрезок. Мы взяли с собой из Самарканда какие-то продукты питания, привезли все, что могли на себе унести. После мы пересели на какой-то грузовик, на нем мы доехали почти до алюминиевого завода, а там уже мы переночевали в гостинице Турсунзода. На следующее утро местные власти организовали автобусы, так мы доехали до Душанбе.
"Когда мы добрались до дома, увидели, что второго и третьего этажа нет.
Тогда я осознал всю серьезность войны".
Когда мы добрались до дома, увидели, что второго и третьего этажа нет.
Тогда я осознал всю серьезность войны. В наш дом попал снаряд и трёхэтажный дом превратился в одноэтажный. Я поднялся и увидел, что бетонная стена обвалилась, стекла все полетели, а фасад, тыльная сторона вся изрешеченная. В этот момент я понял, что здесь все уже по-другому, по серьезному.
Потом уже начали рассказывать соседи, друзья, знакомые, как они все это пережили. Были и смешные моменты, и реально страшные. Когда ночью машина заезжает во двор, ты начинаешь думать: «За кем они приехали? Зачем они приехали? Может быть сейчас будет стук в дверь и что-то произойдет».
Самое яркое воспоминание - когда мы грелись в подъезде, тогда еще было центральное отопление. Подъезд был закрыт, стояла железная дверь, как вдруг стук в дверь. Дверь мы открыли, зашел какой-то мужчина в военной в форме, наш соседский мальчишка узнал его и поздоровался. Мужчина начал расспрашивать его, как они живут, как родители, а потом спрашивает: «В доме есть "вовчики"? Есть учителя? Демократы?». Его почему-то интересовали преподаватели истории. Сказал, что если есть, то дети могут разобрать их квартиры, а он разберется с жильцами.
В этот момент ты начинаешь вспоминать, какие у тебя были отношения со всеми этими соседскими детьми, не обидел ли ты кого-нибудь? Не затаил ли кто на тебя обиду? Они могли сказать: «Вот у него родители историки, и вообще они демократы и гармские». То есть все эти три наводящих вопроса были про меня. И это была наша реальность. Просто за то, что ты во время футбола случайно наступил на ногу соседского ребенка, он может отомстить тебе и просто перевернуть всю жизнь твоей семьи. Это одни самых ярких и страшных эмоций, которые я испытывал.
После большого перерыва я вернулся в школу, началось деление на «вовчиков» и «юрчиков». Люди, с которыми ты до этого общался нормально, вдруг стали другими и стали воспринимать тебя уже по-другому - это школьные реалии тех лет.
За время войны я успел окончить школу и поступить в университет. В первый год нас отправили на хлопок, опять узнали, что среди нас был кто-то, чьи родители занимали посты в комитете демократической партии, начались какие-то разборки, двоих ребят пырнули ножом. Опять началось деление, каждый вспомнил, кто есть кто.
Но нам повезло - наша группа была дружная, поэтому внутри нашей группы особых проблем не было. Но мы знали, что в другом корпусе, в спортзале поселили студентов с бухучета, а они почему-то в тот момент концентрированно представляли выходцев из Хатлона. Мы понимали, что они наши соседи, но надо быть с ними аккуратными и лишний раз не сталкиваться, старались обходить их стороной.
После, когда мы уже вернулись с каникул на «островок» (учебный городок Таджикского Государственного Национального Университета – прим. ред.), дошла информация, что у одного нашего однокурсника отца убили, он тоже был из Гарма. Это еще раз напомнило мне, что география моего происхождения не самая безопасная.
А так, мне повезло с группой, все были вменяемые. Но я знаю, что так было не у всех. В других группах было и физическое насилие. К сожалению, боевики и оружие на то время было нормой, были моменты, когда студенты приходили с оружием, и угрожали учителям. Пытались во время сессии приводить боевиков, чтоб им поставили оценки.
В конце 4-го курса, в июле 97 года я устроился переводчиком в национальную комиссию по национальному примирению. Тогда они уже подписали мирный договор, их поселили в гостинице «Вахш». Мне приходилось туда ходить, переводить документы, на встречах сопровождать и делать устный перевод. Соответственно я постоянно видел боевиков, автоматы, охрану.
Однажды, когда мне очередной раз нужно было туда пойти, между ними был какой-то конфликт. Я подхожу к двери, а там звук выстрела - кто-то в кого-то стреляет. Я услышал, как кто-то за дверью упал и передумал заходить в гостиницу. Думаю, зачем мне нервировать вооруженных людей. Решил пойти к четырехэтажкам, где сейчас магазин «Волна», и спрятаться в одном из подъездов, переждать конфликт.
Только захожу в подъезд, а оттуда выбегают трое, у одного ручной пулемет и лента висит. Бежит и спрашивает у меня, не видел ли я кого-то вооруженного, а я стою и ничего не могу сказать. Они потом убежали, а я решил не заходить в этот подъезд. Я пошел в университет через «Зеленый базар» и в этот день я в гостиницу «Вахш» больше возвращался.
Мамлакат, на момент войны 21 год.
Кабадиян, Таджикистан
- Это был конец октября 92-го года. Я жила в центре Кабадияна, начали доходить слухи, что народный фронт наступает. В нашем городе на тот момент жило много таджиков из так называемой «оппозиционной местности» - гармцы, дарвазцы, памирцы. Вообще, у нас был очень интернациональный город - было много и немцев, узбеков, татаров, кого только не было, я сама - кыргызка-таджичка. Тогда все начали собирать свои вещи и убегать. Я смотрела из окна и видела, как все уходят, буквально за пару дней город почти опустел.
Мой старший брат тоже собирал вещи и хотел сбежать в Афганистан, у него почти получилось. Он доехал до границы и должен был уже пересечь ее, но, по рассказам знакомых, которые были с ним, он что-то забыл в городе и вернулся. К сожалению, в город он так и не смог вернуться, по дороге его поймали и убили. Мы все еще не знаем его место захоронения, так и не нашли могилу.
Потом начали закрывать дороги, выехать было невозможно - убивали прямо на месте.
Одного из братьев забрали прям при мне. В ноябре мы по делам поехали в участок Фарогат на пару дней, возвращались мы через поселок Курот и остановились там у знакомых, потому что заметили большое количество боевиков. Мы позвонили нашим кудо (кумам – прим. ред.) в Кабадиян и сказали, где мы находимся, чтобы нас забрали оттуда.
«Никуда не уходите, ждите нас там, мы скоро будем», - сказали нам кудо. Мой брат был десантником, прошел весь Афган, он был очень здоровый и высокий парень. Пока я тихо сидела и пряталась дома у знакомых в ожидании родственников, брат постоянно выходил из дома во двор и обратно. Его заметили, в ворота зашли боевики и сказали ему идти с ними. Я просила его остаться, но выбора, увы, не было. Родственники не успели, его забрали раньше.
Его убили 14 ноября в Куроте, его останки мы нашли только спустя 8 лет. Они расстреляли 5 человек и залили бетоном за то, что они служили в Афгане и «убивали мусульман».
Место нам показал человек, который видел, как их расстреливают. Мы долго искали точное место, мы перерыли всю землю около этого участка, но ничего не нашли, оставалась только бетонная плита. В итоге мы начали ломать бетон. Первое, что я увидела, - его обувь, это были те туфли, в которые он был обут в последний день, когда мы с ним виделись.
Когда начали вытаскивать останки, мне дали его череп с пулей во лбу и, несмотря на то, что за 8 лет все сгнило и череп был деформирован, я узнала очертания лица моего брата. Его кости сразу отделили от остальных, он был самый крупный из убитых. По рассказам мужчины, который видел их расстрел, в него выстрелили 6 раз, после это он крикнул убийце: «Если собираешься убить, убивай». После этого он получил последний выстрел в лоб.
Хаспаллаев³ - комендант Кабадиянского район.
Ребят, которых убили вместе с ним, я всех знала, это были хорошие и безгрешные ребята. Я высчитала 40 дней со дня их смерти и пошла к главе махаллы Хаспаллаеву³, чтоб он выписал мне пропуск к боевикам в мечеть, требовать у них корову и масло.
«Я дам тебе мясо», - сказал он, а я ответила: «Мясо у меня есть, давай корову» (чтобы принести корову в жертву, пустить кровь по усопшим – прим. ред.).
Хаспаллаев выделил мне сопровождающего Шохимардона. Это был высокий и очень красивый парень, у него был один золотой зуб, широкая улыбка и автомат. Мы с Шохимардоном пошли к мечети, где собрались все боевики. Тогда я ничего не боялась, во мне не было ни капли страха, я была полна ненависти и злости.
Когда мы подошли к мечети, я увидела 25-30 огромных казанов, они что-то праздновали, пока народ голодал. Я знала, что боевики собрали весь скот у населения и держат в мечети.
Когда я вошла в мечеть, все посмотрели на меня. Я не боялась, если бы мне дали в руки автомат, я бы их всех там перестреляла. Я пошла к раису (коменданту – прим. ред. ), показала бумагу и сказала, что мне нужна корова и масло.
«Ни мяса нет, ни денег», - сказал он, а я сильно разозлилась: «Ах денег нет, тогда держи» и бросила ему на стол четыре сотни рублей и потребовала именно корову!
Они выделили корову и мясника, там же ее зарезали. Корова была большой, вышло больше 100 килограмм мяса. Деньги мои вернули, сказали масла нет.
Мы повезли все мясо на тракторе, параллельно с нами ехали пьяные боевики на «Виллисе». Они ехали на скорости и на железной дороге их машина перевернулась, они переломали себе все ноги и руки. Я посмотрела на них и хотела добить их на месте, настолько зла я на них была.
Мы сделали большой маърака (сороковины - прим. ред), на поминки пришло много людей, в том числе и боевики, и полевой командир.
Я накрыла очень большой и богатый стол по тем временам - были и фрукты, и конфеты, все были удивлены. Боевики между собой перешептывались: «Откуда она это все нашла? Неужели народ все же что-то спрятал от нас».
Мастон, на момент войны 17 лет.
Душанбе, Таджикистан
Хорог, Таджикистан
- В 1992 году мне было 17 лет, брату - 18. Я только поступил в ТГУ (Таджикский Государственный Университет – прим. ред.). Проучились мы полтора месяца. В 20-х числах октября, помню, брат меня разбудил рано утром, сказав: «Кажется, началась война». Я сам потом, услышав грохот тяжёлой артиллерии почти под окном, понял, что это не шутка.
В те дни мы даже голову боялись в окно высунуть из-за боязни, что пуля может попасть в голову. Где-то на 3-й или 4-й день перестрелка закончилась, и мы решили выйти из дома, чтобы хотя бы хлеба купить. Город пустовал. И только на хлебозаводе была толпа людей, стоявших в хаотичной очереди за хлебом.
Мы тогда ещё не осознавали всю серьёзность ситуации, но знали, что большинство наших уже покинули свои дома в Душанбе и регионах, и отправились на восток - Памир. Мы оставались в Душанбе до декабря 1992 года.
Уже с середины ноября мы поняли, что всё серьезно. Поняли, что в некоторых районах уже идет чистка, т.е. отыскивают наших земляков и расстреливают. Ощущения были жуткими.
С середины ноября мы уже каждый день искали транспорт, чтобы покинуть Душанбе, но всё тщетно. И только 5-го декабря мы нашли один отъезжающий самосвал. Нас взяли на кузов ещё с пятью пассажирами, и мы отправились в Хорог.
На кузове в декабре было холодно. Было страшно. Пока мы ехали из Душанбе на восток, каждую минуту ждали обстрела. И только вступив на территорию Бадахшана, пришло спокойствие.
Когда мы прибыли в Хорог, родные не могли поверить, что мы смогли вырваться из этого ада. Потому что в те дни практически каждый день приходили вести о том, что кого-то из наших опять расстреляли или зверски убили в Душанбе или в других районах.
Жизни всех людей в те годы изменились. Никто не знал, что будет дальше. Каждый выживал как мог.
AKDN⁴ (Aga Khan Development Network - Сеть по развитию при Ага Хане – прим. ред.).
В 1993 году на Памир уже приехали представители AKDN⁴ и сразу же наладили поставку гуманитарной помощи всему населению ГБАО в виде муки, масла, сухого молока, бобовых культур и т. д. Местные власти очень оперативно сумели подсчитать количество всего населения, включая беженцев, и высчитать норму на каждого. Можно сказать, что АКDN в те годы помог выжить населению, за что каждый житель этого региона очень благодарен фонду. Эта помощь продолжалась аж до начала 2000-х.
Параллельно с этим AKDN открывал свои проекты на территории области, и это помогло многим трудоустроиться и зарабатывать неплохие по тем временам деньги.
В мою жизнь фонд тоже внёс свой вклад. Я стал стипендиатом фонда и осенью 1993 года отправился учиться в Россию. До 2001 года меня не было в Таджикистане. А жизнь там вошла уже в относительно стабильное русло.
Но всё это было хорошим уроком для поколения, жившего в те годы. Потому как любая мысль о том, чтобы пойти на кого-то с оружием, наводит страх на тех, кто пережил войну.
Но новое поколение, не пережившее всё это и живущее в относительно сытом мире, не понимает этого. И опять всё больше чувствуется среди них разделение на регионы.
Шухрат, на момент войны 8 лет
Душанбе, Таджикистан
Мы жили в 91 микрорайоне. Наши дома в то время почему-то называли «ЦКовскими» домами. Видимо, потому, что нашими соседями были государственные чиновники, видные журналисты, поэты.
Я не помню всех имен, но кого я могу вспомнить, так это Лоика Шерали и Амиркула Азимова. Мне было 8 лет... я не знал ни о масштабах гражданской войны, ни о всех тех ужасных зверствах, которые происходили в стране в те годы повсеместно. Весь мой мир был в границах нашего «квадрата», за который нам не разрешали выходить.
Гражданская война для меня была некой интерактивной игрой, в которую играли все: от детей до взрослых.
Помню мама будила меня и брата в 3 часа ночи, чтобы мы могли пойти вместе с ней к ближайшему гастроному и встать в очередь за хлебом. Хлеб тогда, кажется, выдавали только по 2 буханки в одни руки.
Мужчины нашего двора организовали отряд дружин для защиты домов от боевиков, преступников и просто мародёров, и за большим костром дежурили посменно всю ночь.
Мы жили на четвертом этаже и наши соседи, которые жили на первом и втором этажах, каждую ночь ночевали у нас в квартире, так как были случаи, когда в квартиры закидывали гранаты и зажигательные смеси.
Помню бойца Народного фронта⁵, который жил у нас в соседнем доме. Он был ветераном Афганской войны, и он был всегда вооружен до зубов. Также были солдаты, которые охраняли периметр в этом «квадрате», мы к ним ходили, чтобы подержать в руках настоящий автомат или пистолет.
Народный фронт
Военно-политическое движение, которое поддерживало правительство против Альянса объединённой таджикской оппозиции.
Однажды утром наша соседка, подметая двор, подозвала меня, чтобы спросить, что лежит под одной из машин. Я наклонился посмотреть и увидел кругловатый маленький предмет. Когда я его достал и поднял его над головой, я с гордостью во все горло крикнул: «ГРАНАТА!». За мгновение наш двор опустел. У меня в руках была РГД-5, ручная граната.
Но трагедии не обошли стороной наш маленький «квадрат». Ближе к зиме, помню, в упор был застрелен журналист, который был нашим соседом, он вынес мусор и был убит.
Буквально в тот же день в своей машине был расстрелян из автомата человек, который работал на какое-то посольство. Он выезжал из своего гаража, который находился под нашими окнами. Рядом с ним сидел его сын, которому кажется не было и 5 лет. Мальчик выжил.
Был случай, когда мы наблюдали картину, как желтая «Волга» подъезжает к «ЦКовскому» дому, из нее выходят несколько вооруженных человек и начинают обстреливать одну из квартир, расположенных на втором этаже.
В то время меня часто преследовали кошмары, в которых меня или моих близких убивают.
Правила комментирования
comments powered by Disqus