«Центральноазиатская региональная идентичность могла быть вполне осуществимым проектом идентичности: общий язык, религия и советский опыт – все это можно было бы мобилизовать для создания общей идентичности. Но, как мы все знаем, этого не произошло», – объясняет Хельге Блаккисруд, старший научный сотрудник Норвежского института международных отношений (NUPI) в интервью аналитической платформе CABAR.asia.

Хельге Блаккисруд, доктор политических наук из Университета Осло, является старшим научным сотрудником NUPI. Его основные исследовательские интересы включают российский федерализм, национализм и национальную идентичность. Также он с особым вниманием относится к процессам государственного и национального строительства на постсоветском пространстве, в частности, в евразийских государствах. С 2008 года д-р Блаккисруд ведет модуль «Нация, государство и национализм» в Академии ОБСЕ в Бишкеке.

CABAR.asia: К юбилею 30-летия независимости стран Центральной Азии давайте оглянемся назад и кратко проанализируем процесс нациестроительства в данных странах. В чем была особенность данного процесса на начальном этапе? С какими вызовами и проблемами столкнулись страны в 1990-ых?

Хельге Блаккисруд: Следует отметить, что республики Центральной Азии не очень стремились к отделению от советской империи. В позднесоветский период подавляющее большинство местного населения проголосовало за сохранение Советского Союза. Другими словами, республики Центральной Азии обрели независимость, к которой они особо активно не стремились.

Республики Центральной Азии обрели независимость, к которой они особо активно не стремились.

Более того, этнические категории и административные границы в Средней Азии были советскими конструкциями. В отличие от стран Балтии, например, не существовало значимой досоветской государственной традиции, к которой можно было бы вернуться.

Советский период сформировал национальную идентичность таким образом, чтобы удовлетворить потребности советского общества. Значительные ресурсы были вложены в различные титульные нации, особенно во время «коренизации» в 1920-х годах, но эти проекты национального строительства были предназначены, прежде всего, для того, чтобы придать общенациональный вид делу социализма. Идеал был: «национальным по форме, социалистическим по содержанию».

Таким образом, с одной стороны, новые режимы, возникшие после 1991 года, унаследовали готовую национальную идентичность. С другой стороны, эти национальные идентичности не были предназначены для удовлетворения потребностей независимого национального государства.

Лидеры центральноазиатских республик в большинстве своем были плохо подготовлены и не особо стремились к независимости. Однако процесс преобразования союзных республик в независимые государства, тем не менее, шел невероятно мирно – за исключением гражданской войны в Таджикистане.

Важно подчеркнуть этот момент, что люди были склонны принимать новые реальности без особого протеста или сопротивления. В конце концов, в параллельном процессе распада Югославии мир стал свидетелем того, как такие процессы могут обернуться по-настоящему неприятными.

Изменились ли подходы, модели стран Центральной Азии в нациестроительстве со временем, если сравнить начальный этап независимости с нынешним? Были ли попытки создания гражданской нации?

Да, за последние тридцать лет произошло много изменений. Новые центральноазиатские государства начали с национальной идентичности, сформировавшейся в советский период, и ее нужно было адаптировать к независимой государственности. В результате все эти государства прошли через процессы попыток, неудач и адаптации своей национальной идентичности.

В Кыргызстане, например, разные президенты пытались запустить свои собственные проекты идентичности. Хотя президент Таджикистана остается на посту на протяжении достаточно долгого периода времени, в стране было выдвинуто несколько проектов идентичности: арийское наследие, зороастризм, наследие Исмоила Сомони, строительство Рогунской плотины – все на разных этапах представлялись как потенциальные факторы формирования идентичности.

Также произошли важные изменения в оценке советского периода. Все проекты государственного строительства в большей или меньшей степени постепенно отдалились от советского прошлого. Возьмем, к примеру, Узбекистан, где советский опыт теперь рассматривается как проявление колониализма. Другими словами, советский период превратился из проекта модернизации и освобождения в продолжение российского колониального экспансионизма и угнетения в Центральной Азии.

Недавно также произошла переоценка начала 20 века. Историки и архитекторы нациестроительства теперь оглядываются на 1917 год и больше не признают, что советский путь был единственным возможным путем к государственности. Различные национальные движения, которые действовали во время Октябрьской революции и Гражданской войны, теперь рассматриваются как предвестники альтернативных путей развития.

Что касается строительства гражданской нации, то примеров подлинных попыток развития инклюзивных гражданских наций немного. Одним из них был Кыргызстан в начале 1990-х, когда президент Аскар Акаев придумал лозунг «Кыргызстан – наш общий дом», но эта кампания не особо увенчалась успехом. Другим, более успешным был проект его коллеги – Нурсултана Назарбаева в Казахстане, посвященный светлому будущему многоэтнического Казахстана 21 века.

В других местах основное внимание уделялось славному прошлому, а не будущему. Страны, пытаясь еще глубже копнуть корни титульных наций, подчеркивали, что «мы прибыли сюда первыми, мы являемся законными владельцами этого государства». Однако и в Казахстане мы можем наблюдать сдвиг в сторону более отчетливо ориентированного на казахов проекта национального строительства, развивающегося после 2014 года.

Какие изменения произошли в Казахстане после 2014 года?

После российской аннексии Крыма власти Казахстана забеспокоились, когда Путин заявил: «У казахов никогда не было государственности». Они почувствовали острую необходимость пересмотреть проект государственного строительства, чтобы осветить историю Казахстана, предшествовавшую российскому завоеванию. Уже в 2015 году с размахом отметили празднование 550-летия Казахского ханства. Совсем недавно, с приходом к власти президента Токаева, похоже, произошел сдвиг еще дальше, в эпоху Золотой Орды.

На что каждая страна Центральной Азии делает акцент в процессе нациестроительства? Какими инструментами, символами пользуются страны региона?

В целом, страны региона опираются на очень стандартизированный репертуар. Ничего особенно удивительного, разве что за исключением «ориентированного на будущее» казахстанского проекта. В других местах же это история, язык, культура, и т.д.

Эти элементы уже были разработаны и стандартизированы советскими властями, поэтому после 1991 года все, что нужно было сделать новым правителям, – это приспособить их к новым реалиям бывших союзных республик, превратившихся в потенциальные национальные государства.

Например, в советское время все республики были наделены «национальной» историей. Новым строителям нации просто нужно было устранить некоторые идеологические черты, связанные с марксизмом-ленинизмом и историческим материализмом. Историю следовало переписать так, чтобы она завершилась не Октябрьской революцией и построением социализма, а установлением независимой государственности. Советская история была многоэтнической, теперь прошлое неизбежно концентрировалось на титульной нации. В этом процессе пришлось переоценить некоторые элементы прошлого. В Узбекистане, например, Амир Тимур из безжалостного жестокого тирана превратился в символ славного прошлого и знаменитого государственного деятеля.

В принципе все уже было готово к мобилизации, и в этом процессе используются очень заурядные, стандартные элементы национального строительства.

Какова роль религии в процессе нациестроительства в странах Центральной Азии?

Роль религии меняется с течением времени. Первоначально большинством этих новых государств управляли бывшие «аппаратчики» из Коммунистической партии, которые испытывали определенное нежелание принимать религию. Очевидно, что у ислама был большой потенциал для объединения людей, несмотря на этнические различия. Но некоторые из новых лидеров опасались, что ислам может заполнить постсоветский идеологический вакуум и превратиться в независимую общественную силу, бросающую вызов авторитету властьимущих. Поэтому их внутренняя реакция заключалась в том, чтобы попытаться маргинализировать религию и сосредоточиться на разработке проектов национального строительства, в которых были подчеркнуты культурные элементы ислама, но приглушен религиозный аспект.

Однако постепенно акцент сместился с маргинализации на кооптацию и попытки продвинуть национальный ислам: кыргызский ислам, таджикский ислам и т.д. В то время, как ислам как религия бросает вызов этническим и национальным границам, власти теперь стремятся кооптировать ислам, чтобы подобным образом укрепить легитимность режимов.

Как обстоят дела с этническими меньшинствами, нетитульными нациями? Насколько они интегрированы?

По большому счету, национальное строительство сосредоточено на титульных нациях. В политической научной литературе есть понятие «сыновья земли» (sons of soil) – идея о том, что коренное население должно иметь приоритет, когда дело доходит до доступа к ресурсам. В контексте Центральной Азии это означает, что кыргызы должны иметь приоритет в Кыргызстане, узбеки в Узбекистане и др. Такой подход игнорирует интересы этнических меньшинств, независимо от того, являются ли они коренными или недавно прибывшими.

За исключением Казахстана, где межэтнический баланс был очень деликатным вопросом (на момент обретения независимости этнических русских было почти столько же, сколько было этнических казахов в Казахстане и в некоторой степени в Кыргызстане), я бы сказал, что этнические меньшинства были в основном предоставлены сами себе. Во всяком случае, активно вовлекать их в нацпроект власти не пытались. Конечно, в парламенте есть символическое представительство с квотами, зарезервированными для групп этнических меньшинств, но в целом государственный аппарат и, конечно же, властные должности, как правило, закрепляются за титульной нацией.

Часто этнические меньшинства рассматриваются как гости, даже если они жили там веками. Их не принимают как «местных» в том смысле, что они воспринимаются как часть нации. Этнические меньшинства в Центральной Азии зачастую являются маргиналами общества: они могут быть интегрированы экономически, но не политически и не по идентичности. Новые национальные государства монополизированы титульными нациями.

Насколько гармонируют модели нациестроительства с подобными моделями соседних стран, в региональном разрезе? Не вызывают ли они противоречия друг у друга (например, исторические территориальные и другие претензии; соперничество между разными языковыми группами)? Были ли попытки создания региональной идентичности?

Чтобы начать с вопроса о соперничестве или гармонии, я бы сказал, что везде была гонка о признании «первой» прибывшей нацией, которая представляет «исконное» население Центральной Азии. Не обязательно, что такая гонка приведет к конфликту с соседями, поскольку основная цель углубления исторических корней нации все глубже и дальше в прошлые века – больше для подтверждения притязаний на рассматриваемое государство. Таким образом, не обязательно проблематично то, что современные нации обращаются и присваивают более древние цивилизации и исторические фигуры в свои национальную генеалогию.

Одним из факторов, который, возможно, помог снизить потенциальную напряженность, является то, что сегодняшняя карта никоим образом не отражает дороссийскую или досоветскую карту региона. Все нынешние государственные границы – советские конструкции и, в основном, искусственные. В результате, сегодня никто не хочет рисковать открытием «ящика Пандоры» для пересмотра границ.

Единственное большое исключение – соперничество таджиков и узбеков за Самарканд и Бухару. Некоторые таджики громко жалуются на то, как советский процесс делимитации границы отрезал сегодняшний Таджикистан от его бывших «культурных столиц». Однако как политический проект кампания за «воссоединение» «таджикских земель» нежизнеспособна. Напротив, конфликты из-за территорий и границ носят более локальный и ограниченный характер, как в случае недавних столкновений между Таджикистаном и Кыргызстаном из-за этнических анклавов. Но, на мой взгляд, эти столкновения больше связаны с ресурсами, чем с этнической принадлежностью, и часто больше происходят на местном уровне..

Что касается центральноазиатской региональной идентичности, я считаю, что это мог бы быть вполне осуществимым проектом: общий язык, религия и советский опыт – все это можно было бы мобилизовать для создания общей идентичности. Но, как мы все знаем, этого не произошло. Туркмены при Туркменбаши просто отстранились от всего, говоря, что Туркменистан идет своим путем. Между узбеками и казахами возникло соперничество по поводу того, кто должен быть «естественным» лидером проекта интеграции в Центральной Азии. Что касается кыргызов, они не могли так или иначе что-то изменить. И, конечно же, выделяются таджики, будучи единственной нетюркоговорящей нацией. В конце концов, страны Центральной Азии оказались втянутыми в другие интеграционные проекты, не ориентированные на Центральную Азию.

Кроме того, всегда более соблазнительно быть суверенным лидером небольшого государства, чем просто лидером провинции в большом государстве. После распада Советского Союза это произошло в случае Молдовы. Первоначально была значительная поддержка идеи, что молдаване были румынами, и, следовательно «воссоединения» с Румынией. Но очень скоро после обретения независимости молдавский лидер пришел к выводу, что лучше быть президентом Молдовы, чем губернатором румынской провинции.

Более соблазнительно быть суверенным лидером небольшого государства, чем просто провинциальным лидером в большом государстве.

На что следует обратить внимание странам Центральной Азии в процессе нациестроительсва?

Я считаю, что необходимо открыть проекты национального строительства, чтобы обеспечить лучшую интеграцию этнических меньшинств. В долгосрочной перспективе нынешняя политика простого игнорирования их существования будет нежизнеспособной. Власти должны больше инвестировать в возможности для этнических меньшинств, в частности школьникам изучать государственный язык, чтобы те члены групп меньшинств, которые хотят участвовать в национальном проекте, могли иметь хорошие шансы быть включенными.

Я считаю, что для обеспечения социальной сплоченности и стабильности важно открыть все сферы общества для меньшинств, чтобы они не чувствовали себя гостями, а воспринимались как постоянная составляющая населения. Я не выступаю за уменьшение акцента на кыргызскость, казахскость или узбекство нации, но важно предоставить другим возможность интеграции в это национальное сообщество.

 

Следите за нашими новостями на Facebook, Twitter и Telegram