Имя Владимира Петровича Наливкина едва ли знакомо большинству наших современников. О забвении этой необыкновенной личности немало позаботились в свое время узбекские политики и служители науки и культа, не простившие русскому офицеру, администратору и ученому его всесторонней гениальности. Была эта личность вычеркнута и из общероссийской памяти, оставляющей все меньше места славным страницам покорения далекого и жаркого Туркестана.
Между тем Наливкина без преувеличения можно назвать одним из настоящих завоевателей, замирителей и устроителей Среднеазиатского региона, пером, трудом, высокими нравственными качествами и самопожертвованием завоевавшим уважение среди местных народностей. Даже спустя десятилетия жители горного узбекского кишлака Нанай, где он прожил почти семь лет, вспоминали о нем не иначе как о святом.
Владимир Петрович Наливкин родился 170 лет назад – 25 февраля (по другой версии – 15 июня) 1852 года в Калуге в старинной дворянской семье, славившейся ратными подвигами, а потому фактически не оставлявшей своему отпрыску иного выбора, кроме как военная стезя. «Мой дед по матери в 1814 году был в Париже, – писал Наливкин в своих воспоминаниях. – Другой мой предок, тоже по матери, основал орловский кадетский корпус. Отец всю жизнь прослужил на военной службе. Все дяди были военные. Один из них убит в Севастополе. Отец вернулся с Кавказа, из турецкой кампании 1853–1855 годов, с простреленными папахой и буркой, долго хранившимися на дне красного окованного жестью сундука в качестве фамильной святыни. Много лет спустя с его кавказской шашкой я пошел в Хивинский поход».
Курс наук Наливкин прошел в лучшем по тем временам среднем учебном заведении – Первой Петербургской военной гимназии, где в разные годы получали образование российские цесаревичи. В 1871 году, окончив в чине портупей-юнкера курс Первого Павловского военного училища и имея полное право вступить в гвардию, но испытывая «неудержимое желание понюхать пороху», 19-летний юноша зачисляется хорунжим в конно-артиллерийскую бригаду Оренбургского казачьего войска, квартировавшую в Ташкенте. Прослужив там несколько лет, он считал себя «навсегда связанным нравственными узами с казачеством», на которое смотрел как на «носителя великих заветов всеказачьей матери Сечи Запорожской, заветов равенств и свободы».
Спустя четыре года службы активный участник Хивинского (1873 г.) и Кокандского (1875 г.) походов Наливкин испытывает качественные изменения своих воззрений. «Война, моя возлюбленная, которой я грезил, богиня, жрецом которой я хотел быть, – писал он, – стала казаться мне противной… Я понимал… что надо бежать, что надо упасать свою душу».
Разочаровавшись в военных способах реализации среднеазиатской политики Российской империи и некоторых русских офицерах, «подозрительными путями доползающими до генеральского чина», он оставляет военную службу и вместе с супругой – выпускницей Саратовской женской гимназии Марией Владимировной Сарторий – перебирается в тихий уголок Наманганского уезда кишлак Нанай, намереваясь «путем освещения характера обоих народов (русского и узбекского. – О.С.) создать почву для их сближения». «Надо было вводить основы нашей гражданственности среди чуждого нам и чуждавшегося нас населения, – отмечал Наливкин. – Поэтому являлось необходимым, во-первых, знакомиться с этим населением, с его языком, бытом и нуждами…»
Ради этого в 1878 году он надевает сартовский (узбекский. Сарт – дореволюционное наименование узбеков) халат, она – чимбет (прямоугольная густая сетка из конского волоса, закрывающая лицо женщины) и паранджу, и вместе они погружаются в уникальный мир узбекского дехканина, детально изучая его язык, земельный быт, религию и обычаи. Летом вместе с киргизами они уходят в горы, намереваясь в деталях познать особенности кочевой жизни.
В такой обстановке, в сырой холодной сакле, согреваясь сартовским одеялом за общим сандалом, или в прохладной юрте рождались, росли и воспитывались их дети, до 7–8 лет не слышавшие русской речи. Зато результаты получились блестящими: супруги усвоили узбекский, таджикский и киргизский языки в той тонкости, какая не достигается учебниками и школами, и поражали знанием живой разговорной речи туркестанцев солидных ученых.
Загадку лингвистических способностей боевого офицера, не имевшего для этого специальной школьной подготовки, современники объясняли тесным его общением в гимназические годы с товарищами-кавказцами, обучившими его грузинскому языку, и вынесенным из него осознанием того, что владение местными языками дает ключ к пониманию национальной психологии. Этот принцип впоследствии настойчиво проводился в жизнь такими администраторами края, как Н.И. Гродеков, граф Н.Я. Ростовцев, Д.И. Субботич, Н.А. Иванов, которые, несмотря на преклонные годы и массу посторонних дел, сами изучали местные национальные языки с целью обходиться без переводчика и быть полезными управленцами.
Шесть лет жизни в тесном соприкосновении с коренным народом региона также принесли блестящие научные результаты. С 1880 по 1884 год Наливкин публикует 11 работ, посвященных различным аспектам жизнедеятельности народов Туркестана – от характеристики топлива, используемого в Наманганском уезде, и торговли пригонными баранами до словарей, хрестоматий и грамматик, имевших целью облегчить изучение тюркских языков в России.
Одной из таких работ стал опубликованный Наливкиными в 1884 году первый опыт диалектологического изучения узбекского языка – «Русско-сартовский и сартовско-русский словарь общеупотребительных слов с приложением краткой грамматики по наречиям Наманганского уезда», дополненный в том же году «Грамматикой сартовского языка Андижанского наречия». Они послужили единственным источником по узбекскому языку при составлении изданного к 1911 году четырехтомного труда В.В. Радлова «Опыт словаря тюркских наречий», который, в свою очередь, по признанию выдающегося советского лексикографа К.К. Юдахина, стал основой для его «Киргизско-русского словаря» 1940 года.
Спустя еще два года, в 1886 году, Наливкиным была выпущена первая в российской и европейской науке, до сих пор сохраняющая свою познавательную ценность «Краткая история Кокандского ханства». Тогда же в свет вышло наиболее выдающееся совместное произведение супругов – «Очерк быта женщины оседлого туземного населения Ферганы», представивший, по словам русского археолога и востоковеда Н.И. Веселовского, «всю жизнь среднеазиатской женщины (у оседлых) от колыбели до могилы, жизнь со всеми ее тревогами, радостями, надеждами, жизнь во всей ее неприглядности, обусловленной обычаем многоженства».
Попасть в недоступный для посторонних мужчин женский мир коренных обитателей Средней Азии и детально его изучить в XIX столетии было под силу только женщине, но из европейских женщин-ученых сделать это впервые удалось лишь Марии Владимировне Наливкиной, вместе с Владимиром Петровичем в течение многих лет обобщавшей по крупицам собиравшуюся уникальнейшую этнографическую информацию. Эта работа была высоко оценена русской научной общественностью, рекомендована для использования в системе администрирования для улучшения управления Туркестаном, а авторы ее были удостоены одной из самых почетных наград того времени – Большой золотой медали Русского географического общества.
Культ знания национальных языков – политика Российской империи в Средней Азии
Близко познакомившись с народом, в 1884 году 32-летний Наливкин возвращается на государственную службу в должности младшего чиновника особых поручений при военном губернаторе Ферганской области Н.А. Иванове и обретает известность как знаток местных языков, нравов и истории. В том же году молодого ученого командируют в Ташкент в комиссию «по устройству быта туземцев», где он попутно преподает узбекский и таджикский языки в Туркестанской учительской семинарии, прививая будущим народным учителям любовь и уважение к местным языкам и культурам, ведет курсы узбекского языка «для всех лиц военного и гражданского ведомства», возглавляет комиссию по переводу на узбекский язык «Положения об управлении Туркестанского края» и реализует совместно с муллой Сали-Ходжой Кичкине-Ходжаевым беспрецедентный проект русско-мусульманской школы, через год давший официальный старт распостранению по всему Туркестанскому генерал-губернаторству русско-туземных школ.
В 90-е годы XIX столетия в России остро назревает вопрос о необходимости установления контроля над конфессиональными школами, широкой сетью пронизавшими русский Туркестан и служившими основным каналом распространения антирусских настроений в регионе, которые сеялись геополитическими соперниками Российской империи и соседними мусульманскими странами, реализовывавшими здесь панисламистский проект. Для этого в 1890 году в Туркестане учреждается должность третьего инспектора народных училищ – конфессиональных, на которую назначается единственный в туркестанской администрации специалист по исламу Наливкин. Годом ранее он издает работу «Школа у туземцев Средней Азии», в которой, по его словам, была представлена «невеселая картина местной умственной жизни, картина того почти беспросветного мрака, рассевать который призывают политические судьбы» российского отечества.
Немедленно приступив к изучению внутренней жизни конфессиональных учебных заведений, за три года, с 1890 по 1893 год Наливкин осматривает около двухсот медресе и вырабатывает план постепенного реформирования их традиционного уклада, предлагая, не посягая на преподавание мусульманского богословия и права, ввести в их учебные программы различные «русские курсы» – от курсов русского разговорного языка до светских общеобразовательных наук, которые послужат «постепенному интеллектуальному сближению» с русскими коренных жителей и устранению предубеждений против первых.
Новая концепция подробно излагается Наливкиным в подготовленном им в 1892 году докладе «Медресе Туркестанского края», однако тот публикуется в журнале Министерства народного просвещения под чужой фамилией – главного инспектора училищ Туркестанского генерал-губернаторства Ф.М. Керенского, отца будущего главы российского Временного правительства. Вспыхнувший между начальником и подчиненным конфликт приводит к тому, что в 1896 году должность, занимаемая Наливкиным, упраздняется, а знатока ислама «спускают» вниз по карьерной лестнице, предлагая стать одним из трех районных инспекторов народных (русских и мусульманских) училищ Самаркандской области. Оскорбленный сложившимся положением дел Наливкин от сделанного ему одолжения отказывается.
Новая сегментация образовательного сектора Туркестанского края вызвала резкую критику со стороны людей сведущих. Один из них – М.А. Миропиев, этнограф, автор книг о положении русских инородцев, возражал: «Прежде всего, такое распоряжение страдает внутренним логическим противоречием, так как для более правильной постановки надзора за мусульманскими школами нужно вверить их специалисту, каковым был только г. Наливкин, а не заурядным инспекторам, какими являются остальные двое. <…> Наконец, разбираемое мною распоряжение вредно для самого дела. Заурядные инспектора народных училищ, которым вверен надзор за мусульманскими школами в двух районах, а в настоящее время с уходом г. Наливкина из учебного ведомства, – во всем крае, совершенно непригодны к роли заведывающих мусульманскими школами, так как они совершенно не владеют туземными языками и нисколько не знакомы с исламом. Надзор со строны таких не понимающих этого дела лиц делается не только вполне фиктивным, но и вредным».
Слова Миропиева оказались пророческими: в 1898 году Туркестан взорвался Андижанским восстанием, готовившимся два года. Однако даже после него наливкинский проект «мягкой силы» в отношении конфессиональных школ так и не был реализован: профессионально неподготовленная для этого администрация края предпочла ограничиться полицейско-административными мерами, лишь усилившими, по мнению Наливкина, непопулярность русских в крае и дальнейшую исламизацию населения.
Единственным конфессиональным учебным заведением, где было введено изучение русского языка, стало медресе-мечеть города Кува Маргеланского уезда. В необходимости и полезности изучения русского языка и организации его преподавания его руководство в 1901 году убедил имевший огромный авторитет в среде исламского духовенства Туркестанского края Наливкин. Задуманное им предприятие вызвало скептические комментарии, однако оказалось долговременным и успешным. Будь этот проект масштабнее, возможно, он кардинально изменил бы облик тогдашнего Туркестана и историческую память современных жителей постсоветской Центральной Азии.
За свою весьма недолгую жизнь Владимир Петрович Наливкин издал около 50 научных трудов, ставших чрезвычайно важным документальным отражением эпохи. Однако не менее ценными стоит считать созданную им почву для сближения двух кардинально разных культур – европейской и азиатской и преподанный потомкам урок: нет плохих народов, есть плохие дипломаты.
Правила комментирования
comments powered by Disqus