Английские историки рассматривают модернизацию в России в XVI-XVIII веках лишь как военную реформу на европейский лад. Политическая, административная и экономическая системы в это время продолжали оставаться «евразийскими» – заимствованными у Орды, Китая и Византии.
Как английская историография рассматривает этот исторический период в России, компилировал историк Олег Ким («Вестник Томского госуниверситета, 2012, №3).
В англоязычной историографии модернизация в допетровской России рассматривается как результат действия военных реформ и внешних влияний. Важным аспектом исторической трансформации государства и общества признается «военная революция». Она определила развитие военно-бюрократического абсолютизма. В то время как из Европы в основном шел процесс трансляции новых военных технологий, Османская империя и Золотая Орда передавали Руси политический образец автократического «служилого государства» и концепцию фискальной политики.
В условиях длительной внешнеполитической напряженности, характерной для всех районов Евразии между 1500 и 1650 годами на первом месте стояла задача обеспечения военной безопасности как необходимого условия существования и развития. Комплекс военных мероприятий, как правило, стоил много дороже, чем могла себе позволить традиционно ориентированная экономика. Всё возрастающая потребность государства в деньгах стимулировала этатистскую налоговую реформу, направленную на преодоление экономической дефрагментации средневековья. Эти усилия требовали серьезных мер, направленных на централизацию, бюрократизацию и новый диалог с копроративными элитами – всего того, что П. Шоню называл «регулярным нововременным государством», а Б. Даунинг – «военно-бюрократическим абсолютизмом».
Идея военной революции в Европе 1550-1660 годов была оформлена в работах М. Робертса. По его мнению, распространение огнестрельного вооружения, введение регулярной армии, появление линейного морского флота имели первостепенное значение в новой истории Европы. В середине 1950-х английский историк предпринял панорамный обзор того, как военные реформы Густава-Адольфа, направленные на боевое и тактическое совершенствование шведской армии стали мощным стимулом развития всей системы хозяйства и шире – шведского абсолютизма.
Эти идеи получили развитие и расширение в работах Дж. Паркера, Дж. Линна, Б. Дауннинга. Так, Дж. Паркер предположил расширить рамки военной революции на несколько десятилетий — с 1530 до 1710-х годов с тем, чтобы полнее включить в теорию военное предпринимательство эпохи Ренессанса, фортификацию, военное новаторство испанцев, а также ряд важных аспектов тактики пехоты и кавалерии времен Итальянских войн.
Н.Хеншелл выдвинул тезис о том, что эффективный социальный порядок в условиях раннего Нового времени естественней достигался не при фискально-военном абсолютизме, а при диалоге власти с корпорациями и обществом. Он указывал на то, что «военно-коммерческий комплекс» эффективней складывается в парламентской Англии, чем в «абсолютистской» Франции, что имела место обратная последовательность – от абсолютизма и расширенного производства к военной революции. Тенденция к расширительному толкованию «военных революций» существенно размывает границы смыслового ядра понятия. Но они не снижают актуальности изучения феномена.
В зарубежной исторической науке концепт модернизации применительно к Московии XV-XVIII веках начал применяться на рубеже 1990-2000-х годах. В исследованиях М.Поу, Д.Островски, П.Брауна, Р.Хелли, Дж.Котилейна, В.Кивельсон, П.Дьюкса, Г.Херда, Д.Коултера, Л.Хьюджеса, Н.Хрисидисса, Н.Коллман и др. был выдвинут тезис о том, что Россия встала на путь преобразований, по крайней мере, за столетие до Петра. Русскую модернизацию авторы понимают не как революцию, а как продолжающееся линейное изменение, долгое движение к очертанию целей. Почти всегда это был результат реформаторской деятельности, проводимой в условиях международной взаимозависимости и соперничества. Поэтому заимствования были не всегда желательны для общества и эффективны.
Военный фактор и влияние азиатских политических моделей стало, по мнению П.Брауна, главным фактором складывания Московского «служилого государства». Он отмечал, что центральная бюрократия при всех издержках местничества и пространства смогла эффективно мобилизовать ограниченные экономические и людские ресурсы страны для решения предстоявших задач. В исследованиях Б.Дэвиса, Р.Хелли, Дж.Мартин отмечается, что в XVI веке Россия столкнулась с беспрецедентным вызовом в лице регулярных армий и огнестрельного оружия. Втянувшись в европейские конфликты, Россия уже не смогла выйти из них, стала участницей «догоняющего» состязания с Европой.
Другой частью вызова modernity стало изменение положения России в мире. По мере перемещения европейских мир-экономических центров из Средиземноморья в северные моря возрастало значение русских ресурсов и коммуникаций. Растущее население Европы, морская экспансия англичан, голландцев, датчан, шведов способствовали соединению русских ресурсов – леса, пеньки, зерна с сетью европейских и мировых рынков.
Американский историк Д.Островски считает, что не только модернизация, но и все историческое развитие России отразило череду культурных заимствований. По его мнению, Московия формировалась под перекрёстным влиянием европейских и азиатских центров. Помещённая в «западном конце Внутренней Евразии», она попала под опосредованное культурное воздействие средневекового Китая, главного генератора военных, культурных и технологических новшеств. Автор считает, что в XVI-XVII веках в культурном ареале Московии ещё преобладало перекрестное влияние (внешне-евразийской) традиции монголо-татар и византийской (внутренне-евразийской) традиции христианства.
В XV веке Русь начинает испытывать серьёзное культурное воздействие Запада, однако, «как это ни парадоксально, многие из изобретений и новшеств, которые Московское государство приняло от западного конца Внешней Евразии, возникли в её восточном конце». Стремена, арбалеты, бумагу, порох и огнестрельное оружие средневековая Русь, по мнению Островски, переняла не от Европы, а от монголов – в сжатые сроки, вместе с административными и политическими традициями (местничеством, поместной системой и т. д.).
На этой основе Д.Островски выдвигает идею о том, что говорить о модернизации как о вестернизации в России XVI-XVIII веках преждевременно, потому что происходившие изменения в большей степени приближали Россию к империям Востока, чем к Европе, а живучесть традиционных общественных институтов даже в постпетровскую эпоху была высока. По мнению автора, российскую модернизацию следует сравнивать не с неким европейским образцом, а с внутренней динамикой изменений общества, технологий, культуры, религиозной жизни.
Он не считает Петровскую эпоху временем кардинальных перемен, видя лишь устойчивое существование традиционной Московии, при более-менее непрерывных микроизменениях в 1450—1800 годах. Это мнение поддержали авторы, также считающие, что за 150-200 лет ранней русской модернизации в России было создано мало аналогов западноевропейских общественных институтов, все инновации сосредоточились в военной и административной сфере, в то время как отношения сословий с государством оставались вполне «традиционалистскими» в восточном смысле. Так, Саймон Диксон отмечал, что, несмотря на развитие с 1676 по 1825 годы «модернизационной модели» в России, последняя имеет по отношению к ней «ограниченную применимость», что Россия за 150 лет реформ так и не стала «государством модерна».
Канадский историк Дж.Кип в книге «Солдаты царя: армия и общество в России 1462-1874» подчеркнул высокую роль военного компонента в структуре модернизации и структуре царской власти. Повторяя тезис о «служилом характере» Московского государства, он отмечал, что военные силы были и инструментом, и жертвой проводимой государством политики. Он также указывал на длительное существование социально-психологических представлений о военной службе как корпоративной монополии. Главной мыслью в исследовании проходит идея о том, что военные мероприятия русского абсолютизма были становым хребтом всей внутренней политики в стране и стали главной причиной создания новой административной и фискальной системы.
Оригинальное видение динамики военных и административных реформ представил М.Поу. Он предложил концепт «военных и финансовых форматов», которые объединяют общую характеристику типов военной силы и социально-экономическую систему их обеспечения в каждой отдельной эпохе. Первый формат, по мысли автора, сложился в Московской Руси XV века. Эта система дворянского конного ополчения по ордынскому образцу была комбинацией региональных единиц, возглавляемых удельными правителями. Её тактические характеристики соответствовали войне с татарами, литовцами и казаками. Эта кавалерия подчинялась великому князю, но содержалась преимущественно за собственный счёт.
Второй формат возник в XVI веке, когда силы московского царя столкнулись с современными армиями Запада. Реформа учредила контроль над положением местных командиров и их земельной собственностью через систему местничества и Разрядный приказ. Дворянская конница пополнилась стрельцами, и в ней значительно изменилась система содержания военных – условные земельные кормления переводились в наличные оклады. Этот «гибридный» (дворянская кавалерия/стрельцы на жаловании) формат оставался неизменным до 1630-х годов.
Третий формат был построен в XVII веке. Полки нового строя и большое количество наёмников из Европы ясно маркировали общий смысл военной реформы Романовых. Малоэффективная на европейском поле боя конница служилых заменялась пехотой, драгунскими, рейтарскими частями. Разветвлённая система военных ведомств была переплетена с системой приказов, ведавших централизованным учетом земель, населения и налогов.
М.Поу делает акцент на том, что переход от поземельного к подушному налогообложению был следствием военных мероприятий. Происходившая в течение двух столетий военная реформа стала, по мысли автора, главным катализатором появления не только современной бюрократической системы, но и причиной рационализации общественных отношений и культуры, средством контроля над пространством и людьми.
Военная модернизация Московии, по мнению Дж.Котилейна, стала главной причиной расхождения социально-экономических путей развития России и Европы. Чтобы стать более похожей на Запад в военном секторе, Россия постепенно утратила подобие Западу во всех остальных отношениях, перераспределяя ресурсы в духе военной мобилизации. Автор отвергает саму мысль, что петровские реформы приблизили Россию к Европе. Действие «ловушки Гершенкорна» (т. е. тезиса о том, что институциональные отличия отсталой страны от «образца» при фрагментарном догоняющем типе модернизации со временем будут увеличиваться) привело к тому, что Россия отказалась от возможных заимствований, которые могли быть сделаны на «ближнем» польско-литовском Западе.
Оценки эффективности этих «реформ сверху» разделились. М.Поу и А.Гершенкрон считают, что можно говорить о процессе эффективной военно-политической модернизации применительно к Московии XVI—XVIII веков, при том, что в долгосрочном периоде издержки этих преимущественно проводимых сверху реформ были значительны. Как отмечают исследователи, фрагментарность модернизационных процессов подтолкнула процесс расслоения общества, закрепила в нём социально-экономическую и культурную архаику.
Уникальность русской модерности выразилась в том, что большие периоды, необходимые для органичной социальной трансформации, сжимались в короткие кампании с использованием методов и средств, которые Ч. Тилли называл «принудительными стратегиями развития». Результатом этих напряженных усилий стало военное равновесие, которого Россия достигла к началу XVIII веке со своими соседями на Западе и Востоке. Европеизация же России началась только с реформ Александра II.
Правила комментирования
comments powered by Disqus