«ГОЛОС САМАРКАНДА», 1 ФЕВРАЛЯ 1919 ГОДА, №23
Стенографический отчет Объединенного заседания исполнительного комитета Самаркандской области, представителей профессиональных союзов и представителей Красной армии делегатов с Асхабадского фронта от 25 января 1919 года.
(Продолжение).
Центральный комитет должен знать подробно, кто выступил, и какое это выступление. Посылаем одного из товарищей, тов. Коновалова, которого знают мало. Тов. Коновалов пробрался до общежития, вернулся и сказал следующее: что видел тов. Успенского (Константин Успенский – глава и член ЦК левых эсеров Туркестана, в 1918-м - комиссар народного образования ТСР – ред.) и др., говорят, что выступила, вероятно, белая гвардия, п. ч. хотя между партиями были некоторые трения и мы думали не левые ли эсеры выступили, и слухи были, что левые с. р., но Успенский заявил Коновалову, что левые с. р. не выступали, ему как л. с. было бы известно, поэтому [он] ручается своей головой, что это выступление белой гвардии.
Когда тов. Коновалов вернулся, Дубицкий говорит, что я сейчас отправлюсь туда, и мы выясним в чем дело и кто действует. Мы же рассуждали еще дальше: идти ли туда или оставаться здесь и здесь. Мы все были вооружены и думали что нам м. б. лучше оставаться здесь, и здесь мы представляем некоторую базу, но тов. Дубицкий с Успенским отправились в мастерские, послали сказать, что мы сейчас отправились в общежитие Центрального комитета - нас там ждут. Мы задаем вопрос: вооруженные или нет, все вместе или по одному. Он говорит, что Дубицкий сказал, что там все вместе, все вооружены и пусть идут сюда.
Мы решили идти вооруженные и все вместе, а в это время подъезжает к нашей квартире броневик и вот что происходит. Там один из товарищей из нашего двора, шофер, был прежде на улице, но его не подпустили и заявили, что он будет расстрелян, - он вернулся обратно. Мы с ним стоим на крыльце и смотрим, что же дальше. Было 7 часов утра и солнце уже всходило, между тем дым или туман был. Смотрим: идут человека 3 вооруженных, пешком. К ним от броневика один вестовой, который был около броневика, подъезжает.
Остановил и спрашивает, кто идет? Они говорят: л. с. р. Он говорит: значит, свои. (Впоследствии некоторые утверждали, что это был пароль – ред.). Мы устанавливаем, что это л. с. р. Мы особенно волноваться не стали и принимать меры не стали п. ч. с л. с. р. у нас скандалов много было, но вооруженного выступления не было. Но после того как Коновалов доложил, что это белая гвардия и появился броневик л. с. р., значит л. с. р. выступили против белой гвардии, а поэтому мы стали более спокойны и решили идти вооруженными. Если мы повстречаемся с разъездом л. с. р. или броневиком, то стрелять не будем, а если с белой гвардией, то окажем ей сопротивление.
Таким путем мы вышли 9 человек вооруженными. Прошли м. б. сажен 50, смотрим - белогвардейский, не знаем, конечно, какой, но разъезд стоит возле канцелярии начальника охраны города. Стоит на дороге, а мы идем тротуаром. Они стоят растянуто, мы подходим. Пока не дошли, никакого предупреждения не было. М. б. посчитали за своих или м. б. считали нужным, когда в лапы к ним зайдем. Мы тоже сыграли некоторую ошибку. Не зная, с кем имеем дело, нужно было нам приготовиться, а мы идем, винтовки на плечо. Когда мы поравнялись, они скомандовали «Стой, кто идет?».
Мы заявляем, что комиссары. Они говорят: «Больше комиссаров нет, сдавай оружие». Все они вооружены. Мы видим, что попали кому то в лапы, но не знаем, с кем имеем дело. Когда они забрались в канцелярию начальника охраны города, то у него имелся спирт или вино. Они попали туда и, прежде всего, полакомились. Видим, что они в пьяном виде и позволяют себе лишнее. Мы спросили: «Кто же вы и с кем имеем дело?» Они говорят: «Мы рабоче-крестьянская организация. Больше никаких разговоров». Потом требуют сдавать оружие, иначе [говорят] будем стрелять и бросать бомбы. Один из них в это время выстрелил.
Видим, что может произойти что-нибудь неприятное. Если л. с. р., они могут разоружить, отправить в штаб, и нас отпустят. Но оказалось не так. Когда нас разоружили, они командуют выходить на дорогу и говорят: «Расстреляем». Вывели, но расстреливать не стали, а повели в штаб. В какой штаб, не известно. По улице, когда вели нас, они издевались, кричали всячески. Народ хотя не ходил, но около своих домов ютился. Кричат, что ведем комиссаров, многих расстреляли и их расстреляем.
Приводят нас во 2-й полк. Двор очень большой. Во дворе видим массу буржуазии, всевозможный воинский персонал – и по выходке и по одежде видно. Есть и сарты, и киргизы (в Российской империи так, ошибочно, именовали казахов – ред.). Молодежи много, гимназистов, реалистов. Конвой передал нас другим, ничего не сказал, а сказал, что комиссары, и никаких подробных объяснений не дал. Те передали другим, третьим и таким путем передали в центральные руки.
Когда нас уже заперли, загнали в комнату, где было много уже арестованных, среди арестованных первого знакомого, я увидел Першина (Александр Першин - комиссар продовольствия Туркестанского края и Туркестанской Советской республики, один из организаторов Красной Гвардии и Красной Армии Туркестана – ред.) и спросил, что это значит и кто выступает – белая гвардия или, в самом деле, левые с. р., он говорит: «Какие левые с. р., это белая гвардия. Почему - если бы л. с. р., то только нас, коммунистов арестовали бы, а здесь есть л. с. р.». Я всё же недоумевал, спросил [других арестованных], так ли говорит. Те заявляют, что «мы - л. с. р.».
Тогда для меня стало ясно, что это выступление белой гвардии. После нас еще многих приводили, и таким путем весь 2-й полк заполонили арестованными, на улице совершенно не давали проходу. Арестовали и женщин, женщин, конечно, не брали неизвестных, а кого они знали - например, партийных и из следственной комиссии, которые просто служили в чрезвычайной следственной комиссии.
Таким образом, будучи под арестом, [я] узнал, что убиты Вотинцев, Фигельский, Малкоф, Фоменко, Шумилов, Финкельштейн; Дубицкий в это время еще не был убит, он оказался арестованным. Тогда он поехал с Успенским в мастерские установить, что это не левые с. р, и установить какие применяются меры против выступления белогвардейцев, когда они проезжали линию 2-го полка, их увидел Осипов, остановил [и] спрашивает: «Куда едете?»
Они говорят: «В мастерские - выяснить, что происходит и предпринять некоторые меры». Осипов говорит, что вас не пропустят, а потому заезжайте во 2-й полк; я дам вам пропуск; для них было это заявление странно. Осипов, когда их завел во двор 2-го полка, говорит 4-м молодцам: «Возьмите и отведите их сюда», они спрашивают, что это значит. Он говорит: «Вы арестованы, мы определенно истребляем большевиков».
Таким путем т. Дубицкий был арестован утром, как и мы, только раньше – 19 утром, а 20 утром был убит. Выводили на двор и там не то, что расстреливали, а сначала издевались, а затем и может быть расстреливали. Издевались так, что трупы многих совершенно признать нельзя. У Дубицкого отрубили половину головы, Фигельского можно узнать только по носу, лба совершенно нет, трупов многих совершенно признать нельзя.
Когда мы узнали о такой расправе и расправе немедленной - главным образом, они истребляли лиц, стоящих во главе управления Республикой, - мы увидели, что отсюда вероятно выбраться не удастся, хотя есть такой элемент, который может быть не останется, не только комиссары и л. с. р. арестованы, но есть подозрительный элемент среди нас, который вероятно с целью шпионажа был посажен.
Першин был выведен из нашей камеры, и больше к нам не вернулся, и другие товарищи, которых я по фамилии не знаю. Ночь 19 числа провели таким путем, а 20 утром один, видно из бывших военных лиц, является к нам в камеру и читает выпущенное учредиловкой воззвание к населению, в котором говорится, что большевики ничего не давали, но теперь мы свергнули советскую власть, большевиков не существует и мы выражаем волю народа, учреждаем одно учредительное собрание, которое гарантирует свободу слова, печати, неприкосновенности жилища и т.д., дадим керосин, нефть, почему сейчас же Асхабадский фронт открывается.
Заживем новой жизнью, и всё у нас будет, но до Учредительного собрания у нас избрана военная диктатура из трех лиц, в которую входят Осипов, Гриднев и Тишковский. Мы видим, что, значит, учредительное собрание уже начинает вставать на твердые ноги, оно уже считает себя действительным, сильным и заявляет, что мы здесь победили уже все. Не взята одна крепость. Между тем вчера они кричали «ура» во дворе, везде в коридорах, что железная дорога перешла на их сторону, осталось взять крепость, а крепость взять ерунда.
Силы у нас много, а в крепости только 300 человек и среди них много наших. Учебная команда, которая при крепости, выжидает момент, хотя к нам не перешла, но ждет момента, как только крепость выступит, учебная команда ударит ей в тыл – мастерские решили присоединиться. Если не перейдут мастерские, то будут снесены, а крепость возьмем силой, если не пожелают сдаться.
Дальше, мы слышали, начинается обстрел. Но тут у нас [произошел] некоторый подъем духа, оживления, почему чувствуем, что против белой гвардии и учредительного собрания ведется определенное наступление, и как-то приятно, что стали разрываться снаряды над нами. Мы считали, приятнее быть убитыми в этом здании от снарядов, чем попасть в руки белогвардейцам и быть истерзанными. Снаряды рвались очень удачно. Страх 2-й полк охватывал всё более и более.
Учредиловец является к нам в камеру и делает предложение, не желает ли кто вступить в их ряды. Некоторые изъявили согласие. Может быть, это был их элемент. Может быть, кто-нибудь под другим предлогом, вооружившись, считал возможным перебежать на другую сторону, но их не допустили вооружаться. Сказали, что силы много, если понадобится, мы предложим, причем заявили, что хотя армия и бьет по нас, но никакого поражения не наносит, потому что командуют наши офицеры, она бьет так, чтобы вреда не наносить.
Оказалось, что командовали свои товарищи, как из мастерских т. Колузаев, и он говорил совершенную ложь, и второму полку, безусловно, наносился громадный ущерб. Они вооружили кого попало: и буржуев, и кого угодно, которые оказались не боеспособными, и когда с одной стороны снаряд сметал, с другой стороны пугались, винтовки бросали и убегали.
Ночью 21-го слышим, среди караула и вообще белой гвардии, которая держит под арестом, что-то другое настроение и видно, что они перепуганы, заявляет один из стражи, видно командир, что, так как наш 2-й полк слишком осыпают снаряды, мы перейдем в другое помещение, и если когда будем переходить, второй полк не будет оставаться за нами, то вы всю эту сволочь перебейте.
Мы думали, что ведется отступление, и они не надеются удержать за собой 2-й полк, и, вероятно, всех нас здесь перебьют, между тем ночью, часа в три, штаб, и [Осипов] всё, что мог взять уже [взял, и] сбежал, и всё, что нужно, увез. Оставил только караул, который был из киргиз (казахов – ред.), молодых ребятишек. Мы видели, что вероятно скоро уже войска советские войдут и нас или освободят или белая гвардия успеет до этого нас перерубить.
В это время, когда сбежал штаб, то действительно одну из камер обстреливал караул, в этой камере был Першин и другие наши товарищи, которые были убиты. Один тяжело ранен. Ранен легко, вероятно, тов. Успенский, - стреляли в камеру в окно из двора, таким путем [караул] наказ, который был сделан, исполнил по этой камере. По нашей камере не было исполнено, неизв. почему караулом. Потому ли что караул был снят своевременно нашими товарищами или просто не проявил такого мужества.
В 5 с половиной часов к нам является в коридор, где была охрана, вооруженная охрана, несколько человек, которые спрашивают, кто [тут] находится. [Им] Говорят – арестованные; [они] командуют, чтобы все выходили. Мы стараемся узнать, кто и куда. Может быть, уже прибыли свои и хотят освободить. Караул, конечно, не говорит, «без рассуждения выходи», караул не говорил, - как потом оказалось, благодаря известному соображению, потому что среди нас был белогвардейский шпионаж (шпионы, агенты – ред.), который захватили вместе с нами и провели в мастерские. Мы узнали, что попали к своим, а не в руки к белогвардейцам. Таким путем мы были освобождены своими товарищами.
После этого, когда мы были освобождены, [мы] возвратились в управление, чтобы быстро наладить телеграф, чтобы иметь связь с провинцией. Когда мы возвращались в управление, то мимо нас проезжают, обгоняют, 3 кавалериста, из числа их одно знакомое лицо. Я крикнул остановиться, они остановились, я спросил пропуск словесный. Это знакомое лицо назвало пропуск. Я говорю: «Немедленно слезай».
Я узнал одного из тех, которые нас обезоруживали. Оказалось, что он был вчера в белой гвардии, а сейчас у нас. Я задаю вопрос, где он раньше служил. Он говорит, в милиции. Мы его арестовали и отправили в мастерские, этот самый тип был отправлен в вагон арестантский, а там специально отборные типы, которые подлежат расстрелу. Двое оказались своими и только случайно с ним попали.
После этого, когда события прошли в Ташкенте, я уже добавлю к докладу т. Панасюка, когда узнала провинция, например, Перовск (ныне г. Кызылорда в Казахстане – ред.), Туркестан и другие узнали, что в Ташкенте произошло выступление белой гвардии и, главным образом, истреблены большевики, то там посчитали, конечно, было, неправильно, что [это] выступление л. с. р. Отправили отряд в Ташкент, чтобы, если выступили левые эсеры, принять против некоторые меры.
Но они, не доехав еще до Ташкента, узнали, - я говорил по аппарату с ними, - с этим отрядом ехал т. Тоболин (Иван Тоболин, руководитель октябрьского переворота в Ташкенте; с июня по октябрь 1918-го – председатель туркестанского ЦИК, – ред.), я сказал, что выступление белой гвардии, которая выступила под именем левых эсеров, но данных нет, чтобы левые эсеры принимали участие в этом, может быть, отдельные лица, будет выяснено, но пока и отдельных лиц нет.
Когда они приехали в Ташкент, у нас на заседании революционного совета Тоболин заявил, что Семиречье, когда узнало, что весь центральный комитет выбит, и Совнарком выбит и, главным образом, как они предполагали, [происходит] выступление левых эсеров, то Семиречье заявило себя автономным правительством, не подчиняющимся Ташкенту, так как в Ташкенте произошло [что-то] неизвестное для них, и что пока не будет существовать законное правительство, они будут держать себя автономными, но когда выяснили, что [это было] выступление белой гвардии, то сообщили, что это выступила белая гвардия, а не левые эсеры. Но некоторые отряды еще идут в Ташкент, хотя им было заявлено, что Ташкент в боевой силе не нуждается (имеется в виду отряд Солькина – ред.). У него есть достаточно силы, чтобы белую гвардию преследовать, которая отступила от Ташкента.
По этому вопросу говорить не буду, потому что уже освещено, что белая гвардия преследуется. Наши товарищи в Ташкенте, принимают самые беспощадные меры по отношению к белой гвардии и буржуазии за то, что [те] вырвали самых лучших товарищей из нашей среды и подняли восстание, т. [то есть] решили, что больше пощады никакой нет, и решили положительно истребить всех остальных, оставить только тех, кто за советскую власть, и до нашего съезда в 4-м полку и мастерских арестованных было очень много.
Среди них попали невинные, которых отпустили, много наших служащих из [комиссариата] Турпуть, которых мы знаем с хорошей стороны, но есть такие, которые принимали участие в [выступлении] белой гвардии из Совнархоза, [комиссариата] Турпуть и друг. По отношению к ним никакой пощады нет. Раз установлено, что это белогвардейцы и что он военный, - например, полковник, штабс-капитан, и другие, - то без особых затруднений их просто истребляют, и до нашего отъезда достаточно их было наложено, чтобы они знали, что против советской власти выступать нельзя.
Я нарочно пошел, посмотрел расстрелянных, которых расстреляли наши. У нас достаточно одной, двух пуль, чтобы убить, большинство в грудь стреляли, не уродуют, так как они наших товарищей, которых узнать нельзя. В этом случае революционный совет, как вы уже вероятно получили [сведения], призывает все области произвести чистку – окончательно вырвать контрреволюцию, чтобы она не поднимала еще такое восстание, за которое не расплатились бы наши товарищи своими головами.
Нужно товарищи, - когда видим [что] контрреволюция в Ташкенте подавлена, взят Оренбург, советская власть имеет свои успехи, - необходимо в Туркестане, в котором слишком много бежавшего военного персонала, который будирует еще несознательное туземное население, чтобы еще такая контрреволюция не поднялась в другом городе Туркестана. (Аплодисменты).
Панасюк дополняет свой доклад.
18 числа белой гвардией были заняты станция Кауфманская (ныне г. Янгиюль в Ташкентской области – ред.) и Келес. Они одновременно заняли эти две станции. Задача была такая – не пропускать телеграммы, вообще Ташкент отрезать или контролировать, если не удастся, чтобы связи не было; в этом направлении нами было сделано так. Я, как сам железнодорожник-телеграфист, мне удалось сохранить один провод – 4-й, который они не могли контролировать, по которому я сносился с фронтом, и три пришлось обрезать самому.
В конце концов, они четвертый провод включили в коммутатор, и они все время звали Агапова и Попова. У меня переписано, как они говорили. Попов и Агапов должны были занять железную дорогу и посылать отряды. Под их предводительством послано по 15 человек на ст. Келес и Кауфманская, задачей было организовать крестьянство, вооружить и двинуть в Ташкент во главе с Савицким, которого целый год ловили и не могли поймать, они организовали крестьянство.
Интересно, что они пишут Агапову. «Присылайте немедленно помощь, для организации крестьян. Организовались в количестве 350 человек, какое положение в Ташкенте. Дайте знать. Если нужна сила, то присылайте поезд. Мы правые с-р. Нам нужно явиться в партию. Нужно штук 10 или 15 бомб для ареста грабителей, насильников, советской власти в Чиназе или 125 разъезда. Присланы на красноармейцев наши организованные крестьяне во главе с Сосновским (вероятно, имеется в виду Савицкий – ред.)».
Когда они вызвали Агапова, я пошел к телефону, говорю: «Я Агапов, что нужно?». «Я Мацкевич, Савицкий, Баранов, скоро ли пошлете поезд и 300 винтовок. Всё готово. Народ организован». Я говорю, что винтовки погружены, но остановка в том, что паровоз нагружается углем, часа черед два поезд будет отправлен. Ожидайте. Организуйтесь.
Они говорят: «Как Ташкент?». Я говорю: «Власть советская уничтожена», но пока, конечно, они обрадовались. Конечно, не подозревали, и ждали целую ночь, ночью вызывали к аппарату. Когда я начинал говорить с фронтом и с Самаркандом, они включались, но я знаю, когда включаются, аппарат действует слабо, я сейчас аппарат бросаю, действие прекращается. Пошел я, предупредил Урсатьевскую (ныне поселок Хаваст в Сырдарьинской области Узбекистана – ред.), что делается в Кауфманской, в это время, имея факт налицо, Агапова и Попова объявили арестованными.
Когда они начали надоедать, ночью: «Когда будут винтовки перестреляйте всех, может быть там есть большевистские советские деятели на железной дороге, может быть они саботируют», «Почему не даете поезда», я сказал, что от радости ничего не можем сделать, а вы сами приезжайте и получите винтовки, а пока приедете здесь будет готово. Паровоз как раз шел и они приехали. Нами было послано 20 человек, окружили паровоз и их тут же взяли, привели в мастерские. У них было тысяч восемь с половиною денег, документы.
Они стали метаться - как, что, не за дело. Мы говорим: «Если социалисты идут на подвиг, они должны откровенно сказать». Они стали говорить, что крестьяне берутся не для отряда, мы показали телеграмму. На личную ставку ставили с Агаповым и Поповым. Сказали, почему вы обращались с Агаповым, а не с советской властью. Обнаружилось, что это был заговор, заговор тайный, и всё обнаружилось. Было скоро тогда же покончено с этими, а Агапов и Попов задержаны.
Послан бронированный поезд, 40 человек забрали, всех остальных и крестьян, которые были организованы, всех привезли в Ташкент. А в Келес еще раньше было послано человек 30 и этих 15 человек поймали. Они заняли Кауфманскую и Келес, чтобы отрезать от фронта. Видно из этого, что у них было почти решено, что всё будет в их руках.
Главная надежда была, что раз Осипов перешел, то большевики все будут в недоумении, а левые с.-р., когда узнают, что Осипов на их сторону перешел, почему он сказал делегатам нашим, что теперь в партию левых с.-р. записался.
Но их план не удался. Всё разбито, всё уничтожено и власть теперь в Ташкенте тверда как никогда. Все меры приняты к удалению того, что стоит на пути к советской власти. На объединенном заседании, которое носило характер исторический, которое образовало революционный совет, единогласно принято объединение и прекращение дрязг между партиями, и кто защищал с оружием в руках советскую власть, тот должен войти во власть, и никто другой, хотя бы он был партийный, но если он скрывался и активно не выступал, - нет. А только те, кто не щадил себя, защищая советскую власть.
Один рабочий, не помню фамилию, до того расстроился, что заплакал на этом собрании сказал, что в 1905 году я был партийным, а теперь не могу, почему - я нервный и дрязг не могу переносить. Но за советскую власть я в октябрьскую революцию был на баррикадах и теперь прошу товарищей прекратить дрязги. Сплотиться к революционному пролетариату вместе против буржуазии и белой гвардии. Если не будет дрязг, мы победим.
Это подействовало, конечно, и единогласно постановили: обеим партиям и революционным рабочим, которые стоят за советскую власть, взяться с оружием в руках против офицерства, кто бы то ни был - большевик или левый с.-р., но если офицер, то ему доверить нельзя, раз Осипов изменил, который целый год работал.
В Ташкенте власть до того окрепла, что контрреволюция никогда уже не поднимет голову. И задача революционного комитета провести это и на местах. Я от имени революционного комитета, как председатель прошу провести это в основу Самаркандской области не только в городе и в корне уничтожить белую гвардию. Всех подозрительных арестовать, а уличенных на месте расстреливать.
Для суда не время, когда белая гвардия подняла свое знамя, нужно на месте расстреливать, и без всякого стеснения, поэтому к вам просьба, чтобы провести это в Самаркандской области и в частности в Самарканде, чтобы мы видели в центре, что поддержка есть из провинции. Я уверен, что нашей информацией мы рассеяли сомнения, которые у вас были. Я первый говорил, что скорее застрелюсь, чем поверю, что Осипов изменил, пока не увидел его руку. Я говорил, что это насилие, но когда увидел лично подпись и делегаты пришли – поверил. Тем более, как вы могли поверить, чтобы не было таких изменников, провокаторов, у нас постановлено чистку сделать не только буржуазии, белой гвардии, но и среди нас.
Посмотреть, нет ли среди нас, как товарищ сказал, - между арестованными, были такие, которые выдавали фамилии. Надеюсь, что в дни 20 и 21 января были последние выступления белой гвардии, и мы с корнем вырвали белую гвардию и восторжествует социальная советская революция.
(Аплодисменты).
Правила комментирования
comments powered by Disqus