Жизнь этого шахтерского города целиком и полностью зависела от работы местного свинцово-цинкового комбината, являвшегося одним из крупнейших в Стране Советов. В лучшие времена жители Текели, снабжавшегося товарами народного потребления напрямую из Москвы, как сыр в масле катались. За дефицитными вещами и колбасой туда приезжали из всех окрестных населенных пунктов, включая областной центр Талды-Курган. Получить распределение на работу в этот провинциальный городок было великой удачей.

Но к закату СССР лафа для текелийцев постепенно закончилась. А в 1997-м приказал долго жить комбинат, и Текели стал превращаться в город-фантом.

Признак призрака

Обзорную экскурсию я начал с улицы Конаева – самой длинной не то в мире, не то в СНГ (протяженность 38 километров, замерял по спидометру). Собственно, на нее попадаешь сразу же, как въедешь в город. Она продолжение автодороги, ведущей из Талдыкоргана. Проходит улица по ущелью, вдоль которого расположены дома преимущественно частного сектора, практически до самых шахт. Тех самых шахт, что в былые годы давали стране миллионы тонн свинца и цинка, а теперь забыты и заброшены. Текели отчаянно сопротивляется обстоятельствам и пока что выживает. Текелийцы любят свой город и уезжать из него не хотят, покидает его в поисках лучшей доли лишь молодежь.

	Фото автора

Старшее же поколение понять легко: уезжать из таких живописных мест неизвестно куда не каждый решится. Расположение города таково, что при хозяйском подходе его можно было бы превратить в Давос или Куршавель. Не зря ведь эмиратовский принц Ага-Хан десять лет назад выбрал именно это место, чтобы построить университет для жителей горных местностей, и даже приступил к осуществлению амбициозного плана: профинансировал капитальный ремонт автомобильной дороги, соединяющей Текели с областным центром Талдыкорганом. Но, к сожалению, сбыться благим намерениям не было суждено. Не так давно наследный принц отправился в лучший мир. В память о нем осталось лишь идеальное тридцатикилометровое асфальтное полотно.

Однако вернемся к самой длинной улице. Если в нижнем ее расположении кое-какая жизнь налицо (солодовенный завод, теплицы), то ближе к верхам становится ощутимо грустнее: разрушенные и заброшенные дома, а то и вовсе лишь места, где они когда-то стояли. Пустыри, заваленные остатками того, из чего эти дома были построены.

Доехав до самых штолен, я развернул автомобиль и покатился обратно вниз. По пути увидел девочку лет десяти, голосовавшую на обочине (в малых городах родители своих детей пока еще не боятся отпускать), и решил подвезти. Спешила она на тренировку по дзюдо в центральную часть города, что приблизительно километрах в двадцати. Когда доехали до места, юная спортсменка со словом "спасибо" протянула мне… 50 тенге. Их, конечно же, я не взял, но был поражен стоимостью, за которую местные бомбилы подвозят людей. Такое возможно только в городе-призраке.

Как Кажегельдин приехал…

Здешние старожилы говорят, что само по себе столь мощное промышленное хозяйство развалиться до такой степени не могло. И что раз такое случилось, значит, кому-то было нужно.

	Фото автора

Высмеивая СССР в начале девяностых, с телеэкранов и страниц газет нам говорили о нелепости советской экономической системы, о том, что ликвидация заводов и фабрик, построенных в советское время, – результат застойной плановой экономики. На самом деле с высоты сегодняшних дней видно, что все рассказы о потере связей между промышленными гигантами бывшего Советского Союза, в результате чего якобы произошла экономическая катастрофа, – не что иное, как сказка про белого бычка. Ведь те предприятия, что сохранились, смогли самостоятельно выйти на уровень международного сотрудничества и сегодня успешно работают. Так кто же и зачем останавливал заводы и фабрики? Кто замутил глобальную дезинтеграцию экономик братских республик, последствия которой мы расхлебываем до сих пор?

– Вот это наш второй кордон, – показывая желтую от времени фотографию, рассказывает член совета ветеранов Текели, проживший в нем всю свою жизнь, Владимир Игнатьевич Ганзюк. – Вот дома, котельная, детская больница, поликлиника. Клуб, в котором было два фойе, зрительный зал на 240 мест, секция тяжелой атлетики, музыкальный кружок, бильярдная, библиотека. В нем прошло все мое детство. Школа на 1200 учеников, все было. А сейчас – одни развалины да мусор, только школа осталась с 64 учениками. Промышленные объекты строили на века – руками японских военнопленных. Мы к ним нормально относились. Я в то время был пацаном. Мать, бывало, даст кусок хлеба и скажет, чтобы им отнес. Подходить к ним не разрешали. Подбегу чуть ближе, положу хлебушек на камень и убегаю. Потом смотрю: подходит, берет. На следующий день приду к этому камню, а на нем игрушка лежит рукодельная.

А в 44-м, помню, привезли депортированных корейцев и чеченцев. Они на первом кордоне целый поселок для себя построили. Стройматериалов не было, резали дерн и складывали из него землянки. С едой в то время было нежирно. Но тот, кто работал, на пропитание зарабатывал. А вот шахтеров кормили отдельно. У них был спецпаек, его по талонам получали. Так он был такой, что для меня в то время его было трудно съесть за один раз. Стакан сметаны, хлеба – сколько хочешь, первое, второе. Кормили их на совесть, причем до самых последних дней, буквально до закрытия шахт, пока рудник не повалили. Поначалу говорили, что это временно. А потом, когда железную дорогу, что шла до рудника, разобрали, так все и похоронили с концами.

– Правда, что в советское время город жил на московском обеспечении?

– Правда. Основателем и первым директором нашего комбината был Георгий Тихонович Гришин, его из Москвы прислали. В то время свинец родине нужен был позарез. Гришин по совместительству был сотрудником Госплана СССР, вот и пробил для города такое обеспечение. И оно существовало вплоть до середины восьмидесятых. Жилье было, зарплаты высокие, город процветал.

В школе на втором кордоне в каждом классе училось по 42 человека, и классы от "А" до "Е". Работала школа в три смены: две дневные и одна вечерняя. Здесь вот стоял гастроном. Мясной отдел в нем никогда не пустовал. Ежедневно в городские магазины поступало по две тонны колбасы, ее выпускал наш колбасный цех. Тонну везли на станцию и ГЭС, тонна оставалась в городе. Каждый из 43 магазинов получал колбасу. Ливерная, баранья, таллинская, любительская, краковская, докторская – каких только сортов не было.

Жили прекрасно. Получили квартиры, мебель поступала импортная, ковры, холодильники, телевизоры. Однажды сам Ломако приехал – министр цветной металлургии СССР. Встречался с шахтерами, спросил, что нужно. Ничего, сказали, не нужно, только машины. Буквально сразу после этого в город поступило 50 "Жигулей", потом еще 50 и так дальше. Всего у нас было вдоволь. В восьмидесятых, правда, стало похуже. Затем Союз развалился, и все пошло прахом. Поначалу шахты еще работали. А потом, как Кажегельдин приехал, после него разом все и порушили. Шахты сразу же затопили, даже оборудование не демонтировали – рабочее оборудование. Входы в штольни забетонировали. Шахтеры остались без работы.

– И где они сейчас?

– Кто спился, кто умер, остальные разъехались. Сейчас бетон на шахтах вскрытый, копатели таскают оттуда металл. Небезопасно, конечно, но их это не пугает.