«Фергана» продолжает разговор о судьбах таджикской оппозиции. Первая статья Михаила Калишевского - Таджикистан: Под сенью «государственного мазхаба» - была опубликована в феврале и рассказывала об исламской оппозиции. Сегодня речь пойдет о светской оппозиции Таджикистана. Почему в республике интересы региона, клана и рода продолжают доминировать над интересами отдельной личности, почему авторитаризм и конформизм сегодня составляют основу традиционного мира таджиков – и почему клановая ментальность, которая процветает в Таджикистане, несовместима со свободой, - в аналитическом обзоре, который мы предлагаем вашему вниманию.
По сравнению с соседними тоталитарным (Туркменистан) или полутоталитарным (Узбекистан) режимами нынешний Таджикистан может показаться своего рода «полудемократией» - в стране легально действуют политические партии, открыто провозглашающие себя оппозиционными, среди них - единственная в регионе легальная религиозная партия (Партия исламского возрождения, ПИВТ), которая, пусть и минимально, но все-таки представлена в парламенте, сохраняется хотя и очень ограниченный, но все-таки относительно «свободный» сегмент таджикских СМИ. Все это, однако, объясняется совсем не либерализмом правящего режима – «справедливый шах» Эмомали Рахмон успел проявить себя достаточно жестким, если не сказать жестоким, правителем, весьма убедительно показывающим стране и миру, чего на самом деле стоят все имеющиеся в Таджикистане «демократические институты». И тем не менее, степень «жесткости» рахмоновского правления никогда не достигала, скажем, узбекского и тем более туркменского уровней.
Повторю, дело здесь не в каком-то природном либерализме – надо думать, Рахмон развернулся бы не хуже Туркменбаши, если бы мог. Однако сохраняющийся в Таджикистане «политический плюрализм» своими корнями уходит в эпоху недавней гражданской войны, как в политической, так и в регионально-клановой плоскости. Окончательная и бесцеремонная «зачистка» таджикского «политикума» будет означать открытый отказ от «национального примирения» и может вновь раздуть все еще тлеющие угли кровавого конфликта 90-х. Это «тление» и без того не затухает потому, что одни этнорегиональные группы, несмотря на окончание гражданской войны более 15 лет назад, до сих пор чувствуют себя победителями и формируют правящую верхушку, другие же считаются побежденными и вынуждены довольствоваться положением политических маргиналов.
Так сложилось, что одним из политических отрядов «побежденных» являются партии национально-демократической направленности. На рубеже 80-х и 90-х годов таджикские «демократы» стояли у истоков многих социально-политических процессов в республике. Однако эти же процессы и вызванные ими трансформации в таджикском обществе, в конечном итоге, привели к тому, что национально-демократическая оппозиция фактически утратила свое влияние и ныне находится на периферии политической жизни Таджикистана.
Первые «демократы»
Предшественниками будущих национально-демократических партий стали возникшие в Таджикистане в годы перестройки «неформальные» движения. Среди них, в первую очередь, следует назвать Народное движение «Растохез» («Возрождение») во главе с Тохиром Абуджаббором, созданное в Душанбе в 1989 году на волне дискуссий в республиканском Верховном Совете вокруг закона о языках. В своих рядах «Растохез» объединяло, в основном, «вестернизированную» научную и творческую интеллигенцию, придерживавшуюся «прогрессистских» и общедемократических взглядов. «Растохез» выступало против всевластия партаппарата, засилья ленинабадского клана, за укрепление политической и «многоукладной» экономической самостоятельности Таджикистана в составе СССР. При этом одно из центральных мест в идеологии движения занимала борьба за национально-культурное возрождение таджикского народа. Выдвигались требования придания таджикскому языку статуса государственного, «таджикизации» кадров, предоставления таджикам Узбекистана культурной автономии. Вместе с тем подчеркивалась необходимость обеспечения прав русскоязычного населения.
По мере пополнения рядов движения выходцами из более широких слоев общества идеология «Растохез» стала претерпевать некоторую трансформацию. По мнению ряда исследователей, присоединение к движению выходцев из торговых городских кругов, а также маргинализированного студенчества, привнесло определенные популистские представления, в первую очередь, националистического толка. Все большую популярность стал приобретать паниранизм, что, в частности, нашло отражение в выступлениях и статьях одного из лидеров «Растохез» Шарофиддина Имомова. Впоследствии все эти паниранистские идеологемы у таджикских национал-демократов позаимствовал никто иной как Эмомали Рахмон, который до недавних пор очень активно вел «арийскую» пропаганду.
Националистические «перехлесты» стали одной из причин отпочкования от «Растохез» группировки Шодмона Юсуфа. На ее основе в январе 1990 года была создана Демократическая партия Таджикистана (ДПТ), которую удалось зарегистрировать только летом 1991 года. ДПТ поначалу не была столь этнически ориентирована, как «Растохез». В партии был высок процент русских и русскоязычных (низовые организации в Чкаловске и Калининабаде). Тем не менее, реальной идеологией ДПТ вскоре стал все тот же светский национализм, поскольку и в этой партии преобладающее влияние получили представители националистически настроенной таджикской интеллигенции. К ним примыкали и молодые бизнесмены, считавшие, что именно ДПТ станет главной политической силой после отстранения от власти компартии. Наконец, сформировавшаяся к 90-м годам каратегинская торговая элита (Каратегин – историческая область на юго-востоке страны), контролировавшая не только госторговлю, но и черный рынок, и теневую экономику в центре и на юге Таджикистана, увидела в ДПТ инструмент, который позволит ей побороться за власть.
Ряд других политических организаций в Таджикистане имел исключительно локальный характер и не оказывал до начала 1992 года существенного влияния на политическую жизнь Таджикистана, за исключением, пожалуй, «Лаъли Бадохшон» («Жемчужина Бадахшана»), объединявшего, в основном, памирцев. Следует отметить, что именно памирцы, являясь особой группой населения Таджикистана (исповедуют исмаилизм – разновидность шиизма), испытывающей приверженность к своеобразной «горной демократии», стали наиболее стойкими и последовательными сторонниками «демократического» крыла таджикской оппозиции.
Альянс с исламистами
По мере обострения внутриполитической борьбы в республике в идеологии таджикских «демократов» националистические положения стали преобладать над идеологемами чисто демократического характера. Такая ориентация и ДПТ, и «Растохез», а позже и «Лаъли Бадахшон» была как поиском идентичности таджикской интеллигенции, из которой и рекрутировалась основная часть членов этих организаций, так и тактическими соображениями: национализм должен был отделить их от советской «интернационалистической» элиты, а также служить мобилизующей и консолидирующей идеей.
В условиях, когда правившая в республике партноменклатура стала переходить к более жестким методам подавления всех оппозиционных сил, начал постепенно формироваться альянс таджикских «демократов» с исламистами из Партии исламского возрождения Таджикистана (ПИВТ). Именно в союзе с ПИВТ на президентских выборах 1991 года «демократы» выдвинулиДавлата Худоназарова (народный депутат СССР, член Межрегиональной депутатской группы вместе с Сахаровым, Афанасьевым, Ельциным; председатель Федерации Союза кинематографистов) в качестве единого оппозиционного кандидата. Знаменитые оппозиционные митинги 1991-92 годов также были организованы совместными усилиями.
Вместе с тем, социально-экономические требования «Растохеза» и ДПТ, с которыми они выходили на митинги, носили крайне расплывчатый характер. «Демократы» оказались неспособны сформулировать четкую и понятную широким массам программу социально-экономических реформ. Резко критикуя политику советских республиканских властей, они не могли предложить реальной альтернативы. В итоге национально-демократическая оппозиция не располагала достаточно сильной социальной базой, «демократы» стали отходить на вторые роли в оппозиционном лагере, уступая пальму первенства исламистам из ПИВТ, которым удалось завоевать гораздо более прочные позиции в таджикском обществе.
Постепенно внутриполитическая борьба в Таджикистане стала приобретать четко выраженный регионально-клановый характер. Если правящая элита была традиционно укомплектована выходцами из ленинабадско-кулябского клана, то оппозиция опиралась, главным образом, на юг и юго-восток республики. И руководство национал-демократических партий, и основной электорат был представлен преимущественно гармцами и памирцами. Как показали митинги конца 1991 - начала 1992 годов, для участия в подобных мероприятиях «демократы» мобилизовали своих земляков из кишлаков, многие из которых вряд ли хорошо понимали, чего хотят их руководители-горожане. Впрочем, примерно то же можно сказать и о правящей ленинабадско-кулябской группировке, выступавшей под «советскими» лозунгами, и о политических союзниках «демократов» - исламистах. Другой вопрос, что сторонников, а также спонсоров у ПИВТ было гораздо больше, чем у «демократов». Помимо «идейных» исламистов, мечтавших о построении исламского общества и государства, ПИВТ поддерживали традиционалисты всех мастей, а также представители торговых кругов, «бозори», которые видели в исламе достаточно прагматичную религию предпринимательства. Да и в целом довольно «простая» исламистская пропаганда находила у таджиков гораздо больший отклик, чем замысловатые идеи национал-демократов.
Однако по большому счету, как полагают исследователи, и за «демократами», и за исламистами стояла уже упоминавшаяся каратегинская регионально-клановая группировка. Именно она в борьбе с ленинабадско-кулябским кланом задействовала все «свои» партии: и ПИВТ, и ДПТ, и «Растохез». Как только борьба региональных кланов за власть переросла в кровавую гражданскую войну, идейные разногласия между различными оппозиционными силами были нейтрализованы этнорегиональной солидарностью. Именно здесь и коренится главная причина странноватого альянса между исламистами и национал-демократами.
В стадии распада
В годы гражданской войны возникла военно-политическая коалиция Объединенная таджикская оппозиция (ОТО), в которую вошли национал-демократы (ДПТ, «Растохез», «Лаъли Бадахшон», координационный центр Демократических сил Таджикистана в России, Фонд помощи беженцам «Умед»). Но они в рамках ОТО окончательно перешли на позиции «младшего партнера» исламистов. Именно исламисты располагали самыми крупными и боеспособными военизированными формированиями. В условиях, когда ОТО представляла из себя не столько союз политических партий, сколько конфедерацию полевых командиров, это имело первостепенное значение.
К тому же после взятия Душанбе силами Народного фронта и крупного военного поражения, которое с помощью России и Узбекистана войска ленинабадско-кулябско-гиссарской коалиции нанесли отрядам «исламско-демократической» оппозиции (осень-зима 1992 года), политические организации таджикских «демократов», по существу, вступили в стадию распада, а большинство их лидеров оказалось в эмиграции. Та же ДПТ, например, в результате серии расколов вошла в состав ОТО лишь «частично». Эмигрировавший в Иран лидер ДПТ Шодмон Юсуф возглавил так называемую Тегеранскую платформу партии. Он дистанцировался от непримиримой оппозиции и призывал к разоружению и прекращению вооруженного противостояния. После заявлений о поддержке политики Рахмонова ему даже удалось летом 1995 года вновь зарегистрировать ДПТ (была запрещена администрацией Рахмонова вместе со всеми другими оппозиционными партиями еще в 1993 году).
В противовес Юсуфу образовалась Алма-атинская платформа ДПТ во главе с Махмадрузи Искандаровым и Ниязом Джумабоевым. Они обвинили Юсуфа в коллаборационизме, выступили за продолжение вооруженной борьбы и присоединились к ОТО.
Лидер движения «Растохез» Тохир Абуджаббор тоже был вынужден покинуть Таджикистан в декабре 1992 года (после падения Душанбе), эмигрировав в Иран, где жил до лета 1997 года, пока не переехал в Бишкек. (В 2005 году вернулся на родину, занимался научной деятельностью, умер в 2009 году). Между тем, самому движению, как и всем прочим «демократам», активное сотрудничество с исламистами в разгар военных действий и связанные с этим кровавые эксцессы стоили потери многих сторонников. Тем не менее, движение «Растохез», представленное группой политэмигрантов (Тохир Абуджаббор, Сафар Абдулло, Рустам Кодир, Мухаббат Каноатов, Абдукодир Холикзода), вступило в ОТО. Однако в январе 1995 года появилось заявление от имени «Pacтoxeз», подписанное бывшим заместителем председателя движения Шарофитдином Имомовым, в котором декларировалась «поддержка курса руководства Таджикистана на достижение гражданского мира и национального согласия, признание Конституции Таджикистана, всенародных выборов президента 1994 года, мер, предпринимаемых властями по укреплению независимости республики и осуществлению демократических реформ».
Это заявление встретило резкую реакцию со стороны руководителей «Растохез» и ДПТ, находившихся в эмиграции, и свидетельствовало о продолжающемся расколе. В 1997 году один из лидеров Тегеранской платформы ДПТ Азам Афзали, которому к тому моменту фактически перешло руководство «юсуфовской» части партии, с помощью рахмоновских властей объединил остатки внутренних структур ДТП, «Растохез» и «Лаъли Бадахшон» в блок «Народное доверие». Это, правда, никак не способствовало консолидации национал-демократических организаций, где продолжилась череда расколов с созданием «параллельных» партийных институтов и последующей серией новых объединений-разъединений.
Консолидация «партии власти»
Фактический раскол национально-демократической оппозиции в 1995 – 1997 годах был далеко не в последнюю очередь обеспечен манипуляциями противоположного лагеря, где господствующие позиции стали постепенно переходить к кулябско-курган-тюбинско-гиссарскому «крылу» во главе с Эмомали Рахмоновым, энергично теснившему ленинабадцев (то есть теперь уже ходжентцев). С одной стороны, Рахмонов и его группировка, убедившись, что полная и окончательная военная победа над оппозицией невозможна, стремились расколоть каратегинскую элиту, включив ее затем в формировавшуюся тогда этнорегиональную властную «пирамиду». С другой стороны, дезорганизованные «демократы» были нужны центральной власти для нейтрализации обвинений в «коммунизме» - инкорпорировав их в новую политическую систему в качестве «карманной» оппозиции, Рахмонов как бы доказывал свою «современность» и «демократичность», в то же время оставляя за собой практически монопольный доступ к властным рычагам.
Схожие соображения, видимо, сыграли роль и при формировании «партии власти». Ее модель в Таджикистане несколько отличалась от туркменской, узбекской или, скажем, казахской. В соседних странах правящие республиканские компартии перескакивали в новую эпоху, можно сказать, автоматически, лишь сменив вывеску. В Таджикистане же «партия власти» (с 1994 года под именем Народной, а с 1997 – Народно-демократической) формально создавалась заново, хотя, безусловно, с использованием значительной части аппаратных структур прежней республиканской компартии. При этом собственно компартия сохранялась и даже некоторое время играла роль «второй партии власти». Потом, правда, ее «статус» стали постепенно понижать. Возможно, из-за слишком тесных «исторических» связей с теснимым ходжентским кланом, а может, потому, что регулярное участие таджикских коммунистов во всевозможных московских сборищах «воссозданной КПСС», занимавшейся виртуальным возрождением СССР, стало Рахмонова несколько раздражать. В итоге Компартия Таджикистана превратилась в нечто похожее на зюгановскую КПРФ – внешне вроде бы оппозиционная, а фактически абсолютно инкорпорированная в систему провластная организация.
То же самое можно сказать и о разнообразных партиях-«спойлерах», возникших во второй половине 90-х с подачи властей и при поддержке ряда ходжентских или кулябских группировок. Они, как правило, «отражали» интересы «хозяйственников и предпринимателей». Среди таких партий, имевших впоследствии не слишком длительную историю, были, например, Партия свободного труда, Партия политического и экономического обновления и ряд других.
Несколько особняком стоял Союз прогрессивных сил Таджикистана, созданный крупными бизнесменами и промышленниками севера страны. Провозглашая демократические и «рыночные» лозунги, Союз поддержал ходжентца Абдумалика Абдулладжанова, бывшего премьер-министром Таджикистана в 1992 – 1993 годах. Абдулладжанов (у него была «своя» «Партия народного единства») стал реальным соперником Рахмонова на президентских выборах 1994 года – ведь за ним стоял стремившийся к восстановлению своих позиций ходжентский клан, его также поддерживал президент Узбекистана Ислам Каримов. По мнению экспертов, в 1994 году Рахмонов победил Абдулладжанова на действительно конкурентных выборах - первый и последний раз в истории нынешнего Таджикистана (правда, многие наблюдатели уверяли, что результаты выборов были подтасованы).
В июле 1996 года Абдулладжанов основал политический блок «Национальное единство», затем стал лидером северного оппозиционного «Движения за национальное возрождение». Однако в итоге ему пришлось бежать из страны. В 1997 году власти Таджикистана объявили его в международный розыск, а потом обвинили в организации мятежа полковника Худойбердыева в Ходженте (1998).
Таким образом, к подписанию соглашения с Объединенной таджикской оппозицией о национальном примирении правящий режим Душанбе подошел уже в значительной степени консолидированным вокруг группировки Эмомали Рахмонова.
«Выдавливание» и «прессинг»
Мирное соглашение, подписанное Рахмоновым и Саидом Абдулло Нури (лидером ОТО) в Москве 27 июня 1997 года, содержал два главных условия: разоружение бойцов ОТО и их интеграция в военные и гражданские структуры, а также гарантия того, что ОТО получит 30-процентную долю представительства в органах государственной власти. В новое правительство, действительно, вошли видные деятели ОТО, главным образом, представители доминировавшей там ПИВТ. С самого начала между Рахмоновым и «разоружившимися» оппозиционерами начались трения. Лидеры ОТО обвиняли президента в том, что оппозиция так и не получила причитавшейся ей 30-процентной доли постов, в том числе в учреждениях образования и здравоохранения. Дело дошло до того, что ОТО пригрозила бойкотировать парламентские и президентские выборы.
При посредничестве ООН было достигнуто соглашение, согласно которому 26 сентября 1999 года в Таджикистане прошел референдум о внесении поправок в конституцию страны, предусматривающие, в частности, формирование постоянно действующего парламента и увеличение в нем роли регионов, а также разрешение партий, имеющих «религиозный характер», что оценивалось как уступка оппозиции. Одновременно с этим срок полномочий президента увеличивался до семи лет, хотя и вводился запрет на переизбрание президента на второй срок. Тем не менее, оппозиция объявила о бойкоте ноябрьских президентских выборов, хотя один из лидеров исламистской ПИВТ Довлат Усмон, занимавший пост министра финансов, и составил альтернативу Рахмонову. И проиграл ему с весьма характерным для подобного рода выборов результатом: за Рахмонова проголосовали 97% принявших участие в голосовании при общей явке 99,8%. Хотя ни международные наблюдатели, ни оппозиция не признали выборы свободными и честными, оппозиция не стала опротестовывать их результаты, рассчитывая добиться своих целей менее конфронтационными методами: оппозиция решила использовать свое все еще значительное влияние в стране (речь идет лишь о влиянии ПИВТ).
Однако правящий режим не собирался предоставлять им такую возможность и стал еще упорнее выдавливать оппозиционеров из органов власти. Основным «объектом внимания» властей являлась ПИВТ, которая, в общем, обоснованно рассматривалась как более серьезная политическая сила, чем национал-демократы. Их политическое влияние в стране неуклонно падало, тяжелая ситуация еще более усугублялась внутрипартийным «делением». Так, в 1999 году ДПТ окончательно разделилась на две партии: Демократическую партию – «Алма-атинская платформа» во главе с Махмадрузи Искандаровым, и зарегистрированную под «брэндом» ДПТ еще в 1995 году Демократическую партию – «Тегеранская платформа» под председательством Азама Азфали. Обе партии начали борьбу за юридическую преемственность по отношению к «изначальной» ДПТ. И вот тут власти, видимо, увидели дополнительные возможности для манипулирования «демократами», а потому Минюст, как ни странно, выбрал правопреемницей не «Тегеранскую платформу», вроде бы лояльную властям и не входившую в ОТО, а «алма-атинскую» партию Искандарова – видного полевого командира, возглавившего, согласно 30-процентной квоте для ОТО, крупное госпредприятие «Таджикгаз». Именно «его» ДПТ было разрешено участвовать под этим названием в парламентских выборах. На базе же «Тегеранской платформы» в 2001 году была образована партия «Тарракиет» («Развитие»).
Несколько оживило ситуацию на «демократическом» фланге появление на политической арене таджикских социал-демократов во главе с адвокатом, экспертом по международному и конституционному праву Рахматилло Зойировым. Партия под названием «Адолат ва Тараккиет» («Справедливость и Развитие») была зарегистрирована в феврале 1999 года. Спустя два месяца она выступила одним из инициаторов создания Консультативного Совета (КС) политических партий Таджикистана, куда, помимо нее, вошли Компартия, Соцпартия (партия Сафарали Кенжаева, бывшего лидера «Народного фронта», убитого в марте 1999 года), ДПТ и два общественно-политических движения. КС выступил с резкой критикой конституционных изменений и дополнений в отношении президентской власти, вынесенных на сентябрьский референдум. После этого регистрация «Адолат ва Тараккиет» была аннулирована и под разными формальными предлогами задерживалась до декабря 2002 года, когда партия была зарегистрирована од названием Социал-демократическая партия Таджикистана (СДПТ).
Некоторые обозреватели увидели открывавшиеся перед социал-демократами широкие перспективы, особенно после того как Зойиров в 2001 году стал старшим советником президента по правовой политике. Но это потом, а в 2000 году власти не допустили социал-демократов к участию в парламентских выборах, которые, впрочем, закончились для всей оппозиции крайне неудачно. Рахмоновская НДПТ получила 40 из 63 мест в нижней палате парламента, второй была Компартия – 13 мандатов, ПИВТ завоевала всего лишь два депутатских кресла, а все национал-демократические партии и вовсе остались за бортом, не преодолев 5-процентный барьер.
Безусловно, не обошлось без множества подтасовок и грубого применения административного ресурса, однако многие эксперты признавали, что оппозиция, особенно ее «демократическое» крыло, действительно, серьезно ослабла. Это вдохновило правящий режим на продолжение и даже усиление «прессинга». В 2001 году Рахмонов уволил ряд видных членов ОТО с их постов за «некомпетентность». В апреле 2001 года в Душанбе был убит заместитель министра внутренних дел Хабиб Сангинов, в прошлом являвшийся одним из видных оппозиционных деятелей национал-демократического толка. Есть версия, в частности, оппозиционного политика и публициста Дододжона Атовуллоева, что «Рахмонов и Убайдуллоев накануне обсуждали на даче вопрос - как избавиться от представителей ОТО во властных структурах». (Чароги Руз, №1, 2001).
Впрочем, главный удар был направлен все-таки на ПИВТ. Воодушевленный международной поддержкой в противодействии терроризму после 11.09.2001 года, Рахмонов стал обвинять членов ПИВТ в культивировании «духа экстремизма, который может привести к расколу общества», а также в связях с «Хизб ут-Тахрир» и Исламским движением Узбекистана (ИДУ). Последовали аресты, в частности, заместителя лидера ПИВТ Шамсуддина Шамсуддинова (апрель 2003 года), преследовались независимые СМИ, просто активисты оппозиционных партий. Эксперты отмечали, что несмотря на формальное сохранение представительства оппозиции в правительстве, она фактически уже лишена любых властных рычагов.
Да, и чисто формальное представительство постепенно сходило на нет. Осенью 2003 года со своего поста «ушел в горы» лидер ДПТ Искандаров, протестовавший против летнего конституционного «референдума», предоставившего Рахмонову возможность оставаться президентом аж до 2020 года. Позднее Искандаров появился в Москве, где заявлял о своей готовности продолжить борьбу, но в декабре 2004 года при содействии российских властей был похищен таджикскими спецслужбами и вывезен в Таджикистан, где его осудили на 23 года тюрьмы.
Между тем, еще 30 апреля 2004 года, в преддверии парламентских выборов, ряд таджикских политических партий (ПИВТ, СДПТ, СПТ) образовали коалицию «За честные и прозрачные выборы», имеющую цель противостоять политической монополии правящего режима и попытаться придать предвыборной кампании более-менее состязательный характер. ДПТ поначалу не присоединилась к коалиции: Искандаров, согласно его заявлениям, ожидал от Рахмонова выполнения якобы неких достигнутых договоренностей относительно реформы избирательного закона, и присоединился к коалиции лишь после того, как эти договоренности были Рахмоновым не выполнены. Однако ДПТ была вынуждена изъять кандидатур самого Искандарова из своего избирательного списка - ЦИК отказался зарегистрировать лидера партии, к тому моменту уже арестованного и обвиненного в организации теракта, покушении на убийство, незаконном хранении оружия и коррупции. Проблемы возникли и у социал-демократов (Зойиров еще в 2003 году ушел с поста президентского советника) – им запретили включать в свой список представителей незарегистрированной партии «Тараккиет» во главе с бывшим председателем Налогового комитета Султоном Кувватовым, получившим широкую известность в качестве весьма радикального оппозиционера (социал-демократам явно не хватало собственных популярных кандидатов).
А в итоге состоявшиеся в феврале 2005 года парламентские выборы приобрели весьма комфортный для власти характер и закончились унизительными результатами для оппозиции: правящая НДПТ получила 52 из 63 депутатских кресел, Компартия – 4, ПИВТ - 2. Президентские выборы 2006 года, которые оппозиция бойкотировала, прошли не менее «комфортно» - Рахмонову «противостояли» аж четыре кандидата, понятное дело, формальных, а потому власти позволили себе некоторое «изящество» - записали Рахмонову не 99,9, а «всего лишь» 79,3% голосов. Своего рода финальным аккордом во всем этом сюжете стал очередной раскол в рядах Демократической партии - неожиданно состоялся чрезвычайный съезд ДПТ, где группа демократов избрала своим новым лидером Масуда Собирова, которого признали власти. У партии опять появилось два «крыла». Попытки сторонников Искандарова в судебном порядке добиться признания нелегитимности руководства в лице Собирова не увенчались успехом. Наоборот, суд запретил сторонникам Искандарова использовать атрибутику ДПТ.
«Демократы» – жертва архаизации
В чем же причины относительно быстрой маргинализации национально-демократического движения в Таджикистане? Безусловно, огромную роль сыграли объективная слабость демократических традиций и демократических институтов в таджикском обществе, а также жесткое давление правящего режима, зачастую перераставшее в неприкрытые репрессии. Тем не менее, во многом виноваты сами национал-демократы, так сказать, персонально – сказались безответственность, некомпетентность, неорганизованность, неумеренные амбиции политических лидеров, просто «склочность», а также, несомненно, прямая коррумпированность не такой уж маленькой части таджикских «демократов». Невозможно отрицать непосредственное участие многих из них в развязывании гражданской войны, причастность к кровавым преступлениям того времени, на долгие годы дискредитировавшие среди многих таджиков понятия «демократии» и «демократа».
Этим, кстати, искусно воспользовался правящий режим, хотя политические силы, его составляющие, повинны в развязывании гражданской войны и замазаны в крови отнюдь не меньше, чем тогдашняя «исламско-демократическая» оппозиция. Тем не менее, Рахмонову и его окружению удалось, используя власть, с помощью пропаганды вызвать в массовом сознании прямую ассоциацию ужасов гражданской войны и возможность возвращения тех жутких времен с оппозицией как таковой и с национально-демократической оппозицией, в частности. В то же время Рахмонов и его окружение весьма эффективно заимствовали у национал-демократов их идеологемы и лозунги (паниранистские, «арийские» вместе с «демократическо-правовыми» и «рыночно-реформаторскими»), так что простому таджику зачастую было просто невозможно разобраться, а чем, собственно, отличаются программа того же Рахмонова от программ оппозиционных «демократов».
Влияние гражданской войны на нынешнюю социально-политическую жизнь Таджикистана вообще невозможно переоценить. С разрушением государственных институтов в период кровавой междоусобицы часть их функций (мобилизации, взаимопомощи, безопасности) перешла к традиционному обществу, и без того занимавшему огромное место в жизненном укладе таджиков. Как отмечают исследователи, регионально-клановые структуры и кровно-родственные родовые группы все еще остаются сердцевиной этого общества, обладающей всем комплексом системы жизнеобеспечения, внутриэкономическими, правовыми, территориальными, духовно-культурными и идеологическими механизмами.
Принадлежность к такому «микрогосударству» и ныне является идентичностью более сильной, чем идентичность, скажем, общетаджикская или общетаджикистанская. Интересы региона, клана, рода продолжают доминировать над интересами отдельной личности или «малой семьи». Для подобных объединений характерны крайне авторитарные, иерархичные отношения. Авторитаризм и, как «оборотная сторона», конформизм, неразделимые с клановой системой, составляют одну из основ бесспорных ценностей традиционного мира таджиков – и старших, и молодых. В связи с этим возникает проблема клановой ментальности, которая в известной мере несовместима со свободой. Соответственно, клановость, местничество, непотизм и связанная в ними авторитарно-конформистская ментальность несовместимы с демократией.
Между тем, ужасы гражданской войны и, наоборот, самоценность «нормальной» мирной жизни ориентировали авторитаризм массового сознания на потребность в авторитаризме еще и общегосударственном. Скажем, в сильных правоохранительных органах, в «сильном государстве» вообще, в том числе и в «сильном правителе», способном обеспечить «нормальную» жизнь, по которой так изголодались за годы гражданской войны. В то же время реальная жизнь такова, что радоваться особо нечему. И это еще мягко говоря. Власти критикуют на кухнях, в доверительных разговорах в пределах кланов и семей, публичных намеках. Власти, но не верховную власть. Ее публичная критика воспринимается как начало разрушения всего государства, то есть конец «нормальной» жизни и возврат к хаосу и ужасам.
Отсюда общее падение интереса населения к публичной политике, в частности, к политическим партиям, что воспринимается европейским сознанием как политическая апатия. Однако следствием падения интереса к партиям является снижение мобилизационных возможностей этого политического института. Поэтому ряд исследователей в качестве одной из причин маргинализации, в частности, партий национально-демократической оппозиции, указывают снижение интереса к ним со стороны представителей каратегинской и памирской этнорегиональных элит, ранее рассматривавших данные партии как важные инструменты своего влияния. Теперь эти группы, судя по всему, предпочитают «старые» способы политической борьбы посредством клановой групповой солидарности и других форм социальной организации традиционного общества.
Эта тенденция, безусловно, является проявлением общей архаизации таджикского общества, которая стала одним из главных последствий гражданской войны. Не следует, однако, испытывать иллюзии относительно пресловутой политической апатии. Обнищание и обездоленность при «закупоренных» авторитарным режимом «обратных связях» и общей разочарованности в демократических институтах ведет к тому, что в традиционном обществе, к тому же насквозь пронизанном исламом, доминирующим политическим «трендом» становится исламизм. И даже не «умеренный» исламизм ПИВТ, а самый натуральный исламский экстремизм. О чем, собственно говоря, с тревогой и предупреждают многие эксперты.
Неоправдавшиеся надежды
Тем не менее, приближение очередных парламентских выборов 2010 года вселило в таджикских национал-демократов определенное воодушевление. Наблюдатели стали отмечать признаки «либерализации». Даже самые непримиримые оппоненты Рахмона, например, лидер созданного в эмиграции оппозиционного движения «Ватандор» («Соотечественник») Дододжон Атовуллоев, признавали: «Власти не чинили серьезных препятствий оппозиционным партиям, позволяя их представителям практически без ограничений вести предвыборную агитацию. Появилось даже забытое ощущение некоего оживления в политической жизни». Но, увы, «либерализация» не состоялась – отдельные косметические послабления были вызваны исключительно стремлением режима улучшить свой имидж на Западе. В остальном все осталось почти без изменений: НДПТ получила в парламенте 55 мест из 63, Компартия – два, ПИВТ – уже «традиционные» два. Правда, четыре места поровну разделили между собой две новые партии: Аграрная и Партия экономических реформ. Однако все знали, что эти партии фактически сконструированы администрацией Рахмона в качестве примера совершенствования многопартийности и парламентаризма. Остальные партии в парламент не попали.
События лета 2012 года в Горном Бадахшане, где правительственным войскам пришлось вступить в боевые действия с местными вооруженными формированиями, породили слухи о скором «падении режима». Об этом, в частности, заявил руководитель Горно-Бадахшанского отделения СДПТ Алим Шерзамонов. Но вскоре все затихло. Тем же летом громко заявила о себе новая оппозиционная фигура – приближенный в прошлом к Рахмону бизнесмен
Правила комментирования
comments powered by Disqus