В рубрике «Что нового» The Village говорит с людьми, которые знают лучше других, что происходит в разных сферах жизни города: в образовании, на рынке труда и недвижимости, в культуре и личной жизни москвичей.

В этом выпуске — Александра Шевелева поговорила с сотрудниками Центра исследования миграции и этничности РАНХиГС Евгением Варшавером и Анной Рочевой о невидимой жизни мигрантов в Москве: где они знакомятся, что едят, какую музыку играют на дискотеках и почему так любят встречать Новый год на Красной площади. А фотограф Иван Гущин снял портреты мигрантов из Средней Азии, живущих в Москве уже не один год.

За последние полгода Анна и Евгений вместе с коллегами исследовали 80 этнических кафе Москвы и провели более 200 интервью с их владельцами, сотрудниками и посетителями

Про границы

— Как вам пришла в голову идея исследовать сообщества в кафе?

АННА: Я писала диссертацию про женщин-мигрантов, как они здесь беременеют и рожают детей. Для диссертации я выбрала киргизов, потому что женская миграция больше характерна для них, чем для узбеков и таджиков. Я была волонтёром в фонде, который помогал мигрантам, и случайно попала на тусовку в таком иноэтничном кафе.

ЕВГЕНИЙ: Мне всегда был интересен так называемый «культурно-этнический другой». Я учил арабский, ездил в Египет, где торговал в египетской лавке, потом изучал контртерроризм в Израиле и вернулся в Москву. Когда возвращаешься в город, где ты родился и жил, из другой страны, у тебя есть возможность посмотреть на него свежим взглядом. Я помню, что оказался в районе Строгино, утром вышел гулять и увидел людей разных национальностей, а между ними — как будто границы или заборы. И я понял, что самое важное, чем сейчас можно заниматься в Москве, — изучать вот эти «заборы». Я начал работать вместе с Аней, а в июле 2013-го у нас появился свой Центр в Академии народного хозяйства. Это исследование кафе — первый большой проект нашего центра, второй — это исследование киргизов в Москве.

— Почему именно кафе?

ЕВГЕНИЙ: Как-то мы с Аней ещё в Петербурге сели обсуждать наше исследование в ресторанчике на 7−8-й линии Васильевского острова. С сильным «этническим окрасом», скажем так. Мы увидели, что люди там встречаются, знакомятся, начинают общаться, то есть там происходят важные социальные процессы.

АННА: Пока мы там сидели и разговаривали о том, какой можно было бы сделать проект, соседние столы сдвинули, за ними собрались молодые ребята с Кавказа. Они стали знакомиться, выяснять, есть ли у них общие знакомые.

ЕВГЕНИЙ: В кафе заходят люди разных кавказских национальностей, а выходят люди в составе другой группы, у которой стёрлись границы между национальностями Кавказа, появилась внутрикавказская группа. Возможно, это произошло за счёт того, что границы по отношению к другим некавказским группам, наоборот, усилились. За этими процессами мы и решили наблюдать в кафе. Потом мы поняли, что хотим изучать не границы, а сообщества.

Про киргизские ночные клубы

— Как вы эти кафе находили?

ЕВГЕНИЙ: О каких-то знали заранее, что-то обнаруживали в процессе.

— Где они находятся? В каких районах Москвы?

ЕВГЕНИЙ: Везде. Абсолютно везде. Они равномерно распределены по всему городу.

— Можно сказать, что в Бибиреве, например, больше туркменских, а в Выхине — больше узбекских? Есть какая-то зависимость от округа или района?

ЕВГЕНИЙ: Элементы иммигрантской инфраструктуры могут кластеризоваться. Сейчас мы изучаем киргизскую инфраструктуру, и есть несколько кластеров, которые появляются в связи друг с другом. Допустим, мигрантской больнице надо где-то разместиться. И вот они находят место, которое будет дешевле, если снять весь этаж. И они приглашают туда другие киргизские организации, например парикмахерскую или кассы, в результате там складывается кластер. Здесь, например, на «Добрынинской» такое место, потому что тут киргизское посольство. Вокруг него кафешки, авиакассы, другие организации. Москва устроена так, что моноэтничных районов, по моим прогнозам, не сложится никогда, потому что слишком большое давление, приезжает слишком много групп разных национальностей, в Москве слишком дёрганый рынок недвижимости. Ты приезжаешь, тебе надо где-то поселиться, и ты выбираешь тот вариант, который дешевле, особенно не зная, что есть вокруг. В результате районы смешиваются. Нет того механизма, в результате которого сложился бы моноэтнический район.

— Понятно, вы выбрали кафе. Как вы действовали дальше?

ЕВГЕНИЙ: мы сначала поработали в кафе, выяснили, какие они бывают.

— Везде ли, например, пускают женщин?

АННА: У меня возникала пара проблем с киргизскими ночными клубами.

— В них женщин не пускали или блондинок не пускали?

ЕВГЕНИЙ: Некиргизов не пускали.

АННА: Поскольку я приходила без знакомых киргизов, в некоторых местах были проблемы. Я подхожу к кафе. Там снаружи сидит маленькая девочка, лет пяти. И она говорит: «А это кафе киргизское». Я говорю: «А что, нам туда нельзя?» Она подумала-подумала и говорит: «Ну, можно. У меня папа тут работает».

ЕВГЕНИЙ: Дети очень хорошо считывают такие элементы социальной структуры, и они для них становятся твёрдыми, как этот стол.

АННА: Мы туда зашли, и проблем никаких не было, с нами хорошо поговорили. Другая проблема была в киргизском ночном клубе. Я пришла туда где-то в пять вечера.

— Так рано? В пять вечера? Ночной клуб?

ЕВГЕНИЙ: Ну там пока они соберутся. Вообще, они там серьёзно к этому подходят.

АННА: Я подхожу, ещё закрыто. Я звоню. Охранник отвечает мне, что ещё никого нет. Я говорю, что я подожду, пока чаю попью. Он, понизив голос, говорит: «Это вообще-то кафе киргизское». — «Ну и что?» — «Не стоит, не надо». Так я туда и не попала, к сожалению. Если бы пришла туда попозже и в компании с киргизами, проблем бы не было.

Про знакомства

— Кстати, какую они музыку любят?

АННА: Турецкая музыка, иранская, дискотека 80-х. В одном кафе по ночам были киргизские дискотеки, а днём (с полудня до четырёх) — памирские свадьбы. В четыре часа ещё люди танцуют, а столы уже убирают, памирских официантов сменяют киргизские, появляется киргизский диджей. Постепенно памирцы вытесняются, остаются киргизы и начинается киргизская дискотека. А кафе азербайджанское.

ЕВГЕНИЙ: Член нашей исследовательской группы, высокая, красивая девушка, пошла в такой клуб и провела там ночь, разговаривая с азербайджанцем, который когда-то открыл это кафе и устроил там киргизский концерт. Туда пришли киргизы. После чего он решил перенести кафе, открыл его в новом месте, и там снова появились киргизы. Наверное, он приглашал киргизских работников, и через них киргизы узнавали об этом месте, и им там по каким-то причинам нравилось. Это было недалеко от метро, туда ходили маршрутки. Они уезжали от метро где-то в пол-одиннадцатого вечера, а возвращались часов в пять утра. Самое интересное, что она там увидела: люди в этом ночном клубе знакомятся. По нашему определению, сообщество — это когда люди уже знакомы, а тут люди знакомятся. Это свойство не сообщества, а общества. У тебя появляется какая-то потребность, и ты думаешь, к кому бы обратиться. Дальше происходит знакомство, возникает новая социальная связь, и создаётся какой-то продукт, происходит какое-то событие. Так функционирует город, потому что город — это там, где знакомятся. И у нас возникла идея, что в Москве появилось и функционирует целое киргизское общество. Оно отличается от самаркандских земляческих сообществ или от исламских сообществ.

ЕВГЕНИЙ: Да, одних киргизских кафе, по оценкам наших компетентных информантов, в Москве до 80.

— Как их можно узнать?

ЕВГЕНИЙ: По названию, например. Они могут называться «Кыргызстан» или «Ош» или «Бишкек-сити». По тому, кто там. Заходишь — там киргизы, значит, вероятно, это киргизское кафе.

АННА: Можно спросить: «Какая у вас кухня?»

— Как я поняла, вы ещё опрашивали киргизов, живущих в Москве?

ЕВГЕНИЙ: Да, мы опросили 350 человек, попросили их заполнить анкеты (они были и на русском, и на киргизском). Получилось, что большинство опрошенных нашли себе ближайших друзей в Москве. Мы думали, что эти знакомства происходят через организации и кафе, но это не подтвердилось. Эти знакомства складываются на рабочих местах и по месту жительства: люди узнают, где можно поселиться, селятся с киргизами, но не с земляками. Так узнают о новых рабочих местах.

— У вас были какие-то критерии для выбора кафе?

АННА: У нас был официальный набор критериев: иноэтничная кухня, чтобы иноэтничные люди были и среди работников, и среди посетителей кафе. Из тех 80 кафе, которые мы обошли, сообщества есть где-то в половине. А так это обычные кафе, просто с особенной кухней.

ЕВГЕНИЙ: У нас были попытки устроить экспертные интервью с руководителями диаспор, но это оказалось неэффективным. Они указывали на те кафе, где тусуются сами, и мы не получили доступ к кафе низшего ценового сегмента. В народном представлении диаспора — это сплочённая группа земляков, но это не так. Люди, которые приезжают из другой страны, разделены на сообщества: есть богатые, есть бедные. Один из результатов, о которых мы любим говорить: диаспоральные организации, которые сидят в Москве и говорят от лица киргизов или азербайджанцев, редко общаются со всеми своими земляками или равномерно по всей структуре диаспоры. Они не представляют себе, как всё устроено.

Про белые часы

— Что вы делали после того, как заходили в кафе?

АННА: Есть разные варианты: подойти к администратору, старшему официанту, владельцу и попытаться с ними поговорить. Или пойти через низ и попытаться пообщаться с людьми, которые сидят за соседним от тебя столиком.

ЕВГЕНИЙ: Когда я договариваюсь об интервью, я честно говорю, что хочу узнать, как устроена жизнь киргиза в Москве, чтобы потом рассказать об этом правду как можно большему количеству людей.

— Как я поняла из вашей статьи, азербайджанские кафе можно узнать по белым часам над барной стойкой?

АННА: У нас возникла такая гипотеза. «Азербайджанский бизнес» мы выделили в отдельную категорию кафе. Там встречаются деловые люди, такие «решалы», у которых нет времени. Они перемещаются по городу из одного кафе в другое, чтобы поймать нужного человека. В нескольких таких кафе над барной стойкой мы заметили белые часы.

Про самый вкусный плов и лепёшки

— Вы хотя бы вкусной азиатской еды поели?

ЕВГЕНИЙ: Уже перестали есть эту еду. Её было очень много.

АННА: Я даже поправилась на этих лепёшках.

— Где самое вкусное? Рассказывайте.

ЕВГЕНИЙ: «Ферганская чайхана» — очень классное место. Это узбекское заведение рядом с Павелецким вокзалом. Это и кафе с дешёвой узбекской кухней, и круглосуточная молельная комната. Там складывается исламское сообщество. Туда ходят иммигранты, которые работают вокруг площади Павелецкого вокзала. Это их место, они там молятся, но одновременно оно довольно открытое: туда заходят люди, которые регулярно ездят на электричке с Павелецкого вокзала домой.

ЕВГЕНИЙ: Я за это время обнаружил очень вкусное блюдо — такой жирный наваристый азербайджанский суп «пити». Его интересно сервируют: в оригинале его варили в закрытом горшочке, а потом этот горшочек разбивали в блюдо. Сейчас горшочек не разбивают, а подают тебе такую тарелку, в которую наливают суп при тебе из кувшинчика.

— Так. За лепёшками куда идти?

АННА: Обалденная лепёшка называется кокандский фатир. (Коканд — это город в Ферганской области в Узбекистане). Фатир делают со сливочным маслом и топлёным молоком. Он получается толстенький, жирный, но очень вкусный. Я его ела на Тёплом стане, на рынке. Иногда просто на рынке можно найти неплохую забегаловку, которая будет ужасно выглядеть, но еда там будет очень вкусная.

ЕВГЕНИЙ: В кафешке рядом с мечетью на проспекте Мира всё очень вкусное.

Про уважение к старшим и вторых жён

— Расскажите, как мигранты встраиваются в московскую жизнь? Какие-то свои традиции люди привозят с собой, а какие-то вынуждены видоизменять, так?

АННА: В Средней Азии, например, норма, что у тебя с соседями хорошие отношения: ты их приглашаешь на праздники, знаешь по имени. Люди все взаимосвязаны. Там было нормально приготовить что-то и поделиться с соседями. А сюда они приезжают, звонят в дверь соседям, а там: «Что вы мне принесли? Вы меня отравить хотите? Понаехали!» — и человек в шоке. Киргизы то же самое мне говорили. Я наблюдала такую историю: женщина приготовила пельмешки и узнала, что муж идёт в кафе, в которое он часто ходит, и она передала эти пельмешки в кафе. То есть кафе берёт на себя функции соседа.

ЕВГЕНИЙ: Аня зафиксировала очень интересный эффект нормализации.

АННА: Когда я сидела в одном из кафе, где тусят самаркандцы, два человека при мне начали обсуждать молодёжь, которая приезжает и не уважает старших. «Ты им поможешь, а они тебя потом забудут и не поздороваются». Они говорили о том, что сейчас не стремятся особо помогать вновь приехавшим, потому что уже не могут их контролировать. Тут, в Москве, они могут свободно говорить об этом: один говорит, а второй его очень хорошо понимает, потому что у него был такой же опыт. Но если бы они вернулись в Самарканд, то обсуждать это там было бы гораздо сложнее. Люди, которые в Россию не ездили, их не поймут. Там норма — помочь своему земляку (родственнику, односельчанину, соседу), не задумываясь о последствиях. У людей, переехавших в Москву, появляется опыт, который нужно с кем-то обсудить. Этот опыт ставит под сомнение те нормы, которые они привезли оттуда.

— Как меняются эти нормы по приезде в Москву?

АННА: У всех по-разному. Если говорить про самаркандцев, то помощь земляку ставится под сомнение, у них же появляется тема вторых жён.

ЕВГЕНИЙ: Это ни в коем случае не двоежёнство. Человек далеко и надолго уехал от своей семьи и жены, и ему надо удовлетворять базовые потребности.

— И эти жёны даже общаются?

АННА: Они знают о существовании друг друга. Кто-то общается, кто-то не общается. Это не значит, что у всех так. Если мужчина едет на работу один, подразумевается, что у него здесь появляется объём «женской» работы, которой ему как мужчине как бы не к лицу заниматься. Эти отношения могут легитимироваться тем, что он же мужчина, ему нужно как-то свой быт наладить, поэтому не так уж и зазорно, что у него здесь есть ещё какие-то отношения.

Про киргизскую полицию нравов

— А что происходит с женщинами?

АННА: Отношения, возникающие у женщин, которые сюда приезжают, воспринимаются сложнее. Предполагается, что «женскую» работу она и сама сделает, зачем ей?

АННА: Среди приезжих киргизов женщин 40 % , а среди узбеков и таджиков в два раза меньше (17−18 %).

— Насколько я поняла, киргизские женщины более эмансипированы, чем таджикские и узбекские. Почему?

ЕВГЕНИЙ: Советский Союз делал из национальных республик светские, но в них также функционировал и исламский проект. В такие проекты легче вовлечь оседлое население, чем кочевое. Поэтому, например, ферганские узбеки были более исламизированы и менее подверглись советизации. Киргизы, поскольку они кочевые и горные, меньше были подвержены исламизации, в результате советизация у них проходила легче. Поэтому киргизы за счёт более низкого уровня распространения ислама и более успешного советского проекта стали более эмансипированными.

Про миф о захвате России

— Киргизы на первом месте по миграции?

АННА: Нет, на первом месте, конечно, узбеки. По миграции и в Россию, и в Москву.

ЕВГЕНИЙ: Единовременно на территории России пребывает 2 миллиона 100 тысяч узбеков, киргизов порядка 500 тысяч.

АННА: Просто у киргизов высокая концентрация в Москве.

ЕВГЕНИЙ: А вот таджики, например, больше разбросаны по стране.

— Чего они хотят?

ЕВГЕНИЙ: По нашим опросам, лишь 2 % киргизов хотят остаться здесь. Я не думаю, что в других национальных группах результат будет сильно отличаться. Миф о том, что мигранты хотят захватить Россию, абсолютно ложен. Они хотят приехать, заработать и вернуться обратно, потому что там повысится их статус, они смогут построить дом, купить машину, получить хорошую жену. Они живут там, а здесь зарабатывают.

АННА: Бывают случаи, когда люди «зависают». Один мужчина из Узбекистана мне рассказывал: «Когда я туда возвращаюсь после Москвы, там мне все кажутся дикими. Что там делать? Когда возвращаюсь в Москву, думаю: тут старших не уважают, как тут можно дальше жить?» Получается, ему ни там, ни здесь не нравится. Пребывание в Москве дало ему вкус другой жизни, в которой тоже есть свои плюсы. Кто-то говорит: нет, вернусь в Киргизстан, Узбекистан. Кто-то говорит: «Два года назад сказал себе, что куплю машину и в Москву больше не вернусь. Купил машину и вернулся. — А чего? — Да не знаю, тут люди хорошие». То есть люди создают социальное поле, в которое включается и та страна, и эта.

Про Красную площадь

— Как мигранты воспринимают Москву? Как они здесь ориентируются?

АННА: Самая распространённая стратегия — люди стараются селиться рядом с работой. Если человек одиночка, парень, он меняет работу и переезжает в другую квартиру, рядом с работой. Женщины, которые приехали с мужьями, работают уборщицами, эту работу очень легко найти в любом районе, поэтому они ориентируются на работу мужа. Мы просили респондентов нарисовать «Вашу Москву». Кто-то рисовал только свой район: «Вот здесь я живу, вот здесь я работаю. Вот моя Москва». То есть у человека нет больше интересов к этой Москве. Ты сюда приезжаешь, где-то селишься и Москвы не видишь. Дом-работа-дом-работа. Если ты, только приехав, говоришь: «Ребята, а где здесь Красная площадь?» — тебе говорят: «Слушай, ты работать сюда приехал! Иди работай, турист». А потом обзывают тебя туристом. Красная площадь — это знаковое место.

— Да, я один раз была на Красной площади 31 декабря. Чувствовала себя национальным меньшинством.

ЕВГЕНИЙ: Это советское ощущение, Новый год ассоциируется с часами, поэтому этот фактор делает Красную площадь 31 декабря такой этнически разнообразной.

— А мне Красная площадь в ту ночь как раз показалась этнически однообразной.

ЕВГЕНИЙ: Это и есть проблема современной Москвы: все видят однообразие там, где по факту огромное разнообразие. Чтобы начать его различать, тебе надо начать интересоваться. А если ты начинаешь различать (даже если считаешь мигрантов злом), это зло для тебя уже не абсолютно, а поделено на две части. А это уже шаг к размыванию и пересечению этой мощной границы, которая существует между иноэтничными мигрантами и москвичами. Её надо преодолевать, для того чтобы наш прекрасный город продолжал быть многообразным и мирным.