Ровно сто лет тому назад в «русской» части Средней Азии и Степном крае (восточная, северная и западные части современного Казахстана) началось народное восстание. Непосредственным поводом для него явился указ царского правительства №1526 от 25 июня 1916 г. «О привлечении мужского инородческого населения империи для работ по устройству оборонительных сооружений». В нем, без всяких предварительных объяснений, Государем императором было «благоугодно повелено» мобилизовать на тыловые работы мужчин в возрасте от 19 до 43 лет включительно, в том числе «инородческое население областей Сыр-Дарьинской, Ферганской, Самаркандской». Это был фактический призыв коренных народов Средней Азии в воюющую армию, который вызвал решительный протест, вошедший в историю как «Восстание 1916 года». В настоящей статье дается не столько ход и развитие восстания, сколько рассматриваются его уроки с сегодняшних позиций Таджикистана, других независимых государств региона, некогда входившего в состав Российской империи.

От армии военных к армии граждан

Для среднеазиатов, встретивших 1914 год в сознательном возрасте, война с участием и от имени государства, за пределами мест традиционного проживания была незнакомым явлением. У таджиков, киргизов, афганцев, узбеков, казахов и туркмен были распространены мало-затратные и мало-летальные «джихады», войны-конфликты, войны-грабежи, восстания и даже захваты. В них, наряду с профессиональными солдатами (лашкар), участвовали воевавшие на «полставки» и «четверть ставки» солдаты-крестьяне, мобилизованные харизматическими или территориально-конфессиональными и племенными лидерами, а также «ханами», то есть реальными и мнимыми потомками Чингиз Хана и Тимура.

Примером такой войны является и басмачество 1920-х гг., и средневековые походы Тимура и Бабура в Индию, в которых прежде чем вступить на чужую территорию или посягнуть на жизнь человека, необходимо было объяснить причину агрессии. Чаще всего по этому поводу олимами (религиозными экспертами) выпускалась фетва, в которой объект агрессии объявлялся «неверным» и предлагалось вести против него войну до тех пор, пока не «восстановится ислам».

Войны эти, как и большинство войн в средневековой Европе были контролируемы теми, кто затеял их. Военные действия сочетались с дипломатией, подкупами и прочими «нелетальными» методами принуждения и давления. Они никогда не ставили своей целью полное уничтожение человеческих и материальных ресурсов противника до абсолютной его невозможности ответить реваншем в будущем, как это наблюдалось в ходе Первой и Второй мировых войн. Не было поголовной мобилизации и милитаризации общества. Да и идеология как таковая, кроме невнятной «защиты религии» (ислама или христианства) или борьбы «культуры» против «варварства», за которыми прятались вполне земные интересов «военных брокеров», в таких войнах отсутствовала, и ненависть к врагу искусственно не разжигалась.

Племенные и религиозно-моральные установки и ограничения, а то и просто нежелание и неумение выстраивать долгосрочные стратегии, создавали барьеры для распространения военного энтузиазма. Насилие в таких войнах было ограничено как в территориальном, так и временном смыслах. Войны длились один-два года, а то и несколько месяцев на сравнительно небольших территориях.

Ситуация поменялась на рубеже XIX и XX веков. Местом, где начались самые жестокие и кровавые войны так называемого «короткого 20-го века» (выражение историка Э.Хобсбаума), охватившего период с 1914 до 1945 гг., стала Европа. Лозунг Французской революции: «Да здравствует нация!» поставил под оружие уже не племенного дружинника или крестоносца, но гражданина. С конца XIX века начал вводиться принцип всеобщего призыва. Призывник проходил курсы боевой, физической и моральной подготовки, которая обеспечивала ему мускульную силу, выносливость и самоотверженность в сочетании с «преданностью к родине». Война с участием воина-гражданина стала делом всего народа, а само участие в коллективном насилии (или готовность к таковому) превратилось в необходимое условие для признания молодого человека гражданином и мужчиной одновременно. В войнах от имени и во имя государства национальная экономика теперь была «заточена» на войну и максимальное обеспечение мобилизационных ресурсов. В ней нет ограничений в негативной словесной риторике, ксенофобии и применении насилия в отношении врага. Народ становится «дольщиком» в делах государства и лозунг «все на войну!», подразумевающий наличие внешнего врага, становится центральным. При этом политический характер самого государства, призывающего своих граждан к самопожертвованию, его социальные основы и обязательства перед гражданами ставятся на второй план. Внешняя политика берет верх над внутренней, но не решает ее проблем. Война пожирает все ресурсы и ожесточает соревнование за доступ к ним, что в свою очередь вызывает национальную напряженность и конфликты на этой почве.

Всеобщая воинская обязанность как инструмент создания русской нации

Строительство армии, состоящей из «солдат-граждан» в многонациональной империи, которую представляла собой Россия, и в которой понятие гражданства не распространялась на «инородцев», явилось делом, обреченным на трудности. В России всеобщий призыв был впервые введен в 1894 году, но лишь после поражения в Русско-японской войне 1904-1905 гг., русские военные стратеги поняли необходимость реформы мобилизационной политики, смысл которой заключался в том, что военная служба является гражданским долгом. Сама русская нация стала милитаризироваться, а армия превратилась в инструмент массовой политики. Армия и флот, говоря словами Александра III, стали «лучшими друзьями России». Империя вступила в кровавый «короткий XX век» массовых убийств от имени государств, и массовых смертей во имя государства.

В 1914-ом набор в воюющую армию был дифференцированным. Российские немцы и евреи, например, как «цивилизованные нерусские» подлежали набору в русскую армию, но в охваченном милитаризмом и борьбой за тающие материальные ресурсы обществе их продолжали преследовать. Против евреев устраивались погромы, а немцев подвергали депортациям. Впрочем, не все «цивилизованные народы России» стремились на фронт. Финны, например, еще в 1901 году наотрез отказались служить в русской армии и вообще противились русификации. В результате пришлось отказаться от их призыва. С 1904 г. Финляндия платила специальный налог в обмен на освобождение от обязанности нести военную службу. То есть, к началу войны 1914 г. царская администрация знала, что попытки призыва «инородцев» таят в себе политический риск. Знала, но упрямо отказывалась признавать, что ее власть не безгранична.

Национальные меньшинства или «инородцы», к которым, в том числе относили таджиков, туркменов, узбеков, киргизов и казахов, освобождались от призыва. Почему? Средняя Азия являлась самой последней, по времени, колонизированной окраиной, в которой к тому же преобладало мусульманское население, не испытывавшее чувства лояльности к метрополии в той мере, которая наблюдалась среди нерусских Сибири, Кавказа и Поволжья. Кроме того, русские офицеры считали, что от «сартов» и кочевников Туркестана мало проку и что в незнакомой обстановке и непривычном климате они начнут массово заболевать. Учитывалось также, что на их обучение и лечение уйдет много средств, а результат может разочаровать.

Освобождались от призыва также те русские колонизаторы, которые родились в России до переезда в Среднюю Азию. Призывались лишь те европейцы, которые родились в Туркестане в конце XIX века. Таким образом, царизм поощрял русскую колонизацию, опасаясь оголять глубокий юго-восточный тыл воюющего в основном на Западе государства. В качестве противника на своем среднеазиатском направлении Россия рассматривала как местных недовольных мусульман, так и внешних врагов: мусульман и власти Западного Китая, англичан в Индии, а также известных своим свободолюбием и склонных к джихаду афганцев. Опасения нападения извне были вызваны не столько реальной угрозой, сколько геополитическими фобиями и амбициями мирового игрока. Поэтому русское население рассматривалось царизмом как военная опора. В 1880-х гг. среди чиновников русской администрации было популярно выражение Сырдарьинского военного губернатора Гродекова (будущего генерал-губернатора Туркестана), что «каждый новый русский поселок равносилен баталиону русских войск». В случае восстания местного населения или прорыва внешнего врага извне, царское правительство имело возможность поставить под ружье 32 тысячи русских крестьян-переселенцев.

Отношение местного населения к войне

Поражение России в русско-японской войне 1904-1905 гг. обнажило слабость России в глазах покоренных ею народов. Поэтому, вполне понятно, что среди элит Туркестана и Бухары было немало тех, кто выступал против участия в войне на стороне России. Это были консервативно настроенные местные традиционные силы, которые тайно сочувствовали Турции, вступившей в войну в 1914 г. с «джиходи мукаддас» (священным джихадом) на стороне Германии. Агенты царской охранки доносили, что муллы распространяют слухи о начавшемся джихаде афганцев и их скором проникновении на территорию «русской» Средней Азии. (Ситуация во многом напоминающая сегодняшнюю, не так ли?)

Если традиционалисты - таджики и узбеки тайно сочувствовали противникам России, то местное кочевое население (казахи и кыргызы) не скрывали своего отвращения к войне по вполне понятной причине. Они жаждали вернуть свое имущество, отнятое у них пришельцами. По данным казахстанских историков, с конца XIX века до 1916 г. в четыре области степного Казахстана (Акмола, Семипалатинск, Тургай и Урал) переселилось 1,14 миллиона человек, главным образом из России и Украины. В Семиречье, которое входило в Туркестанский край, переселилось меньше: всего 100 тысяч. Было создано Переселенческое управление, которое занималось изъятием наиболее плодородной земли у местного населения и передачей ее переселенцам. До 1914 г. у кочевников-казахов в пользу русских переселенцев было изъято более 40 миллиона десятин, что составило почти 20% земель региона. Война и начавшееся восстание давали шанс кочевникам не только вернуть свои земли, но и расквитаться с захватчиками.

Конечно, были в Средней Азии и те, кто выступил на стороне России. Как пишет известный историк Ходжента Шариф Джалилов, в начале войны знатные люди города в целом сочувствовали России. Таджики, узбеки и кыргызы Ферганской долины во время войны заменили русских, выступив на охрану железных дорог, по которым переправлялись военные грузы. Промышленные предприятия уезда работали для нужд фронта. Крестьяне отдавали лучших лошадей для отправки на фронт, а богатые горожане в ходжентской мечети Шайхи Муслихидин подписывались на военные займы и вносили деньги в пользу раненых. Целый ряд мероприятий в помощь фронту был приурочен к празднованию 50-летия завоевания Туркестанского края в Ходженте в мае 1915 г. Российскую военную политику поддержали, кроме представителей местных администрации из мусульман, оппоненты традиционалистов – нарождающиеся политические организации и движения современного, западного типа, в том числе джадиды. Несмотря на их симпатии к единоверцам-туркам (почти все джадиды были пантюркистами), они не поддержали Турцию. Как считает современный исследователь истории джадидизма Адиб Халид (американец пакистанского происхождения), для джадидов было приоритетом сохранение своего место в обществе, руководимом Россией. Джадиды стремились использовать представившийся им шанс и пристегнуться с помощью патриотической «скрепы» к империи. Они намеревались на волне этого движения «въехать» в русское общество, с тем, чтобы после победоносного для России окончания войны стать уважаемой и признанной частью российской элиты, лидерами нового Туркестана. Примерно такими же, как элиты Кавказа, поддержавшие Россию образованной в 1914 г. Кавказской туземной конной дивизией, в которую в частности входили и азербайджанцы (тюрки).

Как указывает Халид, ни первые, ни вторые не были услышаны царским правительством. Джадидам просто не доверяли, не верили в их искренность и считали, что они в душе сепаратисты и могут предать в любой момент. Кочевники же и дехкане, выступившие против произвола колониальных властей и коррупции, были названы террористами и русофобами. Власти не собирались говорить ни с первыми, ни со вторыми. Крестьян и кочевников они считали фанатиками-«халатниками», а джадидов, как грамотных, вообще считали еще большей опасностью, так как видели, что интеллектуальные элиты Средней Азии шли на сближение с «вольнодумными» представителями русского либерально-демократического и социалистического лагеря (эсерами в частности).

Таким образом, русская власть настроила против себя местное население и грубо оттолкнула те небольшие группы, которые стремились поддержать Россию. Призывы депутатов-мусульман 4-й Государственной Думы «учитывать многовековые связи народов России, укрепившиеся в военную пору» и отменить вообще национальные ограничения, были отклонены. Более того, даже те, кто рвался на фронт, были обижены приказом. Ведь им предлагалось защищать «Николая пошшо» в траншее с лопатой в руках, а не в чистом поле на коне с шашкой. Помощь, соучастие и даже готовность защищать Россию с оружием в руках не были оценены царским правительством. Напротив, милитаристский угар сопровождался усилением шовинизма и национальной неприязни к «инородцам». В разгар восстания, в частности, власти Ходжента издают указ, в котором предписывалось «в знак поклонения туземного населения перед русской властью предложить всем туземцам приветствовать офицеров и чиновников вставанием и поклоном». Приказ о мобилизации на тыловые работы лишь подчеркивал имеющуюся дискриминацию по национальному признаку. Он закрепил ее юридически.

Восстание

Третьего июля 1916 г. у здания полицейского участка в Ходженте собрались около 85 мусульман, представлявших местную администрацию. Им была зачитана телеграмма о повелении императора. Вечером того же дня, после ифтора (разговения, был месяц рамазон) в мечети Шайхи Муслидихин полицейским приставом Е.Г.Устимовичем был оглашен приказ немедленно приступить к составлению списков. Причем, приказ был отдан почетным гражданам города в грубой форме, которая задела всех присутствовавших. А утром следующего дня, 4 июля, когда должна была начаться работа по набору, началось массовое недовольство и беспорядки. Вот как описывает один из эпизодов того утра Ш.Джалилов: «к городовому подошла женщина по имени Ходими Джамолак. Она выхватила у него шашку и ударила ее о землю. Восставшие, поддержав ее, стали бить полицейских и патрульных, бросали в них камни». В тот день были ранены трое ходжентцев и двое из них вскоре скончались. Весть о восстании в Ходженте разнеслась по всему Туркестану, и буквально в считанные дни восстание распространилось по всему региону. Восстание в Туркестане не обошло стороной Бухарский эмират, который формально не входил в империю, но на деле являлся послушным вассалом России. Его обложили тяжелым военным налогом. В ответ таджики подняли восстание, которое было особенно ожесточенным в Каратегине и Курган-Тюбе.

Таким образом, восстание 1916 года по своей сути стало массовым протестом населения региона против: 1) участия в чужой для мусульман войне; 2) колониального режима; 3) представителей царской администрации и местных сил, поддержавших мобилизацию; 4) русских поселенцев, захвативших самые плодородные земли.

Наибольший размах восстание приобрело в кыргызско-казахском Семиречье. Это было классическое антиколониальное восстание. Оно было направлено против русского правления. По словам русского генерала Сандетского, это было движение против «права русского народа править краем». Война была жестокая и неправедная с обеих сторон. Жертвой восстания становились невинные мирные жители русской национальности, включая женщин и детей. По всему краю было введено военное положение. В октябре восстание было подавлено царскими властями с не меньшей жестокостью. Казахов и киргизов массово вешали, а их аулы, в частности на Иссык Куле, сжигались дотла. Как отмечал академик Б.Гафуров, только в Ходженте более 400 человек были приговорены военным судом к различным срокам. Всего во время восстания погибли сотни тысяч «инородцев», больше частью кыргызов, и 3-4 тысячи русских. Более 300 тысяч кочевников, спасаясь от царских карателей, бежало в Китай, где их ждала суровая зима, которая унесла ещё десятки тысяч жизней.

Выводы

Россия выиграла эту войну против мусульман Средней Азии, но ценой огромных потерь. Гора родила мышь. Было мобилизовано около 100.000 человек, хотя планировалось набрать в пять раз больше. Толку от мобилизованных было немного. Они воспринимали эту повинность как наказание; болели, гибли от холода и голода. Искалеченных и больных, их тысячами отправляли домой. Но политические потери были куда более внушительными. Подавление восстания не привело к укреплению царской власти. Местные чиновники, джадиды и их сторонники, которые были посредниками между русской властью и народом, потеряли свой авторитет, из-за того что осудили восставших и даже прославляли русского императора, как это делали лидер джадидов Махмуд Бехбуди, поэт и драматург Хамза Хаким Заде Ниязи. Оба, кстати, были убиты фанатиками. Первый погиб через три года после восстания, а второй – через 13.

Восстание 1916 года обнажило главную слабость джадидизма – его чрезмерное увлечение проектом «модернизация» и бездумное игнорирование собственного социального опыта. Русского языка, да и саму Россию они толком не знали и не понимали, и потому рассматривали ее главным образом как локомотив для модернизации среднеазиатского общества и союзника в борьбе против фанатичных мулл. К сожалению, джадиды не были поняты и приняты массами. В их глазах они выглядели «неверными», союзниками русских колонизаторов. Будучи преимущественно тюрко-таджикскими горожанами, они не имели никакого влияния среди кочевников, составивших ядро восстания. Стремление к независимости, защита человеческого достоинства, противодействие национальному и социальному гнету и религиозному притеснению - все эти востребованные на Востоке антиколониальные лозунги, которые собирали миллионные массы в Индии того же периода - отсутствовали в повестке дня джадидов. Крушение русской власти лишало их той питательной среды, из которой они произросли и вне которой не могли существовать. И в самом деле, джадидизм, сосредоточенный на копировании и повторении чужого опыта, страдал важным недостатком, не позволившим ему стать общенациональной идеей, а именно отсутствием оригинальности и культурной аутентичности. Джадиды и не умели, и не желали общаться со своим народом, как равноправным партнером. Они видели в нем лишь темную массу, нуждающуюся в окультуривании.

В целом, описанные события столетней давности следует понимать с позиций постепенного выхода Средней Азии из своего подчиненного, колониального положения. Царизм был застигнут восстанием врасплох, он не ожидал такой реакции презираемых им «инородцев». Народ на четыре месяца «встал на дыбы», превратившись из молчаливого объекта манипуляций в самостоятельный и грозный субъект исторического действия. То, что в среде мусульман Средней Азии не было единства, не может перечеркнуть того очевидного факта, что 1916 году регион начал свой нелегкий путь к свободе, а империя вошла в пике и окончательно развалилась ровно через год после подавления восстания.

Следите за нашими новостями на Facebook, Twitter и Telegram