Мы беседовали с Акмалем Бурхановым, депутатом парламента Узбекистана, в Берлине, куда он прилетел вместе с узбекской делегацией накануне визита президента Шавката Мирзиёева в Германию. Завершился узбекско-германский бизнес-форум, на котором было подписано договоров об инвестициях более чем на 4 млрд евро, и первый вопрос к г-ну Бурханову, который одновременно является членом Парламентской комиссии по поддержке институтов гражданского общества и членом Консультативного совета по развитию гражданского общества при президенте, был о гарантиях прав собственности.
— Акмал, на форуме в выступлениях инвесторов постоянно поднималась тема гарантий инвестиций и охраны собственности, и узбекская сторона заверяла, что все будет в порядке. Это прекрасная новость. Но гарантии правительства звучали на фоне множества сообщений о неуважении прав собственников квартир и домов, людей в Узбекистане переселяют с нарушением закона. Что делать с этим? Этот вопрос стоит на повестке парламента, Совета по развитию гражданского общества?
— Защита прав собственности у нас всегда в центре внимания. Два года назад мы начали реформу. До 2017 года государство гарантировало компенсацию, но расчет суммы шел по кадастровым документам, и это были маленькие деньги. Но два года назад мы внесли изменения в закон, и теперь при возмещении ущерба за дом расчет идет по рыночной цене.
У нас сейчас много ломают, много строят. Но еще несколько лет назад люди как делали? Прописывали в квартиру или в дом, который шел под снос, максимальное количество людей, и когда государство предлагало взамен один или два участка, то возмущались: у нас 20 человек прописано, почему так мало даете? Мы подняли этот вопрос, и сегодня уже работает другой механизм.
— К нам приходит информация о многих случаях, когда механизм не работает: люди жалуются, что их не предупредили, что дом идет под снос…
— Нет. Предупреждение есть.
— Не всегда. Или вы думаете, что их предупреждали, а они пропустили?
— Предупреждают, и в кадастре в любой момент можно получить информацию. Если дом не ставят на прописку, значит, здание подлежит слому. И когда продают или покупают недвижимость, то в кадастре тоже предупреждают, что могут подпасть под снос. (Во время разговора еще не были известны подробности сноса Гидролизного городка в Фергане. Там некоторым жильцам поставили штамп о прописке в сносимых домах уже в 2019 году. — Прим. «Ферганы»).
10 дней назад к нам пришел один бизнесмен и говорит: государство дало разрешение сломать дом, мы договорились с жильцами, дали всем по 50-60 тысяч долларов, а один жилец говорит: не выйду из квартиры. Помогите! Но мы не можем помочь, это собственность, бизнесмен сам должен договориться. Государство не может вмешиваться.
— Это где?
— В Ташкенте. Но и в областях так же. Раньше в качестве компенсации давали только землю и деньги для постройки дома. А теперь людям в обязательном порядке предлагают жилье, у хокимиятов есть специальный жилой фонд… Я говорил с хокимом района Ташкента, и там запустили такой механизм: если инвестор хочет что-то построить (а сначала сломать), то он должен знать, что за снос на площади в 1 гектар нужно приготовить 2-2,5 млн долларов для компенсаций.
Сейчас вышло постановление президента о частной собственности на землю. У нас ведь до сих пор все земельные участки были государственные, и под предлогом этого местные хокимияты отбирали дома для государственных нужд. А с 1 июля будут большие изменения: можно будет приватизировать землю, и будет другая ситуация.
— И другая цена.
— Да.
— Можно будет приватизировать землю под многоквартирным домом?
— Да. В Юнусабадском районе Ташкента хотим в пилотном режиме отдать в частную собственность землю под домами и посмотрим, как это будет.
— В частную собственность жильцов?
— Да. А когда будет строиться новый дом, то у жильцов уже будет право на землю под домом.
— Нужно ожидать бума не в строительстве, а в сносе? Бизнес будет стараться ломать быстрее, чтобы заплатить меньше, пока стоимость земли не вошла в цену компенсации?
— Не думаю. Бума не будет. Это в других странах земля дороже, чем дом. А у нас менталитет такой — дом дороже.
— А какая цена на землю?
— В Ташкенте рыночная цена от 5 до 10 тысяч долларов за сотку.
Выборы в декабре
— В декабре в Узбекистане пройдут выборы в парламент. Депутаты от партий избираются по мажоритарным округам, самовыдвиженцев нет. Предполагается ли провести выборную реформу?
— Сейчас мы разрабатываем предложения перейти к выборам по партийным спискам, чтобы усилить роль политических партий. Не знаю, успеем или нет к декабрю, может, только к следующим выборам. Я сам был выдвинут от политической партии, но меня избирал народ, и у нас нет механизмов ответственности депутата перед партией.
— Вы голосуете не как партия решила?
— Нет, каждый по-своему. Округа одномандатные. И если мы не дадим партиям рычаги воздействия на депутатов, то не сможем усилить их политическую роль.
— Сейчас готовится такой закон?
— Нет, это пока на уровне предложений. Это мое личное мнение. Надо хотя бы внести в закон механизм отзыва депутата политической партией. В уставах некоторых партий это есть, а в законодательстве нет. Сейчас государство финансирует более 80% партийного бюджета, и тут тоже надо подумать о самофинансировании партий. Это мое личное мнение, но нужно усилить лоббизм, во многих развитых странах лоббизм — нормальная вещь.
— Партии не должны быть государственными.
— У нас партии не государственные.
— Но они на государственном финансировании, а значит, несамостоятельны.
— Да.
— Вы прогнозируете появление новых партий к выборам — даже в рамках старого законодательства?
— Нет, хотя по закону можно создавать новые партии. Я, вообще, сторонник сокращения числа партий, как в Америке, Японии. У нас с этого года пять партий, и они похожи друг на друга.
Мы хотим в этом году внести изменения в законодательство, чтобы местные советы (кенгаши) не возглавляли хокимы (главы администраций). Это тоже будет способствовать усилению роли партий на местах.
— В законе о выборах в Олий Мажлис сказано, что в парламент не могут баллотироваться граждане, которые последние пять лет до дня выборов постоянно не проживали на территории Узбекистана. Но политика президента направлена на возвращение соотечественников из-за рубежа, Мирзиёев призывает людей вернуться и принять участие в управлении страной. Как можно из этой ситуации выйти?
— Логически вы правы. Мы видим, что соотечественники, которые много лет работали и жили за рубежом, возвращаются и получают высокие посты в министерствах и ведомствах. Даже граждане других стран получают государственные должности, раньше такого не было. Не исключено, что этот пункт в законе о выборах будет пересмотрен.
Аккредитации, которых не получить?
— Независимые СМИ, как и выборы, являются важным гражданским институтом, но в Узбекистане возникают непонятные сложности с получением аккредитации независимыми медиа. Очень хорошо, что в стране сегодня появились местные новостные СМИ, которые оперативно сообщают, что происходит в стране, но почему медиа, у которых была своя история отношений с прежней властью, сталкиваются с трудностями при получении аккредитации? ВВС, «Озодлик», «Фергана»...
— Вы подавали на аккредитацию?
— Да.
— Я не слышал, что какие-то зарубежные СМИ подавали на аккредитацию и им отказали.
— Может, мы неправильно понимаем процедуру?
— Мы только рады будем видеть вас аккредитованными. Раньше как было? Публиковали в основном негативные мнения, но негативные мнения и комментарии были необоснованны. Но зарубежные СМИ можно понять, у них не было доступа к информации. Наши представители министерств и ведомств не давали информации.
— Не отвечали на запросы.
— Да. Сейчас мы, наоборот, хотим быть максимально открытыми, и нам только на пользу пойдет, если у нас будут работать заинтересованные зарубежные СМИ. И если они подадут документы на аккредитацию — наш центр «Стратегия развития» поможет (через два дня после нашего разговора Акмал Бурханов покинул кресло директора центра «Стратегия развития» и возглавил общенациональное движение «Юксалиш» («Развитие»), которое должно объединить граждан страны, соотечественников, проживающих за рубежом, и негосударственные некоммерческие организации. — Прим. «Ферганы»).
— Еще один вопрос, решение которого важно для репутации страны и для функционирования ее гражданских институтов, — это разрешение юридической коллизии с Human Rights Watch. В 2011 году решением Верховного суда деятельность HRW была запрещена на территории Узбекистана. Однако с сентября 2017-го представители HRW начали снова бывать в Узбекистане, и власть, как я понимаю, спокойно на это смотрит. Согласитесь, ситуация странная: деятельность запрещена, но люди приезжают и работают. Есть какой-то способ дезавуировать решение Верховного суда спустя восемь лет?
— По Конституции Верховный суд — высшая инстанция, и никто не может отменить его решения. Но Human Rights Watch работают, наша организация с ними тесно сотрудничает, я знаком со Стивом (Стив Свердлов, представитель HRW по Центральной Азии. — Прим. «Ферганы»).
— Но как вы можете сотрудничать с организацией, деятельность которой запрещена Верховным судом на территории Узбекистана?
— Почему деятельность? Они не могут работать как местная организация, как местное представительство. Но как международная организация — могут приезжать, получать информацию, проводить мероприятия. Только получив официальное разрешение МИДа. Если бы была аккредитация, то могли бы сотрудничать напрямую. А так — все контакты через МИД.
— Может, можно придумать выход? Например, найти международный суд, под юрисдикцию которого подпадает Узбекистан, и обжаловать?
— Честно говоря, не знаю. Это очень сложно.
Политзаключенные
— В ноябре прошлого года Human Rights Watch выпустила доклад о политзаключенных в Узбекистане. Приветствуя освобождение 35 человек с 2016 года, правозащитники пишут, что до сих пор по неконкретным или слишком широким обвинениям, в том числе по делам об экстремизме и делам политически мотивированным, остаются в заключении тысячи человек. Предполагается ли реформа, которая бы эти приговоры пересмотрела, или единая амнистия, которая бы решила этот вопрос? Тема политзаключенных ведь не уйдет, и это тот фон, на котором должны прийти инвестиции в страну.
— У нас в законодательстве нет формулировки «политзаключенный». Людей сажали по статьям о попытке свержения конституционного строя, за экстремизм, терроризм… У нас были черные списки, в которые вносили тысячи людей, но мы эти списки искоренили.
— Речь о тех, кто был на заметке у спецслужб, но на свободе?
— Да, на постоянном учете, и спецслужбы указывали, что у них есть склонность к экстремизму. Такого учета сейчас нет. В Узбекистане освободили несколько человек, которых международные организации считали политическими заключенными. Но мы не считаем их политзаключенными, они были осуждены за конкретные преступления.
До 2016 года оправдательных приговоров почти не было. А в этом году более 800 человек оправдали, в том числе и тех, кого международники называли политзаключенными. Я думаю, что процесс идет, и если они подадут на пересмотр дела, то есть шанс. Раньше такая возможность даже не обсуждалась.
— То есть не может быть общей реформы, но возможен пересмотр каждого конкретного дела?
— Да. Есть и еще один формат — президентское помилование. Каримов ни разу не использовал это право, а сегодня президент этим правом пользуется, уже два раза выходил акт о помиловании.
Превращение инертного общества в гражданское
— 20 апреля был запущен интернет-портал коллективных обращений Mening Fikrim («Мое мнение»). Однако за 8 месяцев всего шесть петиций набрали 10 000 голосов, из них три рассмотрены законодателями, еще три находятся на рассмотрении. Чем вы объясните такую низкую социальную активность? Как вообще можно в инертном обществе строить гражданские институты?
— Мое мнение — у нас очень пассивное общество, активности вообще нет. Мы говорим, что в Узбекистане почти 9 тысяч ННО, но больше 90% объединены в большие прогосударственные организации: Союз молодежи с госфинансированием, Комитет женщин...
Последние 25-27 лет на это не обращали внимания, говорили, что гражданское общество — это и есть вот эти Союз молодежи или Комитет женщин. Даже элементарных курсов по гражданскому обществу не было ни в вузах, ни в школах. Это пробел, и в результате активности нет.
Все петиции, поданные через «Менинг фикрим», в основном аккумулируют проблемы столицы. Мы каждый год выносим на обсуждение госпрограммы, и активность обсуждений повышается. Так, в 2017 году было внесено 1300 предложений, но только в 41 пункт внесли изменения, остальные предложения касались в основном мелких бытовых вопросов.
У нас менталитет такой: не надо вмешиваться в политику, это не наше дело, они все равно ничего не примут во внимание. Люди неактивны. Недавно было принято постановление, будем принимать новую концепцию по повышению правовой активности граждан.
— Ее можно искусственно повысить?
— Люди не знают свои права, нужно до них донести информацию. Не по телевидению, не через интернет — у нас, к сожалению, в регионах с интернетом не можем сказать, что все хорошо, — нужно искать другие подходы. Я в Японии жил, так там везде были понятные карикатуры, которые поясняли, что можно, чего нельзя, на что имеешь право.
Нам нужно развивать гражданское общество. В мае прошлого года был принят исторический документ о создании гражданского общества, был создан экспертный совет, я в него вхожу, и в сентябре на совещании совета было сформировано 12 комиссий, в том числе по развитию СМИ и ННО. Мы создали комиссию по разработке среднесрочной и долгосрочной стратегии развития гражданского общества, и я ее руководитель. Нам предстоит разработать проект модели гражданского общества, и мы уже обратились к зарубежным партнерам за помощью.
— Вы будете ориентироваться на какую модель гражданского общества? Западноевропейскую, сингапурскую, китайскую? Что взято за образец?
— Еще не знаю. Мы должны исходить из нашей истории. В первую очередь мы хотим изучить опыт соседних стран, например Казахстана, и американский. Потом изучим опыт европейских стран, а уже после с участием международных экспертов будем разрабатывать конкретные законы.
— Если Узбекистан переходит от государственно-плановой экономики к рыночной, причем западного образца, то это автоматически потащит за собой и западную модель функционирования гражданских институтов.
— Ну да.
— И вы сможете это сделать в Узбекистане?
— Нужно создать механизм, который позволит гражданскому обществу способствовать развитию экономики. У нас есть закон о социальном партнерстве, это партнерство между государством и ННО. Но туда нужно добавить и третьего участника, частный сектор. У нас власть централизованная, а через гражданский сектор можно будет получать достоверную информацию, что творится на местах.
— Речь о привлечении ННО к реформам в качестве гражданского контроля?
— Да. Чтобы ННО изучили проблему, им нужны деньги. Государство не выделяет на это гранты, и мы хотим, чтобы в каждом министерстве был бюджет на гражданские институты, и внести это в законодательство.
— Но если ННО будет на финансировании министерства, оно не даст объективной информации.
— Это обратная сторона медали. Нужно создать открытый механизм оценки эффективности ННО. Тогда будет ясно, что за организация подает заявку на грант и участвует в тендере. Все должно быть прозрачно.
— Вы будете привлекать иностранных экспертов к работе над стратегией развития гражданского общества?
— Да, для этого есть финансирование. Эксперт USAID уже подтвердил, что поможет нам в инвентаризации законодательства, касающегося гражданских институтов. Они будут давать нам советы и рекомендации.
Правила комментирования
comments powered by Disqus