Исторические вехи не всегда выглядят величественно. Нередко их индикаторами становятся события довольно будничные, неприглядные, а процессы сочетают в себе пафос и фарс в произвольной пропорции. Так получилось, что за последние пару недель на территории, которую уже даже почти перестали называть постсоветским пространством, начали происходить вещи, заставляющие вернуться к истокам. То есть к общим корням и тому, что из них выросло за без малого 30 лет.
Республика Молдова, где после нескольких месяцев вялого парламентского торга в стиле тамошней политической традиции все вдруг взорвалось кризисом и двоевластием, – доведенный до крайности пример одной из моделей государственного устройства, возникшего после распада СССР.
Многие из бывших союзных республик проходили стадию олигархического правления. Россия переживала этот этап с середины 1990-х до первой половины 2000-х, Украина по—прежнему существует в такой модели, свои вариации имелись в Армении и Грузии. Но нигде эта схема не воплощалась в жизнь столь буквально, как в Молдавии, где олигарх Владимир Плахотнюк просто взял всю страну под контроль, превратив ее в свою вотчину. Управляет он ею, исходя из собственного понимания интересов, заикаться об интересах «национальных» в данном случае даже как—то смешно.
Кризис в Молдавии
В субботу, 8 июня, после долгих переговоров пророссийская Партия социалистов и проевропейский блок ACUM сформировали альянс, избрав премьер-министром Майю Санду. Однако подконтрольная олигарху Владимиру Плахотнюку Демпартия, а вслед за тем и Конституционный суд отказались признать легитимность нового правительства.
После этого в Молдавии установилось двоевластие, а нанятые Плахотнюком граждане блокируют доступ новому составу министров в здание правительства. Примечательно, что Россия и Евросоюз продемонстрировали небывалое единодушие, поддержав альянс социалистов и ACUM.
Скажем честно, такого понятия – «национальные интересы» – в Молдавии не существовало и прежде, поскольку страна функционировала исключительно в парадигме геополитического маневрирования на фоне столкновения сильных мира сего. В таких условиях содержание политического процесса сводилось к постоянному «выбору», к кому прислониться.
Ничего удивительного в этом не было – многие малые государства так живут. Но в Кишиневе это обретало провинциально—простодушные, а потому карикатурные формы. Ну и понятно, что внешние силы – и Россия, и Евросоюз, и США, и даже в некоторой степени Украина – по мере возможностей участвовали в перетягивании каната.
То, что происходит сейчас, – из другой оперы. Налицо попытка во многом фиктивных институтов вернуть государство к хотя бы относительно выстроенной системе. Нынешняя коллизия, когда каша только заваривалась, не имела почти ничего общего с привычным соперничеством России и Запада за доминирование над «промежуточными» государствами. Хотя, конечно, все по инерции пытаются усмотреть в происходящем именно это.
А в случае успеха «антиолигархической революции», которую совместно затеяли два антипода – утрированно пророссийская и преувеличенно проевропейская партии, – они моментально перессорятся, в том числе по причине разной внешнеполитической ориентации. Но это – через шаг. Пока же речь о том, на какой основе вообще будет/может развиваться государство.
На наших глазах начинается подлинно судьбоносный период, может быть, наиболее важный и решающий с момента распада СССР. Это, по существу, тест на состоятельность государств, возникших в 1991 году. Они получили признание и международную легитимность просто по факту своего появления на свет в результате краха империи, а не по причине того, что доказали свою историческую жизнеспособность. Тем более что многие из этих стран никогда прежде не существовали в своих нынешних границах, а то и вовсе не имели прежде опыта государственности.
И в этом плане проверку будут проходить все типы сложившихся систем. Собственно олигархические, как в Молдавии или на Украине. Семейно—клановые, как в азиатской части бывшего СССР и Азербайджане. Корпоративистские, как в России. Бесспорно, что везде свои нюансы и специфика, но мы обостряем и утрируем – для ясности.
Молдавия с ее хаотической попыткой деолигархизации – не единственная примета перемен. Буквально в то же время в Казахстане состоялись президентские выборы – упорядоченная передача власти от Нурсултана Назарбаева его преемнику Касым—Жомарту Токаеву. В целом все прошло гладко, но от имевших место общественно—информационных шероховатостей у многих осталось чувство тревожности.
Казахстанский транзит – явление знаковое, потому что если и есть символ основательного постсоветского баланса и здравого смысла, то это именно Назарбаев. Соответственно, его поэтапный уход и связанные с ним обстоятельства обозначают одну из траекторий дальнейшего развития. Или не обозначают, если что—то пойдет не так.
В тот же момент в России имела место скверная во всех смыслах история с арестом по откровенно сфабрикованным обвинениям журналиста Ивана Голунова. Казус приобрел такой резонанс, как представляется, даже не потому, что жертвой произвола оказался представитель СМИ.
Случившееся воспринимается (даже интуитивно) как столкновение различных общественных групп (если угодно, корпораций) с корпорацией самой могущественной, напористой и претендующей на замещение собой самого каркаса государства (так называемые силовики – используем этот затасканный термин за отсутствием более точного определения).
В силу разных причин (часть из которых вполне объективна и неизбежна, если вспомнить конвульсии нашей страны на рубеже веков, а также неблагоприятную внешнюю среду) это корпоративное сообщество превратилось в стержень российской модели государственного устройства. Что означает не только дальнейший перекос и без того несовершенной российской системы сдержек и противовесов, но и весьма своеобразную операционную систему этого самого устройства.
К тому же этот охранно—сторожевой подход (за которым часто с легкостью угадываются конкретные финансовые интересы) плохо вписывается в современные реалии с их экзальтацией и всепроникающей медийностью. В результате по вине обеих сторон этого конфликта возникают неожиданные и дестабилизирующие эффекты.
Все эти события – и попытка избавления от единоличной власти олигарха в Молдавии, и транзит власти в Казахстане, и протест против всевластия российских силовиков – объединяет одно: везде речь идет о системообразующих структурах, на кону – их судьба и роль в устройстве государства. Но в равной степени речь идет и о выносливости самих государств, которым пришла пора доказывать свое право на существование в нынешнем виде.
Распад СССР в 1991 году превратил гигантскую территорию в пространство беспрецедентного передела, распределения трофеев между внутренними и внешними участниками. Это и составило содержание политики на много—много лет. Внутри государств шла борьба за власть и собственность (точнее, в обратном порядке), а внешние участники вели противоборство за контроль и возможность приобщиться к большому разделу, извлечь что—то для себя. Эта комбинация внутренних и внешних факторов и произвела очень разные итерации политических систем. Но объединяет их то, что их эффективность иссякает приблизительно в одно время.
Молдавия и Украина – пример, если использовать терминологию новой молдавской коалиции, «захваченного государства». Попытка освободиться от частных «захватчиков» в этих странах предпринимается параллельно, успех ни там, ни там не гарантирован. На Украине желание населения избавиться от приевшейся системы и вручить бразды кому—то максимально от нее далекому было выражено на выборах более чем ясно.
На практике может произойти парадоксальное – именно теперь олигархическая система (там она весьма диверсифицированная, в отличие от молдавской) обретет второе дыхание и расцветет. В Молдавии другой удивительный процесс – стремление положить конец всевластию магната—монополиста заставляет официально раздавать акции внешним инвесторам.
В процессе формирования антиолигархической коалиции открыто участвуют высокопоставленные представители России и ЕС, а послы России, Евросоюза и США присутствуют на заседании парламента и ведут консультации прямо там. Это лучше, чем закулисные интриги, но диковинно. Если Молдавия вдруг станет пилотным проектом кондоминиумов России и Запада в государствах, находящихся на стыке их сфер влияния и интересов, дай—то бог. Но не очень верится в долгосрочность. И в применимость этого опыта в более значимых случаях.
Что касается семейно—клановых моделей, то до сих пор они демонстрировали завидную устойчивость при передаче власти. Туркмения, Узбекистан и Казахстан – все по—своему, но решили проблему транзита. Менее очевидно, способны ли они решать проблему развития. Особенно если учесть, что сейчас каждый из ведущих международных игроков печется в первую очередь о собственных интересах.
Так, президенту Казахстана помимо завершения общего процесса получения власти (инаугурацией он не заканчивается) предстоит четко задать вектор движения страны на ближайшие годы. А тут все менее понятно, чем было даже в 1990е. И способность воздействия общества на власть в обход официальных институтов будет расти даже в закрытых системах.
Кстати, один из выводов последних без малого тридцати лет – внешние модели развития в странах бывшего СССР хорошо работают, только когда государство оказывается в тисках формального членства в западных институтах. То есть не сработали они нигде, кроме Прибалтики. А перспектив того, что кому—то еще удастся пробиться в эти институты, практически нет: и прежде—то институты не горели желанием, а теперь просто закрываются по своим причинам. Так что вопрос о самостоятельном развитии стоит еще острее.
Россия по очевидным причинам всегда была «особым случаем» в ряду постсоветских стран. Однако повестка передела, естественно, не обошла стороной и ее. Во внутренней политике это было маятниковое движение от приватизации 1990-х к огосударствлению 2010-х.
Во внешней политике лейтмотивом служила тема геополитического отступления, то есть потери активов, перешедших под контроль конкурирующей силы, а затем возвращение части их обратно. Так и сформировалась модель, существующая сегодня. В ее основе лежит сторожевая психология в широком понимании – от идеологического охранительства до защиты имущества. Эта модель заведомо неинициативна, но весьма реактивна, причем реагировать она в лучшие периоды умела быстро и безошибочно.
В стремительно меняющемся и потому очень рискованном мире позиция сторожа не абсурдна – защищать свое достояние от любых посягательств естественно и необходимо. Однако проблема нашей «охранной системы» в том, что она в нарастающей степени непроизводительна, то есть почти не генерирует нового достояния, особенно интеллектуального, а нацелена на потребление и перераспределение имеющегося.
Упрощенно говоря, за крепким забором должна кипеть жизнь, в противном случае функции охранников становятся самоценными. На этом фоне уныние по поводу нового застоя и отсутствия качественного прогресса в стране, непонимание логики управленческого аппарата, все чаще встречающееся в самых разных слоях российского общества, очень тревожит.
Между тем преумножение собственных национальных ресурсов за счет других, стимулирование внутреннего развития становится основной задачей всех международных игроков. Это не новость, конечно, такая задача стояла всегда, но доминирующая международная философия сегодня уж очень эгоистична, так что все проявления будут утрированными.
Так называемым новым независимым государствам (термин 1992 года, по формальным критериям к ним относится и Россия) предстоит встретить тридцатилетие своих «новых независимостей» в каком—то новом качестве. Прошлогодние события в Армении, то, что в этом году происходит на Украине и в Молдавии, казахстанский транзит, смутное недовольство застойностью в Грузии, ощущение назревающей трансформации в России – все это выстраивается в одну линию.
Тема Евразии, масштабных изменений, которые здесь происходят, имеет и неизбежные внутренние проекции. Постсоветские страны вступают в новый этап, когда им нужно уйти от логики, запущенной распадом СССР, и перейти к собственному развитию на будущее. Вопрос, всем ли это удастся.
Правила комментирования
comments powered by Disqus