Пандемия коронавируса обострила соперничество США и КНР, заставила говорить о новой холодной войне со всеми ее атрибутами: от технологической гонки до агрессивной внешнеполитической риторики. Стилистика высказываний Вашингтона о Пекине мало отличается от той, что была в ходу в период противостояния с СССР: у нас – демократия и ценности либерального мира, у них – диктатура и экспансия; у нас – разведчики, у них – шпионы; у нас – дипломатия и «мягкая сила», у них – грубая пропаганда и фальсификации.
Но в последнее время появилось кое-что новое: китайцы, прежде старательно культивировавшие имидж осторожных и миролюбивых восточных мудрецов, начали отвечать в той же манере. Впрочем, от образа пассивных наблюдателей на международной арене КНР избавляется с момента прихода к власти в 2012 году Си Цзиньпина. Теперь настало время на деле доказывать, что Китай – это не просто большая и успешная экономическая держава, а новый глобальный лидер, способный выйти победителем из конфронтации с теми, кто в этом сомневается.
По пути к «китайской мечте»
Товарищ Си сознательно отошел от многих заветов Дэн Сяопина, предписывающих скромность. Внутри страны был пересмотрен принцип коллективного руководства, произошла централизация власти вокруг «ядра», как стали называть Си Цзиньпина. Пекин отказался от концепции «таогуан янхуэй» («скрывать возможности и держаться в тени»). Сделано это было во многом для внутренней аудитории, желавшей явных доказательств того, что Китай стал одним из мировых лидеров.
С самых первых дней у власти Си заговорил о великом возрождении китайской нации как квинтэссенции «китайской мечты». Четких определений, что же это такое, не существует, однако наблюдатели, как правило, интерпретируют ее как «мечту о восстановлении Китаем мирового лидерства». Прокладывать путь страны к центру мировой сцены начали незамедлительно.
Еще в 2013 году Си Цзиньпин поставил перед дипломатами, журналистами и партийными чиновниками конкретную задачу: «рассказывать миру о Китае, нести вовне голос Китая и усиливать китайскую дискурсивную силу (хуаюйцюань). Этот неологизм сначала казался лишь китаизированным вариантом концепции «мягкой силы» американца Джозефа Ная. Однако на деле в усиление дискурсивной силы высшее руководство вкладывало вполне определенный смысл, предполагающий не только «мягкий», но и «жесткий» вариант поведения.
Существенно сдвигались приоритеты: на смену «культурной дипломатии», направленной на формирование позитивного образа Китая, пришла задача обеспечения «права голоса» в международных делах, то есть ситуации, когда КНР не только слушают, но и слушаются.
Среди китайской элиты вдруг стали популярны работы Мишеля Фуко о дискурсе. Его труды неоднократно цитировала «Жэньминь жибао». Китайские теоретики и практики, правда, существенным образом «переупаковывали» их содержание. Из наследия французского философа выделяется единственно важная для КНР сторона «дискурсивной власти» – возможность переустройства миропорядка; при этом контроль над дискурсом, согласно китайскому видению, эквивалентен контролю над миром.
Интернационализация китайских стандартов (а именно сфера высоких технологий становится главной площадкой противостояния США и КНР) также понимается как наращивание дискурсивной силы, то есть возможности определять будущий технологический уклад. Разумеется, не забыты и международные институты, где Китай старается все активнее влиять на повестку.
Уже в 2012–2013 годах, следуя призыву властей добиваться большего «права голоса», китайские дипломаты начали вести себя активнее: давать интервью, размещать в зарубежной прессе статьи, позволять себе острые высказывания, инициировать полемику. В самой КНР все чаще стали говорить, что у Запада не должно быть монополии на дискурс. На фоне присущей прежним временам сдержанности это было очень заметно и сразу же вызвало обеспокоенность у наблюдателей, видевших в напористости свидетельства китайской экспансии.
Однако настоящая «движуха» началась в 2018-м, когда президент США Дональд Трамп развязал с КНР торговую войну. В Пекине поняли: полумер недостаточно. Для достижения «китайской мечты» голос Пекина должен звучать еще громче и тверже, причем нужно «использовать против варваров их же оружие».
В том году под патронатом отдела пропаганды Центрального комитета Компартии была создана медиакорпорация «Голос Китая», объединившая теле- и радиовещательные мощности, работающие на иностранную аудиторию. Для того чтобы быстрее конкурентов доносить свою точку зрения до всего мира, китайские ведомства и отдельные чиновники начали заводить аккаунты в Фейсбуке и Твиттере (которые заблокированы в самом Китае). На передовой информационной войны в соцсетях помимо журналистов оказались и китайские дипломаты.
Недипломатичные дипломаты
Боевая риторика на дипломатическом фронте набирала обороты. Например, в 2012 году посол в Казахстане Чжоу Ли опубликовал статью, в которой жаловался, что «в некоторых центральноазиатских странах и даже в далекой Африке много говорят об угрозе китайской миграции и о том, что Китай захватывает ресурсы». При этом он утверждал, что страхи беспочвенны, поскольку «Китай – это не СССР», однако до оскорблений и угроз не опускался.
В 2013-м его будущий преемник, а тогда еще директор департамента стран Европы и Центральной Азии МИД КНР Чжан Ханьхуэй заметно поднял градус дискуссии. Он обрушился с критикой на Мухтара Ауэзова, в прошлом первого посла Казахстана в КНР, сына известного писателя, в честь которого в Казахстане названо несколько улиц. Чжан Ханьхуэй заявил, что Ауэзов, сказавший, что Китай готовит в приграничных районах плацдарм для последующего броска в Центральную Азию, «как с Луны свалился».
Досталось и казахстанским журналистам: «Вы никогда не освещаете угрозу Америки, хотя НАТО очень крепко укоренилась на территории Казахстана. И вблизи наших границ они проводят военные учения. Более того, их разведка на китайско-казахстанской границе делает вылазки в глубь китайской территории». Никаких доказательств Чжан Ханьхуэй приводить не стал.
Год спустя его назначили послом в Казахстан, что очевидно свидетельствует об одобрении подобной линии поведения. В 2016-м Китай ужесточил требования к оформлению туристических и деловых виз для граждан Казахстана, а когда Астана приняла ответные меры, Чжан Ханьхуэй взорвался: «Это очень грубо, это унижение! У них есть представление, с кем они имеют дело?»
В прошлом году Чжан Ханьхуэй пошел на повышение – послом в Москву. Впрочем, на этом посту он проявляет сдержанность, ограничиваясь размещением пропагандистских статей в российских СМИ. Вот, например, что Чжан пишет про положение в Синьцзян-Уйгурском автономном районе, где, по сообщениям мировых СМИ, нарушаются права мусульманского населения: «Китайский Синьцзян – это прекрасное место, где царит гармония. В эту прекрасную новую эпоху сердечный и гостеприимный народ Синьцзяна приветствует российских друзей, приезжающих сюда, чтобы своими глазами увидеть, как золотятся колосья пшеницы, ароматен цветущий рис, ветер колышет траву, здесь бродят стада, тучны и обширны, спелые дыни и виноград спорят, кто медовей и слаще, а злато и уголь родятся в недрах земли».
Забавно, что новый китайский посол в Казахстане носит ту же фамилию, что и его предшественник. И ведет себя в той же манере. Так, посол Чжан Сяо, известный раньше профессиональной выдержкой, болезненно реагирует на любую критику КНР, причем не только в Казахстане (а здесь, напомним, в 2018–2019 годах прошел ряд антикитайских митингов), но и вообще в мире.
После того, как Вашингтон начал обвинять Китай в распространении коронавируса, Чжан Сяо обрушился на американские власти: «Чем вы занимались на заре вспышки эпидемии? Геополитическими играми, внутриполитической повесткой и обливанием грязью Китая». Позднее дипломат написал в Фейсбуке, что «прямо на улице Нью-Йорка обнаружены грузовики с десятками разлагающихся тел».
Его подчиненный советник-посланник Цзяо Хуайсинь от патетики перешел к прямым оскорблениям автора, позволившего себе недостаточно осторожные, по его мнению, оценки китайской политики в Центральной Азии. Комментируя в Фейсбуке посвященную этой теме статью, дипломат написал следующее: «Идиотское мнение! Где экспансия Китая? Покажи! Считаешь себя ученым, а сам суть законченный болван. Вот умник выискался! Считают зарубежные инвестиции и технологии экспансией? Подумай мозгом, если он у тебя есть. У песа нет хорошего конца!»
Впрочем, в частной переписке китайские дипломаты позволяли себе такое и раньше. Так, в 2019-м российская «Независимая газета» опубликовала письмо советника посольства КНР в РФ Гоу Юнхая журналистке, написавшей о замедлении китайской экономики. «Категорически всерьез тебе скажу, тебе надо сразу удалить эту статью из сайта вашей газеты, а то ты будешь находиться в черном списке и тебя никогда не пропустят в Китай!» – угрожал дипломат, отвечающий в посольстве за создание позитивного имиджа КНР.
«Боевые волки» пишут письмо американскому султану
На Западе даже появился неологизм, обозначающий новый, агрессивный стиль китайской дипломатии, – Wolf Warrior Diplomacy. С одной стороны, термин восходит к названию китайских блокбастеров «Боевой волк» и «Боевой волк-2» (в русских переводах также «Воин-волк» и даже «Войны волков»). С другой стороны, «боевым волком» называют официального представителя МИД КНР Чжао Лицзяня, который стал лицом Китая в «войне обвинений» по поводу коронавируса.
Думается, Чжао Лицзянь должен быть доволен сравнением, так как дилогия о «Боевом волке» весьма популярна в Китае, причем вторая часть собрала в прокате более $800 млн, став самым кассовым фильмом в истории КНР. В картине отставной китайский спецназовец, уехавший в Африку лечить свои душевные раны, спасает китайских граждан, а заодно и местное государство от повстанцев и помогающих им западных наемников. Месседж, адресованный зрителям: «Китай готов отстаивать свои интересы в любой точке мира». Чжао Лицзянь этим и занимается, невзирая на то, что выбранная им спецназовская тональность может покоробить западную аудиторию.
На самом деле, конечно, не факт, что «дипломатия боевых волков» направлена именно на внешний мир. Логично предположить, что она ориентирована на сам Китай и даже, более того, конкретно на Компартию, которую Си Цзиньпин хочет максимально сплотить и мобилизовать для решения внутренних (экономическая стагнация) и внешних (давление Запада) проблем.
Это обстоятельство в некотором смысле объясняет, почему китайские дипломаты зачастую действуют так топорно и неуклюже. Однако не стоит забывать и то, что им попросту не достает опыта полемики в публичном пространстве, где любой неверный ход тут же становится достоянием кэша «Гугла» и общественного мнения. Нехватка этих навыков обусловлена тем, что в самой КНР выступления редко содержат острые тезисы, а из аудитории не принято задавать неудобные вопросы.
Да и к самой агрессивной риторике следует относиться философски. Не случайно в русском языке существует выражение «последнее китайское предупреждение». Во время кризиса в Тайваньском проливе на протяжении двух недель сентября 1958-го КНР адресовала США восемь «серьезных предупреждений», педантично нумеруя их и сопровождая нарастающей грозной риторикой. Если Си Цзиньпин со товарищи будут копировать не только фасон одежды, но и стиль руководства времен Мао, не исключено, что нас ждет много громких слов, которые, хочется надеяться, далеко не всегда будут претворяться в дела.
Кроме того, не стоит думать, что все действия китайских дипломатов спланированы и санкционированы сверху. Сейчас чиновники и дипломаты вынуждены постоянно демонстрировать идеологическую стойкость и непримиримость к врагам Пекина. В сомнительных ситуациях лучше проявить жесткость, чтобы потом не оправдываться перед руководством, решившим, что реакция была запоздалой или слабой. Безусловно, высказывания дипломатов отражают настроения, царящие в Пекине, но это не значит, что председатель КНР или его приближенные лично одобрили каждую резкую публикацию в Фейсбуке.
Скорее, «боевые волки» верно улавливают общий настрой руководства, чувствуют тональность – минор или мажор, но не всегда правильно подбирают ноты. Хор может быть далек от слаженности, и за обвинениями Чжао Лицзяня, который намекает, что заразу в Ухань могли занести американские военнослужащие, следует заявление посла КНР в США (стоящего выше по рангу) Цуй Тянькая, примирительно призывающего к партнерству с Америкой в борьбе с коронавирусом.
Точно так же не стоит переоценивать неосторожные высказывания кого-либо из китайских блогеров, коих на страну с почти полуторамиллиардным населением насчитывается несколько миллионов. Например, в минувшем апреле настоящий скандал вызвала статья с заголовком «Почему Казахстан стремится вернуться в Китай», размещенная на коммерческом онлайн-сервисе sohu.com анонимным блогером с 82 тысячами подписчиков (для Китая – мизер).
Кликбейтеры по всему миру начали сгущать краски, усмотрев в этом материале едва ли не признание КНР в намерении поглотить Казахстан. Посол Чжан Сяо после протеста МИД РК и вовсе предположил, что это провокация враждебных сил. На самом же деле все куда прозаичнее. Это простая попытка блогера «набрать лайков» и репостов, к официальной позиции Пекина не имеющая никакого отношения. Впрочем, пост все же удалили, как и статьи, где претензии предъявлялись другим государствам. Но остается вопрос: почему это было сделано лишь после дипломатического скандала?
Для России в этом контексте важно не делать далеко идущие выводы на основании растущей самоуверенности КНР. В ситуации холодной войны США и Китая наша страна находится в положении безальтернативного партнера и квазисоюзника Пекина, причем это не вынужденный, а осознанный выбор, к которому Москва шла несколько десятилетий. Но и китайским партнерам хотелось бы порекомендовать учитывать особенности работы с зарубежной аудиторией.
До тех пор, пока в Пекине не научатся великодержавный пафос уравновешивать тактичностью и демонстрацией уважения, неприятные ситуации будут возникать постоянно, в том числе и в российско-китайских отношениях. Работа лишь с теми «лидерами общественного мнения», кто приятен и повторяет заученные идеологические формулы, эффективна только на бумаге. Агрессивные действия в отношении тех, кто не хочет плясать под китайскую дудку, хотя при этом зачастую искренне радеет за сотрудничество с КНР, приводят к скверным результатам. Слишком откровенная пропаганда «по китайским лекалам» не обладает притягательной силой, а лишь усиливает синофобские настроения.
Не менее важной задачей остается выбор доступного для иностранцев стиля, так как чрезмерное использование китайских пропагандистских штампов отталкивает публику. Впрочем, проблема, видимо, гораздо глубже и носит не тактический, а стратегический характер. Ставя долгосрочную задачу усиления «дискурсивной силы», Китай пока действует реактивно, не играет на опережение, а воспроизводит риторику вчерашнего дня. Простое повторение мантр о «сообществе единой судьбы», если оно не сопровождается понятными планами и поощрением диалога, вряд ли усилит «голос Китая» в мире. Тем более что соперник сдаваться без боя не собирается.
Правила комментирования
comments powered by Disqus