Центр евразийских исследований СПбГУ, Центр евроазиатских исследований ИМИ МГИМО и Информационно-аналитический центр МГУ провели очередной ситуационный анализ на тему «Турецкий фактор для Центральной Азии: оценка, перспективы и пределы роста влияния Турции в регионе». 

В дискуссии приняли участие А.А. Колесников, профессор, директор Центра евразийских исследований СПбГУ; Б.К. Султанов, профессор, директор Исследовательского института международного и регионального сотрудничества (Казахстан); Р.Р. Бурнашев, профессор Казахско-немецкого университета (Казахстан); Мехмет Перинчек, эксперт (Турция); Мехмет Бей Урпер, старший преподаватель факультета международных отношений СПбГУ (Турция); Фабрисси Виельмини, аналитик Vision&Global Trends (Италия); Фаридун Усмонов, исполнительный директор Центра «Диалог Цивилизаций» (Таджикистан); И.Ю. Зуенко, старший научный сотрудник Центра евроазиатских исследований ИМИ МГИМО МИД России; С.А. Притчин, старший научный сотрудник Центра постсоветских исследований ИМЭМО РАН; И.А. Свистунова, старший научный сотрудник лаборатории «Центр ближневосточных исследований» ИМЭМО РАН; М.А. Колесникова, доцент Московского государственного лингвистического университета; Сердар Айтаков, эксперт (Туркмения); Д.Ю. Чижова, директор ИАЦ МГУ; Д.В. Сапрынская, научный сотрудник ИСАА МГУ и руководитель проектов Фонда поддержки публичной дипломатии имени А.М. Горчакова; Ю.В. Шевцов, директор Центра изучения проблем европейской интеграции (Беларусь).

Инициатор ситуационных анализов и модератор этой дискуссии – А.А. Князев, ведущий научный сотрудник Центра евроазиатских исследований ИМИ МГИМО МИД России и профессор СПбГУ.

Комплиментарная пара: экономика и мягкая сила идут бок о бок…
Станислав Притчин, проецируя поставленные в дискуссии вопросы на сферу энергетики, отметил интересные тенденции в политике Турции. Анкара очень активно вовлечена в энергетические проекты на Каспии, в Центральной Азии. Есть разговоры о создании энергетического блока Организации тюркских государств. И здесь всем движет прагматичный интерес самой Турции. В целом же, если смотреть на политику Анкары в сфере энергетики, видно, что она просто грамотно встроилась в глобальные геополитические тренды, выстроенные вокруг региона. В первую очередь - вокруг прихода западных компаний на Каспий. То есть Турция сумела стать критически важным транзитным звеном в этой конструкции.

Например, Южный газовый коридор Турция воспринимает как свою важную геополитическую победу, но фактически выступает в нем в качестве миноритарного инвестора. Турецкие компании, по большей части BOTAŞ, были активными только по участку, который прошел непосредственно по территории Турции. В трансанатолийском и в трансадриатическом маршрутах турецкие компании никак не помогали ни азербайджанским партнерам, ни British Petroleum . Несмотря на риторику, Турция на деле избегает крупных инвестиций в регионах своих интересов.

В этом плане интересен дисбаланс в соотношении инвестиций между Анкарой и ее ближайшим союзником – Баку. Азербайджан вложил в Турцию порядка $17 млрд: это нефть и газопроводы, и компания Petkim Petrokimya Holding A.S., которая занимается нефтехимией. Это и супермегапроект Star на $10 млрд. При всей проактивной политике, Анкара достаточно пассивна в плане инвестиций, предпочитая получать доступ к подрядам турецких компаний.

Мехмет Бей Урпер говорит: «Турция не собирается быть постоянным конкурентом на каких-то рынках. Ее позиция в том, что она хорошо умеет играть посредническую роль. То есть импортировать, как можно быстрее и качественнее приготовить у себя, и экспортировать. Можно из Центральной Азии импортировать через Турцию и экспортировать в Европу. Сегодня Турция остается альтернативным вариантом транспортировки нефти и газа в сторону Европы. Это будет газ Израиля, газ из Центральной Азии. Анкара откуда угодно может собрать сырье и организовать транспортировку. И тогда конкурировать в каждом конкретном регионе против каких-то держав для Турции нет смысла. Турция не для себя ищет газ и нефть...».

На этом фоне интересными выглядят используемые турецкой стороной инструменты мягкой силы. Станислав Притчин считает, что «лицеи системы Фетхуллаха Гюлена не являлись частью внешней политики Турции. Но это был очень серьезный заход в регион Центральной Азии, где шла определенная деградация образовательных систем. Был запрос на системы с хорошим уровнем, и Гюлен их активно предложил. Понятно, что он преследовал, в первую очередь, свои личные интересы. Но это было и в интересах Турции. Неудивительно, что после ухода Гюлена, и после достаточно проблемного закрытия лицеев Гюлена в Киргизии, Турция активно начала развивать замену им. Это оказалось очень серьезным и эффективным инструментом. Благодаря которому создается слой специалистов, которые будут продвигать протурецкую позицию в административных, экономических и других сферах своих стран.

Эту мысль продолжает и развивает Фабрисси Виельмини: «Мы видим, что везде присутствует попытка организовать долгосрочное влияние на культурное и экономическое пространство, основанное на общих системных признаках (это и язык, и религия). Можно посмотреть на роль, которую сыграла Турция в развитии логистики в регионе. Сфера образования – это абсолютно центральный момент, я тоже согласен со Станиславом Притчиным. Несмотря на то, что Гюлен выпал потом из общего пространства, то, что осталось, Турция использует для своей политики.

Важно рассматривать турецкое влияние в регионе как действия разных игроков, а не только как государственную официальную дипломатию. Игроки из гражданского общества могут оказать важное влияние. В конце 1990-х годов был момент, когда турецкое государство еще находилось под сильным влиянием армии. Гюлена постарались обуздать из-за того, что его игроки - негосударственные. Но благодаря той силе, что они приобрели через распространение в бывших советских республиках (на Кавказе и в Центральной Азии), они стали опасными для национальной политики тоже.

В конце 1990-х годов мы видели снижение активности Турции в регионе. Приход Эрдогана в политическую жизнь Турции, когда он взял под контроль всю политику государства – это момент водораздела. Он взял все три линии под контроль, и сегодня они действуют в рамках единой национальной стратегии». «Эрдоган уже достаточно возрастной политик, – сделал ремарку Станислав Притчин, – и остается вопросом, насколько его пассионарная линия в отношении центральноазиатских государств, его умение выстраивать отношения с лидерами сохранится после его ухода. Повлияет ли отсутствие его фигуры на турецкий подход к региону».

Турецкое влияние в Центральной Азии реализуется с двух позиций: фактического, прямого воздействия в формате преференциальных инвестиционных проектов, и неформального, то есть мягкой силы, продолжает Дарья Сапрынская. «Первая позиция выражена в выборе выгодных для турецкого бизнеса направлений: восстановление международного порта в Ашхабаде, покупка TAV Havalimanları Holding A.Ş. 100% акций международного аэропорта Алматы или, например, строительства завода по выпуску Bayraktar'ов... Вторая позиция – непосредственное влияние на регион, связанное с институтами мягкой силы.

Cравнивая влияние Турции, КНР и России, очевидно, что по первой позиции, то есть по экономическому взаимодействию, Турецкая Республика не может соревноваться с ближайшими соседями Центральной Азии. Тогда как по мягкой силе Турция выигрывает на многих фронтах. В регионе очевидно распространение синофобии: например, в Киргизии выходили на митинги против браков с китайцами. На фоне украинского кризиса Россия также находится в сложном положении. В этот момент Турция как участник международного процесса по урегулированию украинской ситуации имеет полную лояльность со стороны населения стран Центральной Азии. Восприятие Турции как брата (kardeş) создает высокий статус для любого проекта, который турецкий бизнес реализует в регионе».

Дарья Чижова уверена, что «влияние Анкары в Центральной Азии нельзя свести под единый знаменатель. Сам образ Турции в каждой стране различается, имеет свои оттенки. Мне бы хотелось остановиться на результатах исследований, которые проводит социологический центр “Стратегия” Гульмиры Илеуовой. Есть интересный обзор за 10 лет об изменении отношения казахстанцев к тем или иным нерегиональным игрокам. Самый интересный, на мой взгляд, вывод - то, что Турция оказалась единственной страной, по отношению к которой в восприятии казахстанцев произошли значительные изменения.

Китай традиционно воспринимался и воспринимается немножко настороженно. Россия имеет стабильную позицию с изменениями в пределах нескольких процентов - понятно, что она меняется, но на поддержку казахстанцев можно рассчитывать. Турция и все проекты, направленные на сотрудничество с ней, за последние 10 лет улучшили позиции практически на 20%. Это серьезный показатель, с точки зрения трансформации образа Турции в стране. Если брать качественный разрез этих исследований, то для Казахстана и его руководства Турция представляет собой привлекательное (если не брать экономическую составляющую) сочетание образов культуры, нации и влияния на мировой арене, то есть образа будущего. Мы часто говорим, что Россия не может представить свой образ будущего для стран Центральной Азии. А Турция со своим светским образом и сериалами в духе “Постучи в мою дверь” (которые представляют довольно динамичный образ жизни) оказывается крайне привлекательна для казахстанцев, особенно для молодежи».

Интересный аспект, обращаясь к сфере геоэкономики, отмечает Фабрисси Виельмини: «В Транскаспийском траспортном коридоре я вижу соединение интересов Турции и Китая. Мы уже заметили, как гибко Эрдоган относится к геополитическим вопросам региона и умеет играть на противоречиях конкурентов. Нельзя исключать, что завтра Турция и Китай (особенно на фоне событий на Украине) не соединят свои интересы для создания крупного транспортного коридора, который пойдет через Киргизию и Узбекистан. Тогда основной поток экономических связей будет идти в обход России, благодаря сотрудничеству двух игроков. Которые абсолютно гибки и преследуют только свои национальные интересы. Это очень важный момент, который надо иметь виду. Обратим внимание, как пантюркистские идеи растут в Казахстане. По моему мнению, на фоне украинских событий Турция эффективно использует положение России».

Иван Зуенко высказал свою точку зрения на отношение Пекина к турецкой политике в регионе, отметив, что «есть стойкое ощущение, что о турецком факторе говорят больше в России, чем в Китае. Мне кажется, это связано с тем, что Китай и Турция в Центральной Азии играют в разных лигах. Россия и Турция больше борются за умы и сердца жителей Центральной Азии. Пекин скорее не имеет намерений бороться с Турцией на этом поприще. Внимание к росту турецкого гуманитарного и культурного присутствия в Центральной Азии для Китая не характерно. Скорее, характерна некоторая озабоченность сферой экономической конкуренции. Китайцы с турками в Центральной Азии не за умы борются, а за доступ к подрядам на инфраструктурные проекты. Мы знаем массу подобных китайских проектов, и знаем примеры турецкие …».

Но совершенно по-другому, продолжает Иван Зуенко, будет выглядеть сочетание «турецкий фактор в Центральной Азии», если мы включим в понятие Центральной Азии Восточный Туркестан. Уйгурский фактор – наверное, один из самых болезненных элементов международной повестки для Китая. И Турцию в этом вопросе многие воспринимают как сторонника уйгурского сепаратизма. Конечно, Китай этот момент напряженно отслеживает. Но тут надо обратить внимание на два момента. Первый: насколько я понимаю, в самой Турции нет консенсуса по поводу Синьцзяна. А уйгурская повестка – это фактор, достаточно важный и для внутренней турецкой политики. Второй: если мы ориентируемся на выступления и действия Эрдогана, то в последнее время ничего резкого на тему уйгурской повестки в отношениях с Пекином Эрдоган не предпринимал.

Сейчас повестка не выглядит для Китая негативной, существует относительный компромисс с Турцией по этому вопросу. Я даже вспоминаю выступления Эрдогана, где он говорил: «Уйгуры живут счастливо и процветают в многонациональной и развитой Китайской Народной Республике». Представляю, как это звучит для поборников сепаратизма… Кроме того, подписан договор между КНР и Турцией об экстрадиции – несмотря на то, что Эрдоган неоднократно заявлял, что Анкара не будет выдавать уйгурских политиков. То есть Турция не действует как угроза для Китая, используя уйгурскую карту. Нет острого противоборства Китая и Турции, и в плане уйгурского фактора потенциал на данный момент снижен. В принципе, Китай это вполне устраивает».

Пантюркизм, неоосманизм и … империализм

Булат Султанов: «Небольшой сравнительный анализ. Турция в Казахстане открыла 26 казахстанско-турецких лицеев. Есть казахстанско-турецкие университеты в Туркестане и в Алма-Ате, выделено 26000 стипендий для обучения в Турции. И в головы казахстанских учащихся и студентов вкладываются идеи тюркской интеграции. Китай открыл в Казахстане 5 Институтов Конфуция, где ежегодно обучается 3000 человек, бюджет каждого института – более 1 млн. долларов. 

В Китае и Казахстане обучается в общей сложности 15000 студентов. В основном обучаются студенты в Китае. Сейчас решено ускорить создание культурных центров. В Казахстане также создадут технические колледжи и центры китайской медицины. На базе четырех китайских вузов открыты центры изучения Казахстана, в двух китайских вузах преподают казахский язык. Так что я не согласен с тем, что Китай не так активен, как Турция, в мягкой силе. С чем соглашусь: страны тюркского мира действительно объединены и языком, и культурными традициями, и религией. Поэтому между Турцией и Центральной Азией нет проблем гуманитарного плана».

Сердар Айтаков применительно к Туркмении уверен, что «в идеологической доктрине и мировоззрении большей части туркменской элиты главенствуют парадигмы, описанные в книге “Рухнама” президента Ниязова. Согласно ей, туркмены являются одним из старейших народов на планете, как этнокультурная общность создавшим более 50 государств. И Турция является лишь одним из таких государств, созданных туркменами, причем не так давно по сравнению с остальными. Поэтому Анкара не может претендовать на исключительное место в туркменской истории. 

Есть лозунг «две страны – один народ», эксплуатируемый турецкими властями в Азербайджане. Он подразумевает несколько подчиненное положение самих азербайджанцев. В Туркменистане такой лозунг звучит с обратной направленностью: именно туркмены дали жизнь турецкой нации и государству. И никакое доминирование, включая идеологическое и политическое, тут невозможно в принципе. Эти доктринальные идеологические установки имеют абсолютный примат, им неукоснительно следуют туркменские власти».

Мехмет Бей Урпер: «Если в начале 1990-х развивался пантюркизм как таковой, то сейчас Турция сочетает развитие пантюркизма и исламизма. Анкара уже сумела завоевать людей в ряде регионов через эту идеологию. Самая главная инвестиция Турции – чувства других народов, умение завоевать симпатию. После того, как государство завоевало симпатию другого народа, можно реализовать любую модель дипломатии. Османская империя вела такую же гибкую политику. 

Самое опасное, что мы сейчас наблюдаем: по модели пантюркизма появляются панузбекизм, панказахизм, паназербайджанизм и так далее. В этом пространстве Турция имеет связи неофициального характера, благодаря которым в нужный момент Турция сможет активизировать свою модель пантюркизма. Она сделает это благодаря связям культурного и религиозного характера, и на основе сходства идеологий.

Мария Колесникова: «Сегодня уже несколько раз говорили про пантюркизм, даже неоосманизм. Он звучал уже и в отечественной историографии, и в исследованиях. И в публицистике, где османизм и пантюркизм идут в связке, как будто пантюркизм – это “неоосманизм 2.0”. Хотелось бы оговориться, что у неоосманизма не существует сформировавшейся концепции или программного документа. Мы можем говорить о влиятельных тенденциях в политической элите Турции, о неких идейных воззрениях. Которые, безусловно, оказывают влияние на внешнеполитическую активность. Но это не строго сформированный программный формат для политики Турции.

Когда мы говорим о Центральной Азии, то, учитывая географический параметр, в какую-то концепцию идейные течения неоосманизма едва ли укладываются. Здесь приходит на ум совершенно другая, действительно региональная концепция, разработанная турецкими политтехнологами. И закрепленная в программе правящей Партии справедливости и развития, а также во внешнеполитических доктринах. 

Региональный проект "Афроевразия" действительно подразумевает некое геополитическое пространство, объединяющее Европу, Азию и Африку. И Турция там прямо названа центром притяжения – культурного, политического, исторического. Центральная Азия, безусловно, включена в данный большой регион. Если мы говорим о подходах к турецкой внешнеполитической активности, надо учитывать эту концепцию».

Мехмет Бей Урпер: «Называть это неоосманизмом неправильно, это далеко не неоосманизм. На институциональном уровне появляется другая концепция - “империализм 2:0”. Это косвенный империализм, формирующийся на основе государственных идей империального характера. Раньше Османская империя могла захватить какой-то регион, направить туда своего посланника и назначить его правителем. Сегодня ни одно государство не может вести такую политику. Но косвенным образом можно управлять. Империализм 2:0 – это далеко не тот империализм, что существовал до конца XIX века».

Следите за нашими новостями на Facebook, Twitter и Telegram