Вероника Сергеева, куратор проекта «Школа языков мигрантов»
— Расскажите: как вам пришла идея создать Школу языков мигрантов?
— Я недавно пришла в «Музеон», приблизительно пару месяцев назад, а идея возникла еще в январе-феврале. Наш посыл понятен: мы хотим, прежде всего, показать, что культуры этих стран значимы. Не надо относиться к таджикам как к дворникам, они — носители древнейшей культуры. С другой стороны, мы хотели привлечь людей к изучению этих языков. Школа должна стать для них отправной точкой, показать другую сторону этих стран, мало кому знакомую.
— Известно, что в школе преподают узбекский, казахский, молдавский и таджикский, занятия проходят раз в неделю, но набор уже закончен. А сколько человек записалось в школу? Я знаю, что довольно много.
— Я думаю, что это связано с тем, что в Москве практически нет возможностей изучать эти языки. Всего записалось 210 человек, большинство из них — люди, которые как-то профессионально связаны с языками. Некоторые работают с мигрантами, преподают русский язык. Вторая категория — это люди, которые хотят восстановить свою родную культуру и язык. У нас есть, например, ребята — этнические казахи или этнические таджики, которые уже потеряли язык, только на очень бытовом уровне им владеют, даже не умеют читать и писать, и у них, к сожалению, нет возможности учить свой родной язык, сохранять свою культуру за пределами родины.
— Да, на одном из занятий я познакомилась с девушкой Александрой. У нее русский папа, а мама — таджичка, хотя родилась сама в Узбекистане, в Самарканде. Дома с детьми она не говорила на родном языке, поэтому сейчас Александра записалась и на узбекский, и на таджикский, чтобы выучить все сразу.
— Да-да. Ну, а третья категория — это просто любопытные, которым хочется какой-то экзотики, потому что Запад уже надоел.
— Я видела на первом занятии, как на открытие школы приехали федеральные каналы, которые крайне назойливо организовывали нужную им картинку. В адрес преподавательницы узбекского, не желавшей сниматься, телевизионщики отпускали шуточки про регистрацию. Было очень неприятно. Откуда у федеральных каналов такой нездоровый интерес к вашему проекту?
— В последнее время этот вопрос сильно наболел, про это не нужно долго рассказывать, вы помните про Бирюлево. Конечно, эта тема волнует людей. С другой стороны, есть недавний указ Путина, который как раз призывает проводить работу по созданию межнационального согласия. Может, так они пытаются этому согласию поспособствовать.
— На первом занятии преподаватель узбекского Бегам Караева сказала, что ей не нравится название «Школа языков мигрантов». Как вы думаете, почему? И как другие преподаватели отреагировали на это слово?
— В основном все отнеслись спокойно. Да, у нас действительно возникли некоторые проблемы с преподавателем узбекского. Она сказала, что в Узбекистане эквивалент слова «мигрант» имеет негативную коннотацию. Хочу сказать, что мы его использовали в самом нейтральном смысле. Поэтому мне пришлось немножко поуговаривать Бегам Халмановну, чтобы она приняла участие в нашем проекте.
— А вообще трудно было найти преподавателей?
— Было довольно сложно на самом деле, потому что не так много специалистов в этой области. Все наши преподаватели — филологи и лингвисты. Многие из них — соавторы учебников, словарей. Преподаватель казахского, например, — главный редактор интернет-издания, которое называется «Казахский язык». Это такой портал о казахской культуре и жизни в России.
Но меня очень порадовало, что все преподаватели отреагировали хорошо и даже были готовы работать бесплатно. Они, конечно, настоящие энтузиасты своего дела. Думаю, им было очень приятно, что в Москве есть люди, которые интересуются их языками.
— А как проходят занятия?
— Очень смешная история получилась с преподавателем по казахскому. У него есть педагогическое образование, но оно техническое. Он в основном занимается редактурой текстов на казахском языке и дает частные уроки, групповые для него внове. При этом у него такой забавный русский язык, очень сленговый, низовой. Он всегда говорит не «девушка», а «девчонка». Не «учитель» или «преподаватель», а «препод». При этом нужно понимать, что он дает очень разговорную версию казахского. Недавно они играли в игру, как будто все ученики едут в поезде в Казахстан, сели в купе и знакомятся.
Навруз Давлатович Гулзода, преподаватель таджикского, мне кажется, тоже воспринимает все скорее как детскую забаву. Наверное, он считает, что всерьез в такой большой группе выучить что-то сложно. Поэтому он избрал для себя своеобразную эстрадную форму. Раньше у него наверняка было много поклонниц.
— Школа проработает до 1 августа, а что дальше?
— Может быть, мы будем делать в следующем году школу языков ближнего зарубежья или стран СНГ, потому что было очень много заявок на украинский, грузинский, языки прибалтийских стран. С казахским, кстати, все-таки у нас не очень удачная ситуация, я думаю, что нам нужно было брать киргизский. Казахи не воспринимаются в Москве как мигранты, потому что очень хорошо говорят по-русски, у них он второй государственный, и многие статистические казахи в Москве — это вернувшиеся после распада Союза этнические русские. До конца лета мы сделаем еще несколько мероприятий в рамках школы. Фонд «Россия для всех», например, проведет у нас лекции о том, как культура этих стран повлияла на русскую. Например, военная культура кочевых племен Казахстана в свое время очень повлияла на военную культуру на Руси. Будет интересно.
Навруз Давлатович Гулзода, преподаватель таджикского языка
— Я знаю, что вы уже очень давно преподаете таджикский язык. Последние несколько лет — в Москве, в Московском государственном лингвистическом университете.
— Когда я только приехал в Москву, в МГЛУ, не было никаких учебников. Тогда я взял белый лист, написал карандашом правила, упражнения, сделал копии, распечатал и отдал студентам. И так я работал целый год.
— Почему вы решили стать педагогом?
— Почти все мои родственники шли по этим стопам. Они либо поэты, либо ученые, либо просто любящие литературу люди. На меня это тоже повлияло. Когда я хотел подавать документы на исторический факультет, дядя по матери сказал, что у нас историков нет. «Давай, — говорит, — поступай на филологический, из тебя должен получиться хороший филолог». И я выбрал эту профессию. Это было уже 45 лет тому назад. И до сих пор я иду по этой дороге. Я начал свою педагогическую деятельность учителем начальных классов, четыре года я преподавал в первом классе. Потом работал военруком, был замдиректора по воспитательной работе, завучем. Но потом я понял, что все это ерунда, нужно пойти на научную работу, и я перешел в педагогический университет в Курган-Тюбе, стал кандидатом наук, стал поэтом. У меня четыре сборника стихов, в одном из них я подражаю Хайяму. На русском я тоже пробовал писать, но мне кажется, что надо пока их в тайне держать, у меня русский пока плоховат.
— Почему вы приехали в Москву?
— Меня направили сюда. Я работаю по договору. МГЛУ нужен был человек в возрасте, не имеющий никаких взысканий. Попросили, чтобы я приехал, и вот я уже четвертый учебный год приезжаю. Сейчас у меня много дел, надо написать учебник для изучения таджикского языка как первого иностранного и небольшое учебное пособие о самом Таджикистане, по истории. Как закончу, эти книги сдам, и больше ничего меня здесь не держит.
— Вы уедете? Не хотите остаться?
— Остаться? Нет, конечно. Россия — хорошая, богатая страна, люди добрые, но у меня все-таки семья там. У меня 14 внуков, пятеро детей: 2 дочери и 3 сына. Лучше быть рядом с ними. Но я обязательно буду поддерживать связь с друзьями и вспоминать свою жизнь в Москве. Весь МГЛУ — мои друзья. Наш ректор Ирина Ивановна — истинный педагог. Очень хороший человек. Когда она принимала меня на работу, я уже чувствовал себя как дома. За эти четыре года работы в Москве у меня появилось больше друзей, чем за 40 лет моей педагогической деятельности в Таджикистане. Это точно, я не вру. Конечно, мне было вначале трудно, раньше же мы не назывались иностранным языком. Мы были как одна семья, эти языки были единые, а русский был для всех как второй родной язык… Остаться мне здесь? Нет-нет, не останусь.
— А в чем еще заключались трудности?
— Трудности заключались в чем? Вот этот язык, таджикский, считается сейчас самым ненужным языком. Донести надо до тех, кто так думает, что это древнейший язык. Поэтому я поставил перед собой задачу объяснить, что наш язык тоже входит в состав семейства индоевропейских языков и многие произведения мировой литературы написаны именно на этом языке. Вот в «Шахнаме» 60 тысяч бейтов, то есть получается 120 тысяч строк, и я их 7 раз перечитал. И ни одно слово там не повторяется. Вот, например, «лошадь» или «конь». На таджикском — «асп». В «Шахнаме» более пятидесяти названий этого животного. Белый конь называется «чарма», красный конь — «кумайт». «Рахш», «ситорах». «Шахнаме» — это язык. И вот как не любить «Шахнаме»? Без Хайяма я вообще не существую физически. Поэтому, если мы будем издеваться над таджикским языком, мы будем издеваться над Хайямом, Саади, Фирдоуси.
— А что, на самом деле издеваются?
— Конечно. Я же сорок пять лет с людьми работаю. Если я преподаю, а студенты спят на занятии, ну бывает так, или больше внимания обращают на второй английский язык, чем на первый таджикский, то мне все ясно становится. Хотя студенты и ученые еще понимают, что такое таджикский язык, а выйди сейчас на улицу, в какой-нибудь магазин зайди и начни им рассказывать о таджикском — они вообще начнут хохотать, мол, издеваешься, что ли, да кому нужен твой таджикский язык. И такое было. Я не стал объяснять, потому что зачем объяснять человеку, если ему все равно. И мне, простите, очень больно. Но постепенно я сделаю так, чтобы люди перестали думать, что таджикский язык плохой и брошенный.
— А расскажите, пожалуйста, о Школе языков мигрантов.
— Я мечтал только, чтобы в Москве, в центре России, открыли школу, чтобы русские могли учить таджикский язык. Это же во сне мне не снилось! Я благодарен этим ребятам. Только мне не нравится это слово, «мигрант». Можно было бы назвать «Школа языков братских народов». А это слово — прямо ножом по сердцу.
— Многое можно успеть выучить за три месяца?
— Если есть доброе отношение к себе, можно выучить многое. Ребята очень стараются, чем я доволен, и я тоже стараюсь. Я сейчас не имею права спать, надо работать, надо найти выход, чтобы облегчить путь к изучению языка.
Я часто думаю, что если бы те, кто приезжает сюда, знали хорошо русский, им было бы лучше, их начальникам тоже, работа была бы эффективнее. И они бы понимали друг друга легко. А если люди понимают друг друга, значит, идет хороший процесс жизни.
— У вас много друзей или знакомых среди приезжих?
— Много. Некоторые уже получили гражданство, у них есть квартиры, они работают переводчиками, наукой занимаются. И мигранты есть. В Твери есть диаспора, и почти 30 процентов населения — таджики. И я думаю, что там надо открыть школу, чтобы дети могли изучать таджикский язык, но не разрешили. Надо диаспоре и посольству об этом думать, потому что дети плохо усваивают русский, не на должном уровне, и на таджикском дома только говорят. Даже не на таджикском, а на каком-то непонятном языке, смеси русского с таджикским.
— Насколько тяжело мигрантам в Москве?
— Гуманность теряет свой облик везде. И в Таджикистане тоже. У мигрантов денег нет, а изучать язык надо, сертификат нужен, разрешение на работу тоже, а без сертификата его не получить. Некоторые очень недовольны, что их принимают очень холодно. Издеваются над ними.
— Издеваются?
— Да, издеваются. Вот если в больницу попал мигрант и у него нет, как он называется, полиса, хоть он умрет там, никто не обратит внимания. Были такие случаи. Такие случаи и в Душанбе были, когда у человека не было денег на операцию и его оставляли умирать. Это обыкновенное явление нынешнего общества. Вот Саади говорит, что люди — как части тела. Это не мои слова, так Саади говорит. Если правая рука болит, значит, и левая не дает покоя. А если человек говорит, что ему безразлична судьба других людей, то его нельзя назвать человеком. Но лес без волков не бывает. Я не знаю, откуда эта ненависть. Честное слово, я не знаю. Просто когда распался Союз и русские стали уезжать из Таджикистана, пошли слухи о том, что над ними там издевались. Но я же жил в это время в Таджикистане, мне было сорок лет, я уже был ученым человеком. Да, были сторонники государства, были сторонники исламистов, но с русскими никто нигде не враждовал. Когда они стали уезжать, то многие сознательные люди с горечью говорили, что «красотой Душанбе были русские».
Понять все эти проблемы очень сложно. Я очень не люблю политику. Аж до ненависти. Я ученый, я ищу слова.
Я мечтаю создать школу изучения таджикского. Но не вижу пути. Это должно сделать посольство. И я хочу сделать центр русского языка для приезжающих в Москву работать, потому что мне многие мои знакомые звонят, спрашивают, как получить сертификат и где выучить русский. Я думаю, что должна быть для них тоже такая школа.
— Сложно собрать все документы для поездки в Россию?
— Нет, нужны медицинская книжка и загранпаспорт. Очень дорого стоит разрешение на работу. Почти 31 тысяча. В Душанбе на эти деньги можно год кормить семью.
— Потому многие приезжают работать сюда?
— Да, и потому что мало работы. Из всей территории страны только три процента пригодны для жизни, у нас одни горы вокруг. Заводы и фабрики замерли, некоторые закрыли, некоторые снесли. Сейчас появились олигархи, которые пытаются это восстановить и принимают на работу. Но, например, зарплата швеи за месяц — 400 сомони. Это 3000 рублей.
— А среди ваших знакомых были случаи депортации?
— Депортируют только нелегальных. И правильно делают. Трудно ли все сделать на основе законодательства? Нелегальным жить нельзя. Это жить как вор. Если ты приехал в эту страну на работу, то нужно подчиняться закону. Во всем виноваты диаспоры и посольства, они должны охранять и помогать. Протянуть руку помощи. Они ведь деньги, которые зарабатывают здесь, куда отсылают? В Таджикистан. Я против жизни в другой стране нелегально. Иначе живешь как заяц. Спрячешься от милиционера, полицейского. Раньше за шестьдесят рублей можно было прилететь в Москву, живи сколько хочешь, и никто тебя не трогает. А сейчас люди стали как дичь.
— Как дичь?
— Да, вот выйдешь на улицу, и везде как будто охотятся на нелегальных. Смотрят — черный, значит, нерусский. Значит, нелегал. Кому нужна такая жизнь? И наши тоже должны об этом думать. Мы же не животные, мы люди, сколько можно на нас охотиться, требовать документы.
— А у вас спрашивали?
— Нет, ни разу. На меня смотрят и видят, что старый и никому не нужный (смеется).
— А что вы можете сказать про события, которые произошли в Бирюлеве?
— А что там было? Я не знаю.
Правила комментирования
comments powered by Disqus