Чуть больше двух лет Узбекистаном правит новый президент Шавкат Мирзиеев. Страна вроде бы стала понемногу меняться, открываясь миру и соседям. И вот уже эксперты заговорили о смене лидера в регионе Центральной Азии. Похоже, Ташкент переигрывает Астану, перетягивая на себя внимание Запада.
О происходящем в Узбекистане, роли Ташкента в процессах регионализации и заинтересованных в странах Центральной Азии геополитических игроках мы поговорили с заведующим отделом Средней Азии и Казахстана института стран СНГ Андреем Грозиным.
— Андрей Валентинович, наш первый вопрос по внешней политике Узбекистана — как складываются его отношения с Москвой? Есть ощущение, что Шавкат Мирзиеев зависим от политики Кремля?
— Четких индикаторов, которые помогли бы однозначно ответить на этот вопрос, нет, но есть разные мнения. Кто-то говорит, что новый президент смотрит на Запад. Кто-то, напротив, уверен, что Мирзиеева избрали, по большому счету, в Кремле. Но что из этого соответствует истине? Подобного рода информацией владеет очень небольшой круг руководства России и Узбекистана.
С моей точки зрения, исходя из истории визитов, Узбекистан довольно комплементарно относится к России. Но и только. Узбекское руководство ведет очень самостоятельную политику, выстраивая тот же ее контур, что был и раньше: многовекторный и равноудаленный от мировых центров.
В то же время американская активность вокруг Узбекистана впечатляет. Она, конечно, не сопоставима в фактическом выражении с российской или китайской и вряд ли будет сопоставима в ближайшей перспективе. Но она обозначена на уровне деклараций различных аналитических центров, высказываний отдельных госдеповских чиновников, например, о приоритетной роли Узбекистана в региональной политике США.
Очевидно, что западный вектор узбекской внешней политики для Ташкента значим. Визит Мирзиеева в Вашингтон на сессию ООН (в сентябре 2017 года — ред.) многими оценивался, как поездка, условно говоря, за «ярлыком». У меня этот посыл вызывает определенные сомнения. Нынешнее американское руководство само с собой, мягко говоря, временами договориться не может, не говоря уже о том, чтобы разруливать ситуацию, кто там будет править в Узбекистане или Казахстане.
— А как в России оценивают деятельность нового президента Узбекистана?
— Если судить по тональности российских СМИ, официозных и неофициозных, то она весьма комплементарная по отношению к Узбекистану в течение последних двух лет. После смерти Каримова был всплеск материалов о том, что в стране может начаться междоусобица, и тогда Россия огребет немало проблем, потому что проблемы Узбекистана быстро станут проблемами региона, а проблемы региона — это проблемы России. Но эти размышления быстро сошли на нет, потому что узбекская элита быстро поняла, что в ее интересах провести контролируемый транзит и консолидировалась.
Потом был всплеск интереса, когда в начале прошлого года прошла зачистка СНБ (служба национальной безопасности — ред.), которая превратилась в СГБ (служба государственной безопасности — ред.), и когда сместили с поста главы СНБ Рустама Иноятова. Было много разговоров о том, что будет перераспределение властных полномочий между силовыми структурами, но потом и они сошли на нет.
Это говорит о том, что отношение к Ташкенту и новой узбекской власти весьма благожелательно, причем в разных сегментах российского аналитического сообщества — и в левом, и в правом, и в провластном, и в антивластном. В российских СМИ по Узбекистану достаточно ровная картинка, в отличие от других центральноазиатских стран. И это говорит также о том, что нынешнюю узбекскую политику трудно назвать антироссийской. Узбекистан нигде не проходит в качестве региона, откуда можно ожидать неприятных для России сюрпризов. Политика Ташкента оценивается как здравая, спокойная, не склонная к крайностям.
— Есть мнение, что Шавкат Мирзиеев претендует на роль регионального лидера и у него это получается. Вы с этим согласны?
— Процесс регионализации, наблюдаемый в Центральной Азии в последнее время, это новая реальность, исходя из которой надо будет выстраивать новую стратегию по отношению к политике региона и Москве, и Пекину, и Вашингтону.
Казахстанские средства массовой информации пишут о том, что создание тандема Астаны и Ташкента уже не миф. У некоторых таджикских экспертов есть мнения о том, что в близкой перспективе можно ожидать создание некоего двустороннего политического союза Таджикистана и Узбекистана. На мой взгляд, все это преувеличение. Но ясно, что процесс регионализации идет, а Узбекистан и Казахстан — основные центры этого процесса.
При этом, как я понимаю, самый болезненный и неприятный для региона вопрос в том, кто будем главным — Астана или Ташкент. Об этом стараются не говорить, заметают под ковер саму тему: «Кто главный?», но она же вечная, она постоянно маячит на заднем плане региональной политики.
Астана привыкла ощущать себя в качестве главного международного голоса центральноазиатского региона. Ташкент же сейчас пробует примерить на себя новую для него одежду лидера. А для России — это новые возможности и вызовы, в том смысле, что если Казахстан и Узбекистан каким-то образом смогут объединить свои усилия (это фантастично звучит, но вдруг), то они автоматически объединят под крышей своего тандема весь регион.
И это вызов не только для России, но и для Китая. При этом в Пекине бегут от любых разговоров о том, что ему делать, если центральноазиатский регион консолидируется не на словах о тюркском единстве, общности интересов, а на деле — с единой позицией, подходом, в том числе, и к китайским инициативам, например, к «Одному поясу — одному пути», или к инициативам о переносе производств, или о возможном пересмотре ранее заключенных соглашений по кредитам и т. д. Китайцы об этом не говорят, но они очень внимательно следят за процессом регионализации.
Москве было бы удобнее иметь дело в регионе с государствами, у которых разные позиции, и на этой разнице иногда играть так, как это делают все остальные мировые игроки. Да, это цинично, некрасиво, неэтично, но это реальная политика.
— А для Запада процесс регионализации в Центральной Азии тоже вызов?
— Положа руку на сердце, ни для кого из мировых игроков ни первой, ни второй лиги реальная консолидация в этом регионе не является позитивной новостью. Потому что с каждой страной в отдельности договариваться легче и по экономическим, и по политическим вопросам, чем с неким объединением государств, которые постараются выступать с единых позиций.
Американцы говорят о консолидации региона в рамках американских стратегий, которые все время меняются, но одна мысль в них звучит регулярно: мол, неплохо было бы к Центральной Азии присоединить еще и Афганистан, чтобы заодно за счет региона решить и афганские проблемы.
Объединенный регион не интересен ни русским, ни китайцам, ни американцам, с моей точки зрения, потому что им придется серьезно пересматривать возможности и цену договоренностей и с Ташкентом, и с Астаной. Это решаемая проблема, но нужны будут ресурсы на строительство новой модели взамен той, что сложилась за четверть века в привычных координатах, придется перестраивать работу, технологии и т. д. То есть всем придется жить в новой реальности, в том числе и самим странам Центральной Азии. Но для них, несомненно, есть плюсы в процессе регионализации.
— Какие, например?
— Возможность повышения статуса, роли, веса региона.
Однако, на мой взгляд, ожидания от Узбекистана чрезмерно завышены. Превозносится его вроде как открытость, некая либерализация, а между тем узбекская политика медленная, как черепаха. И обставлять такую политику ожиданием ближайшей демократизации так же глупо, как ждать оттепели в Туркменистане. Чтобы не разочаровываться, не надо очаровываться. Но и в России, и на Западе то и дело слышно: «Ах, какой замечательный человек пришел к власти, как он все поворачивает».
— На Ваш взгляд, действительно поворачивает?
— Идет активная ротация кадров. Это говорит о том, что не все в порядке в датском королевстве. Но на фоне Казахстана, где, по-моему, уже больше года ожидают отставки правительства, кадровая чехарда в Узбекистане смотрится как революционная динамика. Хотя сама по себе она — нонсенс.
Раньше все было наоборот. Еще пять лет назад Казахстан воспринимался как динамичная страна с динамичной кадровой политикой в сравнении с Узбекистаном. А сейчас они поменялось местами. И эта реальность требует оценки и свежего взгляда.
Вполне возможно, что новый регионализм, если он будет реализовываться на самом деле, а не декларативно, может восприниматься в Москве в перспективе не с той долей сомнений и опасений, как это происходит сейчас. Ведь, по идее, центральноазиатский регионализм, если он будет достигнут бесконфликтно, на основе диалога казахов и узбеков, на основе не насильственного, а самостоятельно принятого решения о присоединении всех остальных, то это хорошо.
Сейчас в российском экспертном сообществе, специализирующемся на центральноазиатской тематике, оценки начинают склоняться в эту сторону. Если после прошлогодней весенней встречи в Астане руководителей стран Центральной Азии преобладала несколько настороженная оценка возможной регионализации, то сейчас более благожелательная. Однако есть одно большое НО…
— Какое?
— Афганистан и связанные с ним проблемы безопасности. Возможно поэтому вновь появился интерес к аналитике по Центральной Азии. Многие интересуются перспективами появления тандема Астана — Ташкент и другими аспектами регионализации. Плюс США, которые последние пять почти не интересовались тем, что происходит в Центральной Азии, нынче вдруг вернули свое внимание к региону, а вслед за ними и у всех остальных оно развернулось.
— Но реформы-то в Узбекистане проводятся или это игра на публику?
— Есть индикаторы, которые воспринимаются как истина в последней инстанции, — международные рейтинговые оценки. В самых важных рейтингах Узбекистан поднимается, и с этим не поспоришь. Кроме того, есть неформальные рейтинги — оценка общественных настроений. От людей, побывавших в стране за последний год, я слышу, что оптимизма явно прибавилось, общественный настрой, по крайней мере в Ташкенте и областных центрах, демонстрирует явный подъем надежд на хорошее.
Однако, на мой взгляд, такой подъем может связан с тем, что просто кулак немного разжали. Представьте, нехороший человек сжал вашу руку со всей силы, и вам очень больно, а потом ослабил хватку — и уже легче. При Каримове в Узбекистане все настолько закрутили и зажали, что даже небольшая, может быть, лишь формальная либерализация Мирзиеева воспринимается как чудо.
— Возвращаясь к геополитике, наряду с США Китай тоже продолжает наращивать свое влияние в регионе. А Россия-то готова делиться с Китаем?
— Недавно глава МИДа России Сергей Лавров в ходе поездки в Таджикистан, Кыргызстан и Туркменистан сделал вполне конкретное заявление о том, что у нас (России) с Китаем в регионе нет никаких разночтений. Понятно, что он говорит на языке дипломатии, но также ясно, что у Москвы и Пекина антагонизма по центральноазиатской тематике нет.
В этом смысле очень показательным мне кажется подход, который был продемонстрирован КИСИ (Казахстанский институт стратегических исследований) еще во времена руководства им Ерлана Карина, когда этим институтом была официально озвучена модель существования Центральной Азии между «русским штыком и китайским юанем». И КИСИ отнюдь не был первопроходцем. Идея о том, что русские с китайцами поделят зоны ответственности в Центральной Азии, витала в воздухе еще с середины нулевых. И ничего принципиально с тех пор не изменилось, только влияния стало больше.
Тут важно еще, что и антикитайские настроения в обществах никуда не делись. В прошлом году в регионе они бурлили. Антикитайская активность наблюдалась в Казахстане, а потом в Кыргызстане.
— И как на нее отреагировала Россия?
— По большому счету, никак. Бурления сошли на нет даже в Кыргызстане, где имеется неплохой потенциал развернуть антикитайскую активность довольно быстро.
Я не думаю, что Россия вообще рассматривает хоть в какой-то перспективе возможность использования этих настроений в Центральной Азии в своих интересах. Кремль, конечно, понимает, что Китай это большая экономическая сила, которая существует на границах России и Центральной Азии. Если она будет продвигать себя бесконтрольно, то, скорее всего, войдет в противоречие с российскими национальными интересами. Но китайская власть изо всех сил пытается донести до российского руководства мысль о том, что никакого беспокойного для нее не будет от расширения влияния Поднебесной. Посмотрим…
— Конфронтация России и Запада продолжается. Как сказывается она на странах Центральной Азии и Казахстане?
— На мой взгляд, есть макроэкономические или скорее геоэкономические параметры, которые говорят о том, что это противостояние будет продолжаться вне зависимости от принятия противоборствующими сторонами каких-то конкретных текущих решений, будь то выход из ДРСНБ, нарастание противоречий в Сирии или Афганистане.
Эти темы текущие. А есть глобальные вопросы, связанные с межстрановыми противоречиями, которые накладываются на мировую геостратегическую картинку. Я придерживаюсь мнения о том, что однополярный мир постепенно становится многополярным, и сегодняшнее состояние мировой цивилизации более адекватно и менее противоречиво.
В этом смысле Россия не является центром мира — ни плохого, ни хорошего. Она просто один из центров силы, который потенциально может превратиться в один из глобальных геополитических центров. Сама по себе или с привязкой стран постсоветского пространства это не имеет большого значения. ЕАЭС в этом смысле, как и ОДКБ и ШОС, — наднациональные крыши, под которыми объединяются страны в процессе трансформации в новую реальность даже не «Вашингтонского консенсуса», которого по большому счету и не было никогда, а ялтинского мироустройства.
— Ялтинское мироустройство — это что?
— Это разделение поствоенного мира после 1945 года между ведущими мировыми центрами. Тогда это были США, СССР и Великобритания, которая на тот момент еще сохраняла свою колониальную систему.
— А «Вашингтонский консенсус»?
— Это то, что пытались американцы реализовать после распада Советского Союза. Де-юре они этого не смогли сделать. Ялтинские договоренности были де-юре хорошо оформлены в ходе трех конференций. А то, что произошло после распада советского блока, Советского Союза, документально не запротоколировано и не было принято мировым сообществом.
То есть «Вашингтонский консенсус», по большому счету, это такая хитренькая штучка, о которой вроде все знают, что она есть, но она не совсем как бы есть.
Ну, а трансформация мира в новую реальность — это то, что мы переживаем сегодня, то, что есть содержание жизни в любой точке планеты. После развала СССР мир был очень близок к однополярности, но американцы не смогли удержать глобальный геополитический контроль. И понятно — почему: это невозможно. Человеческая история не дает примеров, чтобы одна мировая сила контролировала весь мир. Не было такого во времена Древнего Рима и Древней Греции или других великих цивилизаций и империй.
Сегодня американцы, очевидно, понимают, что мир перестраивается. И эту диковато прагматическую политику США пытаются реализовать для того, чтобы удержать остатки своего доминирования на мировой арене. Представьте себе, если бы десять лет назад начались те события в Венесуэле, что мы наблюдаем сегодня, как бы они развивались? Я полагаю, Мадуро уже был бы отстранен от власти, а американские солдаты ходили по проспектам столицы Венесуэлы.
Нынче все иначе. В этом и разница между вчера и сегодня. Мир меняется прямо сейчас. Американцам приходится выстраивать новую систему отношений, а навыков для решения таких глобальных вызовов становится все меньше, да и денег больше не становится.
В романе «Властелин колец» Дж. Толкин устами эльфийской царицы Галадриэль хорошо выразил то, что происходит сегодня: «Мир изменился. Я чувствую это в воде, чувствую в земле, ощущаю в воздухе. Многое из того, что было, ушло, и не осталось тех, кто помнит об этом». Лучше не скажешь.
Правила комментирования
comments powered by Disqus