Медовый месяц казахстанской власти и независимой прессы продлился 5 лет. Затем началось закручивание гаек
В Индексе свободы прессы неправительственной организации «Репортеры без границ» Казахстан стабильно оказывается в нижней части списка. В прошлом году, например, республика заняла 154‑е место из 179. Выше нас расположились такие демократии, как Афганистан, Ангола и Гондурас, в отличие от Казахстана и не помышляющие о планах попасть в клуб наиболее развитых стран мира.
Expert Kazakhstan продолжает цикл материалов по политической истории Казахстана. Наш собеседник — Сейтказы Матаев, председатель Союза журналистов Казахстана, основатель Национального пресс-клуба и международного информационного агентства КазТАГ, первый пресс-секретарь президента Нурсултана Назарбаева.
Сейтказы Матаев — знаковая фигура в казахстанской журналистике: будучи рядовым журналистом, он сделал головокружительную карьеру, в качестве председателя Союза журналистов Казахстана нередко выступал медиатором в конфликтах между властью и независимой прессой, был вхож в высшие политические круги страны. В 2016 году после громкого процесса был осужден на 6 лет лишения свободы за уклонение от уплаты налогов, спустя 16 месяцев 63‑летний Матаев вышел на свободу досрочно. Биография нашего героя — своеобразная метафора того, как менялось отношение властей к независимой прессе и к журналистам с собственным мнением. В начале 1990‑х независимую прессу привечали, потом терпели, теперь могут и осудить.
Первый пресс-секретарь ноль первого
— Сейтказы Бейсенгазыевич, расскажите, как вы стали пресс-секретарем Назарбаева? Почему пригласили вас, на тот момент собственного корреспондента «Известий», а не опытного редактора из какой-нибудь республиканской газеты?
— Для меня самого стало неожиданностью предложение поработать в аппарате президента. В пресс-службу меня пригласили осенью 1991 года. За несколько месяцев до этого мы с Дэвидом Ремником (репортер Washington Post — EK) взяли интервью у Димаша Ахмедовича Кунаева. Мне позвонили из редакции и дали задание взять интервью у бывшего первого секретаря ЦК Компартии Казахской ССР. В Алма-Ату из Москвы прилетел Дэвид Ремник, я из Караганды.
Мы долго не могли выйти на Кунаева. Пытались зайти к нему домой, но уже во дворе нас встречала милиция. Кто-то дал нам городской телефон Кунаева, позвонили ему, он согласился. Сказал, чтобы мы ехали в дом отдыха ЦК Компартии Казахстана. Три часа гуляли, вокруг лес, нет прослушки — так и сделали интервью. Вернулся в Караганду, показал интервью жене, она тоже журналист. Она сказала: «Молю детьми, не отправляй». Я ее успокоил, а ночью отправил текст в редакцию. Интервью с довольно жесткой оценкой Назарбаева вышло в «Известиях» и Washington Post.
"Нурсултан Абишевич, я вам и раньше говорил, что ни в одном обществе не будет движения вперед без инакомыслия"
В Караганде меня начали сторониться, а потом позвонили из аппарата президента Казахской ССР и пригласили в Алма-Ату. Голос по телефону намекнул, что меня ждет важная встреча. Полетел в столицу ни жив, ни мертв — черт его знает, что может случиться. Вечером встретился с Назарбаевым. В разговоре он и предложил работу пресс-секретаря. Согласился я неохотно. В итоге попросил «доступ к телу»: возможность напрямую обращаться к президенту по вопросам, в которых плохо разбираюсь. Съездил в Москву, познакомился с работой тамошней пресс-службы, начал формировать нашу. Сразу пошло много запросов на интервью, мы отдавали предпочтение популярным СМИ: если японцы, то NHK, если радио, то ВВС.
1 декабря 1991 года прошли первые всенародные выборы. Кроме местных журналистов пригласил репортеров крупных международных агентств — это было впервые. Убедил президента в необходимости такого подхода и считаю, что в какой-то степени это было правильно — мир узнал о нас. Помню, в одной из таких поездок попросил президента: «А давайте проедем по городу на автобусе». Он согласился.
— Зачем Назарбаеву понадобилась собственная пресс-служба и какие задачи он ставил перед вами?
— Казахстан открывался миру. И нужен был какой-то орган, который взаимодействовал бы с прессой в вопросах, связанных с президентом. Честно сказать, тогда пресс-служба работала как новостное агентство. Не было мобильных телефонов, интернета, в аппарате президента было всего два факса: один находился в первой приемной, второй стоял в пресс-службе. И мы всю корреспонденцию получали и отправляли по факсу. Работали днем и ночью. В первую очередь нужно было сообщить о событиях казахстанской прессе, потом всем зарубежным агентствам, которые тогда базировались в Москве. Поэтому была тесная связь с московскими корреспондентами. Отличительная черта нашей пресс-службы, чего не скажешь о сегодняшней, — у нас работали исключительно профессиональные журналисты.
Мы следили за тем, что пишут иностранные СМИ. Разница во времени нам очень помогала. Местные газеты мы получали ранним утром, прямиком из типографии. Каждое утро у президента на столе лежал дайджест из казахстанской и иностранной прессы. Он человек занятой, фломастером подчеркивали, на что надо обратить внимание.
— Вам не ставили задачу влиять на журналистов в подаче материала?
— Нет. Я проработал три года и ни разу не звонил редакторам с такой просьбой. Была неприятная история: президенту как-то сказали, почему он не дает интервью «Социалистік Қазақстан» или «Казправде», зато выступает в «Караване». Он спокойно ответил: «Наберите такой же тираж». Отбирая газеты для интервью, мы в первую очередь смотрели на популярность, если речь шла о телеканале — на рейтинг. У нас не было такого правила, чтобы, допустим, сначала предоставить информацию государственным СМИ, через час — остальным. Если бы я так делал, меня перестали бы уважать в журналистском цехе.
— Вы первым официально объявили о распаде СССР. Почему об этом не объявил Назарбаев? Тут был политический мотив?
— Я обращался к нему, но он был занят с другими президентами и попросил меня провести брифинг в Доме дружбы. Тут не было политического мотива, президент действительно был занят. Я был в растерянности, думал, что об этом объявит президент… Не знал, с чего начать, и произнес такую фразу: «Хочу вам сообщить, что с сегодняшнего дня Советского Союза больше нет».
Независимая пресса — это нормально
— Несколько лет назад в одном из интервью вы признались, что были противником частных газет, «но время показало, что это нормальное явление». Почему вы так считали и, главное, как ваша позиция повлияла на деятельность президентской пресс-службы?
— Я человек, который работал в советской прессе, и я даже представить не мог, как можно отдать крупный идеологический участок частнику?! Я так и говорил: нельзя этого делать, это часть идеологии. Президент меня переубедил, он считал это нормальным. Я же боялся, что в конце концов собственником СМИ станет богатый человек. Самое опасное в журналистике, когда газета, телеканал, радио становятся продолжением бизнеса. В то время уже были информационные войны: предприниматель, испытывая трудности, пускал в ход СМИ.
— Вот вышла негативная статья о президенте. Как реагировал на это президент в то время?
— Как-то КТК выпустил сюжет, что корреспондентку не пустили на совещание с участием президента. На следующее утро президент пригласил меня к себе. «Слушай, — сказал он, — я на твоем месте уволился бы. Почему не пустили?!» Ответил, что выясню причину. Оказалось, действительно охрана не впустила журналистку в короткой юбке. Корреспондентка разозлилась и сделала соответствующий материал, но о своей юбке умолчала. Хотя в принципе никакого дресс-кода не было.
Например, один журналист из популярной газеты спокойно приходил на брифинг президента в цветастых шортах. Сейчас это трудно представить. Но у нас ко всем было одинаковое отношение, потому что среди сотрудников пресс-службы не было чиновников.
Даже в советское время журналиста не сажали за клевету. Нигде этого нет, зато у нас есть
— Во время работы пресс-секретарем госмашина не пыталась вас перемолоть, подстроить под себя?
— Что скрывать, были случаи. У меня были добрые деловые отношения с руководителем аппарата президента Нуртаем Абыкаевым. Но потом пришли новые люди, они стремились подмять пресс-службу под себя. Мы готовили речь президенту, дайджест, а это своего рода влияние. Некоторые персоны пытались продвинуть свой интерес, внося некоторые тезисы в доклад президента. Мы этого вообще не допускали. Пресс-служба тогда была глазами и ушами главы государства. Ее роль была весомой. Я храню список подразделений аппарата президента: в иерархии пресс-служба была в первых рядах, сейчас — в последних.
Демократия без свободы слова
— Приходилось слышать рассказы старших коллег о том, что в начале 1990‑х у президента можно было без проблем взять комментарий, мол, его ловили в коридорах алматинской резиденции. Для меня, журналиста, который не застал это время, такое кажется мифом. Правда ли это, и в какой момент это закончилось?
— Правда. Например, идет президент с какого-то совещания, а тут журналисты. Когда к нему подходили с микрофоном, он всегда отвечал на вопросы. Доступ был — пресс-служба аккредитовала журналистов, которые постоянно ходили на мероприятия с участием президента. Не скажу, что они толпами ходили по президентской резиденции, но могли взять комментарии у премьера, вице-премьеров и министров.
— В какой момент это закончилось?
— Из пресс-службы я ушел в 1993 году, потом еще год работал в пресс-службе премьера. По моим ощущениям, это закончилось в 1996 году. Времена изменились, власть поняла, что пресса — это сила, потому что СМИ поднимали многие вопросы, которые замалчивали наверху. Потом в руководство президентской пресс-службы начали приходить не журналисты, а чиновники. Чиновники — неплохие люди, но они же такие… У меня есть несколько любимых фраз.
Первая: «Журналист не должен ходить строем». Вторая: «Журналист не должен ходить в обнимку с властью». У меня есть еще одна фраза, которую, кстати, я выстрадал: «Во все времена пресса — естественный оппонент власти». Потому что у нас нет другого гражданского института, который, не говорю указывал бы, но напоминал бы власти о ее ошибках. Убежден, что без свободной прессы нет демократии.
— Почему вы ушли из президентской пресс-службы?
— Когда я пришел в пресс-службу президента, у меня было еще одно условие, кроме «доступа к телу»: чтобы моя трудовая книжка оставалась в «Известиях». Не знал, как сложится ситуация. Числился в «Известиях» собственным корреспондентом, но не получал зарплату. И в какой-то момент решил продолжить свое творчество. Напомнил президенту о нашей договоренности, что через какое-то время вернусь в журналистику. Он, кстати, знал, где моя трудовая книжка.
Президент ответил: «Не торопись, давай подумаем». Через некоторое время еще раз напомнил. Тогда в правительстве не было собственной пресс-службы. И Назарбаев сказал: «Сейтказы, у меня просьба — помоги правительству создать пресс-службу». Раньше был один аппарат, который обслуживал и президента, и кабмин, соответственно, существовала одна пресс-служба. На практике аппарат уделял больше времени президенту. Пресс-секретарем премьера меня назначали распоряжением президента — для страховки в случае отставки правительства.
Через год я сказал, что возвращаюсь в «Известия», что уже дал слово. Мне предложили создать Национальный пресс-клуб в Алматы. Аргументировали это переносом столицы — тогда об этом еще широко не объявляли, но разговоры шли. Мол, ты останешься и тут будешь работать. Распоряжением президента получил здание, которое сейчас разрушили.
Когда перенесли столицу, конечно, помогал. Раз в неделю чартером возил журналистов в Акмолу, потому что все они находились в Алматы. Тяжело было — столько денег уходило! Возник вопрос о переезде журналистов в столицу. Как-то состоялась встреча с президентом. Я говорю: «Нурсултан Абишевич, сколько можно возить журналистов? Утром вылетаем, проводится брифинг, обратно возвращаемся». Он спросил: «А что нужно?» Говорю: «Здание». «Вон забери дом политпроса на правом берегу», — сказал Нурсултан Абишевич. «Может быть государственные туда и сядут, но иностранные нет. Они захотят хорошее здание», — ответил я.
В доме политпроса в то время размещался МЧС. «Выгоним МЧС и вас посадим», — сказал он. «Нет», — говорю и через окно показал на место напротив Акорды. Сейчас там административный комплекс, а тогда ничего не было. «Возьмешься?» — засомневался президент. Я дал слово, что справлюсь за год, максимум, за два года. Он пригласил Умирзака Шукеева, тогда акима Астаны, и Имангали Тасмагамбетова, руководителя администрации президента (АП). Глава государства попросил их посодействовать — я в течение недели получил участок.
— Строили на свои деньги?
— Взял кредит в банке. Через год здание было построено, еще через полгода здание было заполнено, а я начал возвращать кредит.
Сторожевая дворняга
— Ленин говорил, что газета — не только коллективный пропагандист и коллективный агитатор, но также и коллективный организатор. На Западе прессе отводят роль сторожевого пса демократии. На ваш взгляд, на заре независимости казахстанские чиновники — вчерашние советские номенклатурщики — смогли преодолеть старое отношение к прессе и принять западный паттерн?
— Понимание прессы как сторожевого пса демократии никогда не было актуальным. Чиновники, как правило, смотрят на своего патрона. Если он — демократ, они тоже демократы, если наоборот, то демократов не найдешь. Чиновники, понятное дело, держат нос по ветру.
Девяностые для казахстанской журналистики были золотым веком. Каждый журналист добивался качественного материала. Тиражи росли. Убежден, развитие демократии невозможно без свободной прессы. Говоря о 1996 годе, как о конце золотого века казахстанской прессы, имею в виду плавный переход. Начался медленный зажим прессы. Видимо, власть перестала устраивать та пресса, которая была вольна поднимать какие-то чувствительные вопросы.
— На II сессии АНК, которая прошла в июне 1995 года, Нурсултан Назарбаев посетовал и пожелал, чтобы пресса показывала не только негативные стороны нашей жизни. Сейдахмет Куттыкадам в своей книге «Казахская драма» пишет, что журналистская братия болезненно отреагировала на это выступление, мол, начался тренд на зажим СМИ.
— В моем понимании президент первые пять лет был демократом. Но люди меняются. На них влияют какие-то моменты. Где-то не нравится, как пресса освещает некоторые события… С другой стороны, появились олигархи, которые начали обрастать собственными газетами. Пошли информационные войны, хотя прямых наездов на семью не было, но начали пощипывать соратников президента. Они жаловались. В какой-то момент наверху поняли, что прессу следует приструнить. Позже стали появляться законы, ограничивающие деятельность журналистов. Даже в советское время журналиста не сажали за клевету. Нигде этого нет, зато у нас есть.
— В 1996 году вы организовали Союз журналистов Казахстана. Власть не пыталась поставить вас под контроль?
— В 1996 году появился новый закон об общественных объединениях, из-за которого Союз журналистов не прошел перерегистрацию. К тому времени у меня был Национальный пресс-клуб и ко мне пришла группа журналистов-аксакалов с просьбой помочь. Согласился, получил доверенность, начал ездить по Казахстану — восстанавливать организацию.
Чтобы получить республиканский статус, необходимо было создать филиалы в более чем половине областей страны. Создавал филиалы, подбирал людей. И в 2001 году мы завершили процедуру перерегистрации. Принес аксакалам учредительные документы, а они заявили, что хотят видеть меня председателем союза. Ответил, что надо провести учредительную конференцию; на ней меня выбрали председателем Союза журналистов Казахстана.
В первые годы власть была заинтересована не только в нашей организации, но во всех творческих объединениях. По инерции продолжала финансировать, позже появилась система госзаказа. Наш Союз журналистов Казахстана никакие бюджетные деньги не получал. Мы посчитали, что, однажды получив бюджетные деньги, организация попадет в зависимость. Были спонсоры, потом у нас пять тысяч членов, сегодня мы самое большое творческое объединение…
Придут другие
— Вы говорили о нарастающем давлении на прессу. В какой момент начался жесткий прессинг?
— Зажимать начали в 1996 году, но тогда не было судов и посадок. Бориса Гиллера уговорили продать «Караван». Серьезно за прессу принялись в начале 2000‑х. Наверху поняли, что уговоры бесполезны, и начали использовать суды. Самое серьезное давление — давление на газету «Республика». Хорошая была газета, профессиональная редакция, давали проверенные факты. В качестве председателя Союза журналистов помогал им в перерегистрации. Сперва были угрозы, затем вешали мертвых собак на дверь редакции, потом начали закрывать через суды. Мне кажется, команда этой газеты сделала очень много для развития независимой журналистики.
Думаю, власть поняла, если она не будет действовать жестко, то вообще может все потерять. Вспомним первые митинги на Старой площади, когда перед памятником Ленину появился целый городок из юрт. Этот случай не связан с прессой, но иллюстрирует отношение власти. Тогда президент был озабочен ситуацией и собрал очень узкий круг — Абыкаева, Каирбека Сулейменова, помощников, я был там. «Что на площади творится, — спросил он. И добавил: — Если вы до сегодняшнего вечера не решите вопрос, завтра на этом месте будут сидеть другие». Не знаю, как они это сделали, но за ночь все снесли.
— Вписывается ли суд над вами и вашим сыном в общую кампанию по давлению на казахстанскую прессу?
— Меня несколько раз приглашали на разговор, в том числе в АП. Бывало просили снять материал, пытались наложить табу на появление в СМИ некоторых персон, например, Кажегельдина и Аблязова. Отвечал, что они граждане Казахстана и что мы пишем по факту, а не пропагандируем в их пользу. Тем более что я с ними не связан. Пытался объяснить, если казахстанская пресса, включая КазТАГ, не будет писать об этом, то все равно об этом напишут BBC, Радио Свобода. КазТАГ следовал принципу — есть факт, мы пишем. Властям такой подход не нравился.
Еще нужно учитывать то, что у нас был Национальный пресс-клуб в Алматы, Астане, Костанае, Шымкенте, Усть-Каменогорске. Мы давали площадку разным группам. На нашей площадке выступали, например, проблемные дольщики, соответственно, получали широкое освещение в прессе. Но мы соблюдали баланс — давали слово и оппозиционным, и провластным партиям. В конце концов, все это властям надоело. Мы не шли на уговоры, хотя я очень компромиссный человек, всегда пытался найти точки соприкосновения. Но в АП пришел другой человек, и он мне со всей серьезностью сказал: «Прекращай!» Я отказал.
Они хитро поступили. ГАСК подал иск, мол, здание Национального пресс-клуба имеет незаконную пристройку, хотя у нас были все документы. 13 января 2016 года пришел иск от ГАСКа, который сам же когда-то нам давал заключение, что мы правильно сделали пристройку. В тот же день пришла налоговая проверка. Потом открыли уголовное дело — мол, мы похитили 300 миллионов тенге из бюджета, хотя мы с бюджетом вообще не работаем. Потом поняли, что никакого хищения нет. И переквалифицировали дело.
Подключился финпол, сотрудники которого прямо сказали, что им дали указание сверху. Узнал у них фамилии и полетел в Астану. Встретились. Мои «друзья», оказывается, уже доложили президенту, что я согласился на их условия. Они поставили ультиматум: признаешь вину, возмещаешь ущерб по налогам, уходишь из Союза журналистов, обо всем объявляешь на брифинге. Я отказался.
Вернулся в Алматы, тут арестовывают Асета (Асет Матаев — на тот момент генеральный директор МИА КазТАГ, сын Сейтказы Матаева — EK). Опять поехал в Астану. Пошел торг: «Отпускаем сына, если выполняешь условия». Встретился с Асетом, спрашиваю, что будем делать. Ради сына я готов был выполнить условия. «Папа, они все равно нас закроют. Давай просто пройдем это вместе», — ответил Асет. У меня сын оказался молодцом. Нам дали по полной: мне шесть, Асету пять лет. Тяжелый период для семьи. Мнимые друзья разбежались, верные остались. Считаю, что мы правильно сделали. Хотя все активы — земля, недвижимость, деньги — конфискованы. Ничего нет.
Но я понял, что главное в жизни, оказывается, быть честным перед самим собой. Потеряли то, что заработали за многие годы, но сохранили честь и репутацию — и это самое важное. Сейчас я смело смотрю людям в глаза, чувствую себя очень комфортно, восстановил здоровье, вернулся в Союз журналистов, Асет снова возглавил КазТАГ, мы сохранили все свои новостные агентства за рубежом.
Когда у нас была тяжелая ситуация, единственным нашим оружием было слово. Знаешь, понял, что слово — самое сильное оружие. Оно ничего не стоит, но выше всего. У нас было слово, и они не смогли нас поставить на колени. Мои оппоненты сейчас находятся во власти. Выйдя из тюрьмы, я сказал, что ни на кого зла не держу, мстить не собираюсь.
«Своих убеждений не менял»
— Почему казахстанская журналистика потеряла остроту? Стал ли финансовый вопрос определяющим — государство, напомню, в начале 2000‑х запретило рекламировать алкогольную и табачную продукцию, а это крупные для издания доходные статьи — или у общества исчезла потребность в качественной журналистике?
— Это слова министра информации Даурена Абаева: «Журналистика потеряла остроту». Слова человека, который ни дня не работал в журналистике… Знаешь, в советское время вообще таких проблем не было. Все конфликты связаны с частной собственностью, когда пресса стала продолжением бизнеса и используется в информационных войнах. Еще власти боятся потерять свои позиции. Но есть группа людей, которые хотят перемен, и я в их числе. Не декларированных, а реальных перемен…
Но сегодня для власти пресса перестала быть самой большой проблемой. Соцсети — вот проблема для них. Они не знают, что с этим делать. На одном большом совещании как-то сказал: единственное, что вы можете, это отключить электроэнергию по всей стране. Да, они принимают меры, чтобы ограничить влияние соцсетей. Но все равно речь идет о нарушении прав человека. Людям дают срок за комментарии в соцсетях — это показывает бессилие власти.
— В начале 2000‑х младотюрки выступили за реформирование политической системы и гарантировали, помимо прочего, свободу слова. Если бы они победили, свободы было бы больше?
— Любой, кто приходит к власти, хочет сохранить ее, и будет всеми способами бороться. Не думаю, что они оставались бы демократами. В наших условиях это очень сложно. Я же говорю, Назарбаев был супердемократом вначале.
— Как ограничение свободы слова повлияло на политическую систему?
— Политическая система законсервировалась. Не теряю надежды, что такой гражданский институт, как пресса, возродится. Сейчас информация распространяется через соцсети, нередко это фейковые новости, слухи. Единственный рецепт против этого — качественная журналистика.
— Что нужно, чтобы настал второй золотой век казахстанской прессы?
— Первый президент должен уйти из политики. Тогда будут какие-то изменения. Сейчас многие говорят о транзите власти, но он не состоялся. Я не призываю к радикальным мерам, реформы можно сделать цивилизованным способом.
— Вы убеждены, что без политических преобразований мы не получим свободу слова?
— Все, о чем сказал выше, говорил не потому, что мы с сыном отсидели. Я всегда был человеком либеральных взглядов. И их не менял. Президент как-то пригласил меня на встречу, я тогда уже давно не работал у него. Он сказал мне: «Сейтказы, раньше у нас были одинаковые мысли, сейчас у тебя совсем другие». Я ответил так: «Нурсултан Абишевич, я вам и раньше говорил, что ни в одном обществе не будет движения вперед без инакомыслия. Никогда не ходил строем, всегда говорил вам открыто». Было очень много таких ситуаций, когда говорил ему — то сделано неправильно, другое надо подкорректировать. Наверное, ему в какой-то момент это перестало нравиться. При своем мнении и гражданской позиции остаюсь до сих пор.
Правила комментирования
comments powered by Disqus