Власти, запрещая профсоюзы, ведут к радикализации рабочего движения
Забастовки, протесты и восстания в Казахстане застали врасплох большинство комментаторов. Зазвучали различные теории заговора: от борьбы местных кланов до традиционного и уже полузабытого «англичанка гадит».
В последние несколько десятилетий тема социально-классового конфликта не была модной. Зато, наряду с теориями заговора популярность получили разнообразные фантазии, о том, что мы, якобы, живем в постиндустриальном мире, в котором заводы вообще не нужны и рабочий класс исчез. Всюду автоматика вытесняет человека, а главные проблемы мироздания якобы связаны теперь с борьбой за создание «демократических» систем, т.е. органов представительной демократии, с интересами трансгендеров и с Гретой Тунберг.
Реальность не имеет с этим ничего общего. Даже в такой технологически развитой стране, как США, около 20% населения заняты в промышленности. Значительно большее число людей являются рабочим классом (неруководящими наемными работниками, зачастую плохо оплачиваемыми), занятым в сфере услуг. К последней, между прочим, относят не только продавцов и парикмахеров, но и учителей, врачей и медсестер, а также многие миллионы, занятые в таких областях промышленности, как транспорт, строительство и энергетика. Рабочий класс (в широком значении слова) — это большинство американцев.
Но если в США доля промышленного рабочего класса уменьшилась — отчасти благодаря автоматизации, отчасти из-за переноса заводов в другие страны, то такие огромные государства, как Китай, Индия, Иран, Турция, Бангладеш, Вьетнам, Индонезия в последние несколько десятилетий стремительно развивали свою промышленность. В мире никогда не было такого гигантского промышленного рабочего класса, как сегодня, не говоря о работниках сферы услуг. Только в Индии и Китае проживают около 40% человечества.
Даже в России, не смотря на катастрофу 1990-х, только рабочий класс промышленности составляет около трети экономически активного населения и создает свыше трети ВВП. Например, около миллиона москвичей заняты в промышленности, включая высокотехнологические предприятия, сопоставимое число — в ЖКХ и на стройках.
Разговоры о каком-то ином мире, в котором исчез рабочий класс — чистая фантазии. Как отмечал один из крупнейших современных социологов, Зигмунд Бауман, мы, как и столетие назад, живем в научно-индустриальной цивилизации. Промышленность производит то, что нам необходимо, используя наемный труд рабочих и специалистов, наука (фундаментальная и прикладная) развивает технологии, большинство людей заняты наемным трудом, капиталисты контролируют ключевые отрасли экономики. Конечно, автоматизация уменьшает число рабочих мест в некоторых отраслях, но в других оно растет, например, это относится к транспорту: в глобализированном мире радикально увеличилось значение перевозок и необходимо перебрасывать товары с одного континента на другой точно в срок.
Да, новые коммуникации, интернет, позволяют быстрее обмениваться информацией и быстрее обрабатывать ее. Но это еще не выводит нас за пределы индустриальной цивилизации. Просто над ней повисла новая информационная паутина.
Дело не в отсутствии, а в пассивности пролетариата. Рабочий класс не так политически активен, как в первой половине 20-го столетия. Это и формирует иллюзию о его, якобы, отсутствии. Да, он отсутствует — но не как класс, а лишь в качестве самостоятельного активного общественного субъекта. Пролетариат существует как класс, выполняя свою роль на производстве, но он не стал классом-для-себя, как это определял Карл Маркс, то есть, не осознает самого себя и свои собственные интересы. Рабочие в прошлом могли действовать столь радикально, что восхищали Михаила Бакунина, но сегодня они не часто проводят даже мирные забастовки.
Парадокс в том, что даже тогда, когда рабочий класс врывается в политику, он остается незаметен для современного зрения, которое начинает объяснять происходящее происками международных заговорщиков или тайных внутренних кланов.
В настоящее время есть два ярких примера рабочей борьбы — Казахстан и Иран.
В Казахстане эпицентром последних событий стали регионы на Западе страны, где сосредоточены крупные предприятия добывающей промышленности. После распада СССР там развивались прежде всего предприятия этого сектора. Часть населения живет в моногородах, которые обслуживают работу некоторых добывающих предприятий. Это сочетается с высокой безработицей: зачастую, один рабочий или специалист кормит всю семью, где больше никто работы не имеет, поэтому его увольнение или ухудшение условий его труда являются трагедией больших масштабов.
В последние годы, как сообщает казахстанский общественный деятель, Айнур Курманов, крупные компании, владеющие предприятиями в этих регионах, проводят неолиберальную политику перевода сотен тысяч рабочих на временные или ухудшенные контакты в предприятиях-субподрядчиках. Это ведет к ухудшению условий труда («прекаризация»). Кроме того, недавно были уволены около 40 тысяч рабочих. И наконец, ряд месторождений истощаются, а новые фабрики никто не строит, что ставит под вопрос само существование населения Западного Казахстана.
Отсюда и требования сходов бастовавших трудовых коллективов в Жанаозене, Актау и других городах — снижение цен на некоторые виды товаров, увеличение зарплаты, улучшение условий труда, прекращение увольнений и строительство новых заводов — создание современной обрабатывающей промышленности, чтобы обеспечить будущее региона.
«Мы нищенствуем, — говорит рабочий средних лет. — Мы больше не может так жить, цены постоянно растут. Вот почему поднялся народ». Народные сходы бедных людей по всему Казахстану возмущены одним и тем же. Именно эти собрания организовали забастовки, на несколько дней парализовавшие добывающую промышленность страны.
Другой центр движения, более радикальный, возник в Южном Казахстане, в Алматы. В этой городской агломерации проживает около 3-х миллионов человек. Примерно половина — жители пригородов, мигранты из бедных сельских регионов. Жизнь в нищете закалила и одновременно ожесточила местную молодежь (в Казахстане таких людей иногда называют «мамбетами»; это слово является оскорблением или грубостью, нечто среднее между «селюками» и «гопниками»). Многие работают на стройках, на рынках, в местных магазинах или являются безработными. Сохраняя элементы сельского коллективизма, они оказались готовы к восстанию, направленному как против государства, так и против относительно богатых слоев населения. Столкновения с силовиками быстро переросли в штурмы правительственных зданий. Имели место так же многочисленные грабежи магазинов; впрочем, повстанцы буквально на следующий день начали создавать патрули для пресечения подобных действий. Сегодня это восстание почти подавлено, но как указывает Курманов, десятки тысяч повстанцев просто вернулись в свои районы — гетто, некоторые — с оружием. Их ненависть к существующим порядкам только выросла, и кроме того, они получили опыт противостояния.
Если мы внимательно посмотрим на события прошлого, то увидим, что именно эти два слоя рабочего класса (включая и резервную армию труда — безработных) стояли за множеством выступлений пролетариата. Более организованные профессиональные трудовые коллективы создавали новые системы самоуправления на производстве и территории (Советы), чьих делегатов контролировали более-менее регулярные народные сходы, в то время как молодежь окраин и низкоквалифицированные рабочие (часто имевшие сельское происхождение) порой служили тараном, разрушающим заслоны силовиков, — заслоны, охраняющие капиталистическую систему и собственность.
Похожие события имели место в Иране, продолжаются там сегодня, и связаны с теми же факторами. Летом 2021 года мощная забастовка рабочих-нефтяников охватила страну. Поскольку в Иране, как и в Казахстане, фактически, запрещены профсоюзы, то рабочие создали выборные комитеты для проведения стачки, а их общее собрание делегатов проходило в сети Телеграмм. Время от времени Иран охватывают похожие протесты — бастуют рабочие ЖКХ, водители-дальнобои, учителя, пенсионеры. Страну постоянно трясет.
Парадокс в том, что иранские и казахские власти, запрещая профсоюзы, тем самым ведут дело к радикализации рабочего движения. Оно создает в этом случае нелегальные и более зависимые от массовых собраний (от народных сходов) потенциально революционные формы организации — Советы. Профсоюзы действуют легально и обычно стремятся к компромиссам (профсоюзное начальство официально получает зарплату из взносов рабочих, действует открыто и потому заинтересовано в мирных стачках и сделках с работодателями). Напротив, борьба нелегальных Советов, опирающихся на народные сходы, быстро приобретает радикальные формы. Нелегальную организацию ничто не сдерживает, она и так стоит вне закона, и кроме того, здесь нет профсоюзной бюрократии, заинтересованной в соглашениях с бизнесом и государством. Конечно, это создает в обществе острую конфронтацию. Сторонники профсоюзов и классового мира негодуют: «Мы хотели мирного интегрированного в систему, легального рабочего движения, а вовсе не радикализации».
И вот что интересно. Выступления рабочих Ирана и Казахстана не встретили никакой поддержки у западных СМИ. И не удивительно. Во-первых, с чего бы корпорации, управляющие Западом, стали поддерживать рабочих радикалов? Во-вторых, восстание в Казахстане поставило под угрозу собственность Транснациональных компаний, владельцы которых находятся в США, Западной Европе, Объединенных Арабских Эмиратах и т. д. Между тем, нынешний режим Казахстана этим активам не угрожает, напротив, он защищает их. Местные олигархи, связанные с семьей Нурсултана Назарбаева, контролирующие большую часть экономики, отлично взаимодействуют с международным бизнесом. Поэтому, ни США, ни Великобритании, ни арабским шейхам не нужны массовые протесты в Казахстане.
Правила комментирования
comments powered by Disqus