Журналист Вадим Борейко беседует с политологом Досымом Сатпаевым об особенностях казахстанской кадровой политики высшего уровня.
Продолжение. См. начало: В идее о единой валюте ЕАЭС я вижу только торчащие политические "уши".
Вадим Борейко: – Досым, давай перейдём к внутренней повестке. Тема следующей части нашей беседы – "Решения съезда партии "Нур Отан" (какого там – восемнадцатого?) – в жизнь!"
27 февраля, в день форума, ты выложил в "Фейсбуке" пост "Ощущение дежа вю":
"20 февраля я написал: "Все эти отчётные встречи акимов с населением – дешёвая имитация общения с народом. Очередной фейк, как и многое в Казахстане".
В выступлении Президента на съезде партии "Нур Отан" я услышал такое: "Аким делает отчёт один раз в год, это в формальность превратилось. Аким должен в течение года встречаться с разными категориями людей, а не ждать целый год, чтобы прийти, отчитаться, встряхнуться и идти дальше".
4 февраля один из постов ты посвятил Национальному фонду РК: "У нас есть целый фонд будущих поколений, который уже давно превратился в личный кошелёк наших банков и Правительства. Из этого фонда поддерживается всё что угодно, но не собственный народ.
И если, согласно нашей Конституции, земля и её недра являются народной собственностью, то граждане страны должны получать свой доход от продажи сырья, а не высосанные из пальца расчёты по МРП".
И на том же съезде Президент заявил: "В этой связи я принял решение о выделении средств (1,35 трлн тенге) из Национального фонда на повышение качества жизни и благосостояния жизни граждан".
Признавайся, ты тайный советник вождя?..
Досым Сатпаев: – Скорее, спичрайтеры Президента внимательно посты читают. Возможно, власть делает вид, что прислушивается, но я сомневаюсь, что она готова внимательно слушать и, самое главное, реализовывать всё это на практике.
Поэтому тот пост на "Фейсбуке" я закончил словами о том, что благие пожелания опять превратятся в очередной мыльный пузырь, так как эти предложения будет реализовывать всё тот же бюрократический аппарат, который в течение долгих лет уже отправил в топку миллиарды государственных денег под такими же красивыми лозунгами.
У нас долгое время так любили макроэкономику, что практически не занимались микроэкономикой конкретных граждан, многие из которых давно уже устали ждать лучшей жизни завтра и наблюдать,
как тот же Национальный фонд превратился в кошелёк для поддержки банков или многочисленных государственных проектов, эффективность которых невозможно оценить по причине их непрозрачности. И при этом сами чиновники ещё продолжают его именовать "фондом будущих поколений".
В.Б. – Хорошо бы хватило его на поколения нынешние.
Д.С. – Кстати, во втором посте я напомнил, что ещё в 2012 году лауреат Нобелевской премии Эдвард Прескотт предлагал перечислять часть денег от продажи сырья на депозиты каждого казахстанца, для того чтобы создать широкую базу собственников.
Но наша власть упорно продолжает твердить о том, что эти деньги якобы копятся для будущих поколений. Хотя давно не мешало бы уточнить: для чьих потомков? А с учётом политических рисков также задаться вопросом о сохранности самого Национального фонда.
И если фонд выполняет сейчас стабилизационную и сберегательную функции, то для поддержания политической стабильности не мешало бы создать ещё одну функцию – социальную.
Если пойти дальше, то за счёт Национального фонда можно было бы открыть не только накопительные образовательные счета для каждого родившегося казахстанца, положив туда определённый стартовый капитал, но и отдельный счёт на покупку жилья в будущем, как это делают некоторые нефтедобывающие страны Персидского залива.
Как видно, это не имеет ничего общего с более популистским требованием просто раздать деньги Национального фонда всем казахстанцам. Речь идёт не о "раздаче слонов", а о государственных инвестициях в будущий человеческий капитал. По крайней мере это будет более честно по отношению к собственному народу.
Но максимум, на что пошла власть, – это увеличение финансирования из Национального фонда социальной сферы. Опять же, этот процесс будут контролировать и отчитываться по нему сами чиновники, а реализовывать эти программы – всё тот же неэффективный бюрократический аппарат, который саботировал многие реформы.
Когда заявили об отставке Правительства, кое-кто по наивности ожидал, что будет "капитальный ремонт дома", а потом выяснилось, что это была "перестановка мебели", да и то в одной только комнате. Но бюрократический аппарат, который на среднем и низовом уровне контактирует с населением, так и остался абсолютно без изменений.
Человеческий капитал бюрократического аппарата
В.Б. – За последний год я близко столкнулся с представителями страны, о которой ты говоришь, в судах, поскольку посещал многие процессы. Это судьи, прокуроры, представители городских управлений, акиматовские юристы. И у меня сложилось гнетущее впечатление от общего убогого интеллектуального уровня.Главный его признак, за незначительными исключениями, – незнание закона, даже его служителями.
Контраст особенно заметен на фоне квалификации и подготовленности частнопрактикующих адвокатов и юристов. Такое ощущение, что "казённым людям" правовые знания без надобности: они и так уверены, что исход любого процесса между государством и гражданами будет решён в пользу первого.
В общем, я воочию увидел, как работает принцип отрицательной селекции. И думаю, что торможение реформ вызвано не столько сознательным саботажем, сколько дефицитом мозгов и, как следствие, инициативы, ответственности, независимого мышления.
Д.С. – Интересно, что в мире живой природы отрицательная селекция привела бы к эволюционному тупику. Но в мире бюрократии свои законы.
Здесь уместно будет привести результаты исследования молодёжных настроений и трендов, которые получило агентство BRIF Research Group в ходе своего проекта в 2017-2018 годах. Согласно им, интерес к государственной службе в основном имеют молодые люди, живущие в регионах и мечтающие попасть в столицу. Более активная и креативная, с точки зрения реализации своих амбиций, молодёжь, наоборот, не рассматривает госслужбу в качестве своей цели.
Но отрицательная кадровая селекция опасна тем, что если государственный аппарат становится пристанищем либо карьеристов, либо неудачников, которые не могут реализовать себя в других сферах, страна находится в серьёзной опасности, так как возникает угроза "компетентной некомпетентности", которая доминирует сейчас на всех уровнях.
В.Б. – Это когда кресло предполагает некие компетенции, а сидящий в нём ими не обладает?
Д.С. – Да. Ещё одной червоточиной является депрофессионализация номенклатуры. Во многих странах мира госаппарат объединяет представителей разных специальностей. В одних случаях эта профессиональная синергия работает довольно успешно под контролем общественности, в чётких рамках законов, правил и регламентов, которые не меняются, исходя из политической конъюнктуры в ущерб эффективности и транспарентности.
В других случаях возникает ситуация, когда работа чиновника, наоборот, убивает предыдущие профессиональные навыки человека, замещая их лишь номенклатурными "инстинктами выживания". Возможно, это связано с тем, что большинство профессий предполагает более или менее чёткие критерии опыта и мастерства, чего не скажешь о чиновничестве как о профессиональном слое.
В отличие, например, от бизнеса, где рентабельность и прибыль являются важными индикаторами эффективной работы руководства и рядовых менеджеров, в государственном аппарате трудно определить показатели такой эффективности.
Более того, казахстанский госаппарат живёт, словно в эпоху феодальной раздробленности, когда акимы мнят себя сюзеренами своих регионов, а министры рассматривают ведомства как собственные вотчины и не желают разделять ответственность за реализацию госпрограмм со своими коллегами по Правительству. Своеобразный номенклатурный сепаратизм. В результате многие наши правительства не работали как одна команда.
В.Б. – Разве так уж и никогда не было команды?
Д.С. – Возможно, в 90-х годах, когда во власть пришли так называемые "младотюрки", которые были на одной волне, но недолго.
В.Б. – А что для тебя может быть показательным примером команды – гайдаровское правительство в России, которое проводило очень непопулярные реформы?
Д.С. – Вполне хороший пример. Гайдар собрал вокруг себя единомышленников, которые хотели изменить страну. Другой вопрос, что из этого получилось.
В нашем случае все представители госаппарата вроде бы реализуют одобренные социально-экономические программы развития. Но не для того, чтобы изменить страну, а чтобы быстрее освоить деньги, отчитаться и не нести ответственность за провалы.
И вот здесь возникает сбой. С одной стороны, идут постоянные попытки перетянуть на себя больше полномочий...
В.Б. – …и больше финансирования.
Д.С. – Как же без этого? Но с другой стороны, обычно чем больше полномочий, тем больше должно быть ответственности, что в условиях "синдрома временщика" противоречит логике существования казахстанской номенклатуры. И это противоречие часто объясняет низкую эффективность тех государственных структур, которые формально обладают довольно серьёзными функциями и полномочиями.
Съезд "Нур Отана", возможно, хотели провести как "съезд победителей" (всё-таки партии 20 лет), но вышло совсем по-другому. Опять звучали требования Президента делать свою работу лучше. Опять возникло желание решать созданные номенклатурой проблемы за счёт денег налогоплательщиков.
Падения и взлёты "новой меритократии"
В.Б. – Какие бы ты отметил ключевые отставки и назначения в Правительстве?
Д.С. – Конечно, в первую очередь смену руководства в Министерстве труда и социальной защиты (потеряла свой пост министр Мадина Абылкасымова. – Авт.). И дело не только в том, что с должности убрали непопулярную персону, – это была ожидаемая реакция на рост социального недовольства.
Для меня интереснее то, что в очередной раз убирают с министерской должности представителя так называемой "молодой бюрократии", провалившего свой участок работы.
Хотя именно молодых управленцев нам преподносили как ту самую "новую меритократию", которая заменит "старую гвардию", выяснилось, что "компетентная некомпетентность" среди молодняка стала приобретать угрожающие масштабы.
Появление на высоких государственных должностях молодых топ-менеджеров, часто с зарубежным образованием, но никогда не имевших опыта работы в "поле", принесло больше минусов, чем плюсов.
В.Б. – Не у всех молодых всё так печально.
Д.С. – Поэтому из других кадровых перестановок интересно перемещение г-на Абаева в новое Министерство информации и общественного развития. Это повышение. Хотя трудно понять, за что. Ведь в той сфере, которую он курировал, проблем стало больше. Но самое главное, не была реализована самая главная задача – повышение конкурентоспособности медийного поля страны. Наоборот, это поле ещё больше вычистили и подсадили на иглу госзаказа.
Понятно, что в рамках подготовки к будущему транзиту власти в Казахстане усиливается госконтроль над разными сегментами социально-политической жизни страны. По крайней мере к настоящему моменту в offline уже не осталось ни одного более или менее активного оппозиционного игрока, будь то политическая партия, НПО или СМИ.
За последние годы в Казахстане настолько ослабили собственное медийное пространство, опасаясь сильных и конкурентоспособных СМИ, что это стало представлять угрозу для информационной безопасности страны.
И это в то время, когда в мире появляются различные гибридные угрозы, в том числе опасность международных информационных войн. Никто не даст гарантий, что завтра Казахстан не окажется мишенью для мощных информационных атак со стороны того или иного государства. Но наш информационный иммунитет уже сейчас сильно ослаблен.
И если возникнут такие угрозы, кто встанет на защиту информационного поля страны? Вряд ли те, кто сейчас наносит удары по казахстанским СМИ. И уж точно не масс-медиа, крепко сидящие на госзаказе. Это могут быть лишь те СМИ, кто доказал свою жизнеспособность, умудряясь выживать не только в жёсткой конкуренции с иностранным медийным продуктом, но также изначально находясь в неравной конкуренции с государственными СМИ, которые кроме миллиардной подпитки за счёт бюджета ещё откусывают большие куски рекламного рынка страны.
И если мы сегодня не будем поддерживать развитие собственных независимых и конкурентоспособных СМИ, то завтра превратимся в информационную колонию, а послезавтра потеряем суверенитет.
Однако новая ступень в карьере Даурена Абаева означает, что с точки зрения власти он свою задачу выполнил хорошо. Это показательно. И это месседж в адрес тех, кто наивно верит, что власть наконец перестанет путать информационную безопасность страны с обеспечением своей собственной информационной безопасности.
В Нацбанке смена караула
В.Б. – А если поговорить о других?
Д.С. – Что касается других кадровых назначений, то обратил на себя внимание уход в Нацбанк Ерболата Досаева, чьим заместителем стал бывший министр национальной экономики Тимур Сулейменов, для которого это явно понижение.
В.Б. – Ну, Ерболат Досаев – один из главных интеллектуалов в Правительстве, действительно умный человек, в прошлом успешный бизнесмен. И мастер на все руки. Вспомним, какие он только посты ни занимал: возглавлял антимонопольное агентство, Минздрав, Минфин, Миннацэкономики, холдинг "Байтерек", был вице-премьером.
Единственный на моей памяти министр, который в мае 2016 года после земельных митингов взял ответственность на себя и публично, на заседании Правительства с участием главы государства, добровольно подал в отставку. Обычно топ-чиновники рассказывают, каким мудрым было их увольнение.
В чём плюсы и риски прихода Досаева на пост главы монетарного регулятора? Он же не является профессиональным финансистом.
Д.С. – Ерболат Досаев неплохо знаком с банковской сферой. Когда-то он был заместителем председателя правления банка ТуранАлем, затем председателем правления АТФ Банка, работал министром финансов, был председателем советов директоров Банка развития Казахстана и КазИнвестБанка, а в 2017-м вошёл в правление Национального банка. То есть он не чужой для банковской системы страны человек.
Интересно то, что незадолго до этой кадровой перестановки Президент сначала хвалил Данияра Акишева за очистку банковской системы от неработоспособных банков и борьбу с проворовавшимися акционерами. Затем вдруг стал его критиковать.
Скорее всего, эта деятельность Акишева, а также его растущее влияние как одного из главных консультантов главы государства по реформе финансовой системы страны могли не понравиться некоторым представителям банковского лобби.
Сейчас Акишева назначили советником главы государства. Понятно, что эта позиция несколько аморфная. Возможно, ему пока ещё не нашли достойного места.
Но в чём проблема членов Правительства и руководителей Нацбанка? Они не проактивные игроки и часто реагируют лишь постфактум на внешние факторы, которые от них не зависят. С девальвацией российского рубля они что могли сделать?
В.Б. – Играют по счёту, не упреждая события. Что касается Досаева, то, вероятно, он скоро столкнётся с такой проблемой: ожидается приток долларов из Нацфонда, не заработанных экономикой. Придётся включать тенговый печатный станок, что чревато повышением цен и ростом инфляции. И это может проглотить позитивный эффект социальной поддержки.
Д.С. – Как уже не раз было. Но, конечно, это не признают, так как у нас официально лишь говорят об инфляционном коридоре в 6-8%, хотя этот коридор в реальности намного шире.
Дефицит риск-менеджмента, критериев эффективности и ответственности
В.Б. – Но это всё частности…
Д.С. – При этом самая главная проблема – отсутствие измеряемых индикаторов эффективности государственных программ, кроме объёма освоенных денег.
В.Б. – А вообще, у меня сомнение, что такой показатель как "эффективность деятельности" где-то прописан.
Д.С. – Если говорить в целом, то в государственном управлении отсутствуют три основополагающих вещи.
Во-первых, нет чёткого и публичного индикатора эффективности финансирования многочисленных госпрограмм.
Во-вторых, нет риск-менеджмента, чтобы оценивать последствия принятых решений, действия или бездействия со стороны госаппарата. Никто этим не хочет заниматься. Да и не может, учитывая дефицит человеческого капитала.
И третья проблема – коллективная безответственность. Более того, эти проблемы по наследству передаются от одного правительства другому.
В.Б. – Ответственных, точнее крайних, находят, только когда приходит Счётный комитет или борцы с коррупцией, и поиск заканчивается уголовной статьёй.
Д.С. – И то не всегда.
Почему отставка главы МВД произошла раньше увольнения всего Правительства
В.Б. – По ключевым позициям у тебя все комментарии?
Д.С. – Незадолго перед перестановками в Правительстве прошла кадровая ротация в руководстве МВД. У меня возник вопрос: если заранее готовились к отставке всего кабинета, какой был смысл чуть раньше менять министра внутренних дел, хотя это можно было сделать под шумок смены всего Правительства?
В.Б. – Действительно, Калмуханбета Касымова не сняли ни в июле 2018 года, когда убили Дениса Тена и всё общество требовало "головы" генерала, ни в июле 2016-го, когда по Алматы разгуливал Руслан Булекбаев, расстреливая из автомата полицейских, ни после терактов 2011-2012 годов. Освободили даже без будничного повода и вне контекста общей отставки Правительства.
Д.С. – Либо, когда меняли руководителя МВД, глава государства не собирался отправлять в отставку Правительство, и это получилось спонтанно – как реакция на изменившуюся конъюнктуру. Либо налицо кадровая чехарда, когда теряется всякая синхронность в принятии кадровых решений.
В.Б. – Забыл тебя предупредить в самом начале: давай стараться говорить "без сердца" и, раз ты учёный, выбирать взвешенные выражения.
Д.С. – Хорошо, сформулирую так. Кадровые перестановки последних лет вызывают всё больше вопросов с точки зрения логики. Министра внутренних дел убирают со своего поста аккурат перед отставкой Правительства. При этом не для того, чтобы успокоить общественность, а чтобы вывести из-под огня критики, переместив его по горизонтали в кресло секретаря Совбеза. Должность, кстати, сейчас не маленькая.
В.Б. – А с учётом перспективы…
Д.С. – …можно сказать, что одна из ключевых. В любом случае многие кадровые перестановки не повышают доверия к власти – вот в чём проблема.
Даже появление Аскара Мамина на посту премьер-министра вызывает много вопросов. В конечном счёте, он был заместителем того самого премьер-министра, которого убрали со своего поста за провалы в работе. И, по логике вещей, всё те критические замечания, которые высказал Президент в адрес предыдущего Правительства, также летят в сторону тех, кто остался в новом Правительстве.
Привить живые черенки на сухое дерево
В.Б. – Почти всех уволенных, если пользоваться твоей терминологией, "танцоров" пристроили на другие танцполы. Совсем без новых постов остались только экс-министр образования и науки Ерлан Сагадиев и бывший министр труда и соцзащиты Мадина Абылкасымова. Ерлан Кенжегалиевич в экстренном порядке улетел на учёбу в Гарвард, словно заранее к ней готовился. О дальнейшей судьбе Мадины Ерасыловны мне пока ничего не известно, надеюсь, у неё всё хорошо.
По первому отставнику возникает такая тема. В Министерство образования и науки пришёл человек из бизнеса. В школе и вузе только учился, но ни дня не работал. К науке имеет отношение не он сам, а его папа, президент Академии наук в 1994-1996 гг.
Сагадиев-младший затеял колоссальную реформу средней и высшей школы, которая базировалась на советском фундаменте, прочном для своего времени, но слегка отставшем от эпохи. Она требовала минимум десятилетие для реализации. Как всякая резкая ломка старого, образовательная реформа столкнулась с сильным сопротивлением, что естественно, и с дезориентацией педагогов и учащихся.
Тем не менее Сагадиев успел внедрить в школе немало здравых новшеств. Хотя в науке порочное продвижение исследовательских проектов осталось практически прежним, как мы с учёной Айымгуль Керимрай выяснили в интервью на прошлой неделе.
Но очевидная содержательная ценность некоторых преобразований была смазана нереальными сроками их введения. Разве плохо, если бы дети со школьной скамьи получали знания на трёх языках? Но для учителя преподавать предмет, скажем, на английском после трёхмесячных курсов – совершенно нереалистично.
На съезде "Нур Отана" реформы подверглись критике, но в основном рассматривались негативные аспекты, а не успехи.
А что теперь будет в школах и вузах? Ведь объективной оценки реформам не дали. Но Сагадиев действительно хотел изменить систему образования. И менял. И что-то у него получалось. Причём он получал на реформы карт-бланш: у нас министры не могут действовать, как анархисты.
С другой стороны, в Казахстане существует традиция государственного управления: когда приходит новый глава ведомства, он отменяет наследие предшественника, сворачивает его программы и начинает новые, свои. Потому что они подразумевают прежде всего новое финансирование.
Практически отсутствует преемственность, и так происходит едва ли не в каждом министерстве.
Д.С. – Каждый министр мнит себя реформатором. Но его интересует не реформа сама по себе, а скорее, её имитация, так как, во-первых, это показатель его активности. Во-вторых, он знает, что долго на своём месте не усидит. В-третьих, это возможность просить на реформу больше денег. В-четвёртых, это шанс понравиться Президенту, предлагая ему что-то новое. А там хоть трава не расти.
Если говорить о системе образования, то у МОН была вполне конкретная задача – сделать эту систему конкурентоспособной. Но она не была выполнена.
При этом изобретать велосипеды не надо: в мире существует колоссальное количество разных моделей реформирования дошкольного, школьного и вузовского образования. Но у нас брали лишь отдельные элементы этих реформ и пытались внедрить в изначально нежизнеспособную модель государственного управления образовательной системы.
В.Б. – Привить живые черенки на сухое дерево.
Д.С. – И ничего не получалось. Почему? В том числе и потому, что часто те или иные министерства возглавляют люди, которые совсем не знают кухню той сферы, которой рулят. Без опыта работы в этих сегментах. И даже, как я уже говорил про молодую бюрократию, без жизненного опыта и набитых шишек.
В.Б. – Все беды – от незнания жизни?
Д.С. – Да! Если человек никогда не работал на производстве или в бизнесе, не начинал своё дело с нуля, его нельзя назначать министром национальной экономики. (Последним бизнесменом-практиком на посту главы МНЭ был Ерболат Досаев, после него с 2016 года назначались министры, не работавшие "в поле": Куандык Бишимбаев, Тимур Сулейменов, Руслан Даленов. – Авт.). Если человек не нюхал пороху в журналистике, он не должен курировать медийную сферу. Если человек ни дня не был учителем или директором школы, его не надо ставить министром образования.
Ведь тот же Сагадиев так активно продвигал образовательные реформы, что за ними забыл о самом главном участнике – об учителях. Придумали новые учебники, методики, модели. Но не учли, что всё реализуется конкретными людьми, работающими в конкретных школах и преподающих в классах с конкретными детьми.
Учитель – альфа и омега любой системы образования. Но когда педагоги относятся к социально уязвимым слоям населения, когда в школу идут не потому, что хотят там работать или это престижно, а "по остаточному принципу" – потому что некуда идти, а там хоть какая-то зарплата, – что мы может ожидать от этих реформ? Да ничего!
И потом, учителей превратили в часть бюрократического аппарата. Они, как и чиновники, занимаются бесконечными отчётами. Этих бедолаг используют как бесплатную рабочую силу на разных мероприятиях: в выборных кампаниях, в сборе подписей за строительство горного курорта, на субботниках и т.д. А когда уйдёт нынешнее поколение учителей, кто вместо них придёт? Кто?
В.Б. – Но у нас же были реальные реформаторы в 1990-е годы.
Д.С. – Это был кратковременный пассионарный кадровый взрыв, который породил "младотюрков". Но кто из них остался? Практически никого. Кто-то в тюрьме, кто-то за границей, третьи вообще ушли с поля.
В.Б. – Или "в домике" сидят.
Д.С. – 1990-е годы сейчас вообще кажутся другой вселенной.
Смесь бульдога с носорогом в одном ведомстве
В.Б. – В Казахстане ещё любят в одном ведомстве объединять бульдога с носорогом. Скажем, Министерство информации на ком только ни женили – и на согласии по любви: и на культуре, и на спорте, и на связи, сейчас вот – на общественном развитии. Если не ошибаюсь, нынешняя инкарнация журналистского ведомства по счёту уже тринадцатая за 27 лет.
Образование с наукой – вроде близкие сферы, но от недостатка внимания обязательно какая-то из них пострадает (например, в прошлом году после громкого научного скандала Сагадиев как министр даже не сделал официального заявления). Или пострадают обе.
Культура и спорт – ну совершенно родственные области, да?..
Министр ведь не может быть экспертом во всех сферах, и неизменно выйдет перекос в одну сторону.
А больше всего меня изумляет расклад, когда экологическая проблематика включена в структуру Министерства энергетики, чьи предприятия являются главными загрязнителями окружающей среды. И "зелёная" тема при них – в буквальном смысле как Золушка, потому что это имя – от слова "зола".
Ведомственный "фьюжн" продолжается в контексте непрерывных реорганизаций, которые у нас стали национальным видом управленческого спорта.
Какой во всём этом цимес?
Д.С. – У меня ощущение, что тренд "слияний и поглощений" – результат отсутствия государственного подхода. Потому что во главу ставятся конъюнктурные внутриэлитные интересы: любая реорганизация – это возможность протолкнуть своего человека, переформатировать патрон-клиентские отношения.
К тому же, если одно министерство объединяют с другим, то возрастает число полномочий, и финансовые потоки становятся более полноводными. Функциональность никогда не ставится во главу угла. Про эффективность и прозрачность даже не говорится.
У нас вместо кадровой политики – одна сплошная грызня бульдогов под ковром. Кадровые перестановки и реорганизации затеваются с тем, чтобы кого-то убрать, кого-то возвысить, посмотреть, как столкнутся интересы.
Часть из них предназначена для публики, другая – для элиты. Замкнутая самодостаточная система. Неудивительно, что всё чаще шутят: после отставки правительства можно спокойно пожить и без самого правительства, его отсутствие мало кто заметит.
Получается, реорганизации становятся продуктом конъюнктурных интересов. И проводятся они не для повышения эффективности госуправления, а с целью перетрясти кадровую колоду, чтобы не застаивались, не привыкали. Но кому от этого хорошо, кроме участников этих игр? Во всяком случае не обществу.
Кстати, реорганизации напоминают мне знаешь что? Когда во время войны идёт захват территории врагом, комендатура отступающей стороны в спешном порядке сжигает секретные документы, всю бухгалтерию, чтобы ничего не осталось. Такое ощущение, что задача реорганизаций – обнулить все провалы и косяки.
В.Б. – Реализовать святое "право на забвение".
Д.С. – И начать с чистого листа.
В.Б. – Смех смехом, но вспомни: когда в 2006 году ликвидировали Государственный следственный комитет, сколько уголовных дел пропало!..
Продолжение следует
Правила комментирования
comments powered by Disqus